Михаил Нисенбаум - Почта святого Валентина Страница 18

— Уважаемый! Без обид! Это лишнее, — примирительно сказал начальник «Особого случая». — Согласитесь, сейчас вы потеряли самоконтроль. Почему? Обычно человек живет как бы за стенами своих тайн. Подробности его жизни, прошлого, мысли почти никому не известны. И тут вдруг он оказывается без панциря, голяком. Кто-то может этим злоупотребить, поэтому вы и забеспокоились.

— Забеспокоился или не забеспокоился, есть границы частной жизни. Конституция…

— Правильно-правильно. Но я не закончил. Для добрых дел, для всех наших свиданий, знакомств, расставаний, дней рождения, юбилеев, свадеб простых-серебряных-золотых надо знать самые важные обстоятельства. Такие, какие они есть. И если человек любит черную горбушку с салом и луком, а всем говорит, что обожает суши, нам надо знать про эту горбушку, так? Так.

— А если он стесняется своей горбушки? А вы его осрамите, если выдадите? — Стемнин понемногу успокаивался.

— Значит, мы закрутим ему эту горбушку с салом в виде суши. Никто не подкопается. Не поинтересовавшись, какой человек на самом деле, плохое сделать легче, чем хорошее. Доброта начинается с внимания.

Стемнин долго потом думал над словами Чумелина. Над тем, как собирается информация. И на кого. Неужели они и с Оксаной встречались? А еще… Собирали ли они для Веденцова данные о незнакомке, которой он написал письмо? Много вопросов возникает, когда у тебя не остается тайн.

5

— У Чумелина глаз дурной, — сказала Волегова, главбух «Почты». — На прошлой неделе принес какие-то счета телефонные, увидел наш спатифиллум и давай нахваливать. Ай, говорит, красавец, ай ухоженный, ай листочки-стебелечки, ай, да чем поливаете. Ну и что вы думаете? Через два дня цветки поотваливались, листочки пожухли. На ладан дышит растение.

Коммерческий отдел походил на тесный Эдем — никаких дурных глаз не хватило бы на такое количество декабристов, гераней, цикламенов, драцен и фиалок, захвативших подоконники и часть столов.

— Хорошо, что он вам комплиментов не делал, — посочувствовал Стемнин, глядя на измученную Волегову. На столе у нее громоздились кипы бумаг, в папках и без. В этих бумагах и особенно в беспорядке залегали многие часы несделанной работы и стабильное беспокойство от многих проблем.

— Еще не хватало! — замахала руками главбух. — У меня, между прочим, муж есть.

— Люстру Чижевского надо установить, — предложила кассирша сиплым, как у кавалерийского полковника, голосом. — Эффектная вещь.

— Она от сглаза помогает разве?

— Она улучшает от всего. И биополе экранирует.

— А вы знаете, что он стихи пишет? — спросила Волегова.

— Кто, Чумелин? — удивился Стемнин.

— Ну да. Такие… Как сказать… правильные. Воспитательные. Против современных девушек. Лиз, у тебя они?

— Вот еще! Только этого Пушкина мне не хватало. И так от бумаг задыхаемся.

— Выходит, его молодежь раздражает? — спросил Стемнин.

— Выходит, видит око, да зуб неймет.

6

Отдел торжеств начал работать еще до официального открытия «Почты». Контора тогда находилась на Бауманской. Веденцов, которого идея праздничного бизнеса озарила как раз на неудачном торжестве, решил бросить главные силы на юбилеи. «Самая понятная история, — говорил он. — Если с юбилеями не справимся, то свиданиями лучше и не заморачиваться».

Вычислив пять перспективных юбиляров, чей день рождения приходился на осень, Веденцов встретился с каждым и убедил доверить подготовку праздника ему. Согласились все — кто по дружбе, кто ради бизнеса, кто из опасений обидеть влиятельного человека.

С июня разведчики Чумелина собирали досье на каждого юбиляра, его семью и важных гостей, а глава Отдела торжеств, драматург Кемер-Кусинский, разрабатывал сценарии пяти пиров. Поскольку Веденцов стремился входить в детали всех первых проектов, вместо пяти сценариев выходило уже под двадцать.

Но Андрей Кемер-Кусинский, флегматичный лысый толстяк с персидскими глазами и длинными ресницами, хранил на лице выражение тихой печали и сентиментального безразличия. На запястье у Кемер-Кусинского серел татуированный браслет в виде колючей проволоки. Стены отдела были увешаны фотографиями будущих счастливцев, архитектурными планами каких-то помещений, набросками мизансцен. Каждый день здесь прибавлялась какая-нибудь диковина: щегольская перламутровая полутораметровая зажигалка, из которой на глазах у Стемнина высекли язык голубого пламени размером с курицу (в комнате сразу сделалось невыносимо жарко), звукорежиссерский пульт, на котором едва хватало места для десятков кнопок, разъемов и движков, коллекция бухарских шелковых халатов, отливающих зеленым, лазоревым и багровым золотом.

К вечеру появлялись артисты и музыканты, чьи лица на афишах обычно служили главной приманкой на фильмы и спектакли последних лет. Из-за закрытой двери доносилось то нежное пение, то звуки английского рожка, то экстатические вопли. Постепенно сотрудники прочих департаментов «Почты» привыкли, перестали вздрагивать и переглядываться при внезапных музыкальных эскападах. Кемер-Кусинский хранил на лице невозмутимую безотрадность и курил тонкие шоколадные сигары.

Однажды он пожаловался Стемнину:

— Некоторые люди считают, что искусством может заниматься каждый в свободное от работы время. Положим, клюет человечек носом целый день в финансовые ведомости, а к вечеру возьми да и наваяй холст в духе Эдгара, положим, Дега. Или охраняет какой-нибудь секретный объект, сутки через трое, анекдоты травит напарникам, а потом раз — да и настрочил оперу, умница. Как вам такая тенденция, Илья Константинович?

— А вдруг? Вдруг и впрямь напишет? Как Римский-Корсаков. Утром за штурвалом, вечером за роялем…

— Вот у нас тут тоже один завелся римский-корсаков. Могу, говорит, помочь в написании здравиц и тостов. Тетрадку стихов притаранил. Если бы я не был лысым, точно поседел бы.

Кемер-Кусинский протянул зеленую школьную тетрадь. Раскрыв ее, Стемнин прочитал:

На носу под пудрой прыщи,Из-под джинсов трусы торчат.В наши дни ищи-свищиКомсомолок тех, славных девчат.Тех, румяных, с огнем в глазах,Что к станку, и на кухню, и в бой.У теперешних блестки горятИ в ушах технорэпа вой…

— Ну и что вас не устраивает? Из этого таких здравиц можно понаделать… Для старшего поколения…

— Валентин Данилович велел гнать в шею. А как в шею, если он троюродный Валентин Даниловича брат?

— Кто?

— Кто? Сами знаете кто. Тимур Чумелин. Народный чумелец.

Тут в дверь постучали. Кемер-Кусинский и Стемнин вздрогнули.

Заглянула Лиза, кассирша, от ее румяных щек в помещении сразу стало меньше места.

— Пойдемте, всех зовут.

— Куда?

— В большую переговорную.

— Зачем?

— Сказано, значит, идем. Шеф объявил новоселье…

7

Изо всех комнат по коридору ехали друг за другом черные офисные кресла на колесиках.

Девочки из Департамента «Блюз» укрывали столы одноразовыми скатертями, разнимали стопки белых пластиковых тарелок с рифленым дном, раскладывали одноразовые вилки, ножи, салфетки, отчего видно было, что праздник дежурный, на скорую руку. На такой посуде никакая еда уже не кажется праздничной.

Мужчины откупоривали бутылки, включили магнитолу с записями «Depeche Mode», мешали женщинам. Постепенно оранжевые скатерти исчезли под рябью нарезок. Вино, вода, соки были разлиты, повеселели глаза, в бутылках массово резвились пузырьки. Кавалеры помогали наполнить пластмассовые стаканчики дамам, дамы галантно улыбались и предлагали кавалерам салфетки.

— Шампанского?

— Хотите посмеяться над девушкой? Водки.

— Варенька, передай салатик!

— Я не Варенька, а это — не салатик.

Нарезка была надкусана, лаваш поломан, крышки отвинчены.

Стемнин украдкой наблюдал за людьми. Роль наблюдателя давала ему ощущение тайного превосходства. Пока у сотрудников не было ни одного конфликта, никто не перебежал другому дорогу, не подложил свинью, все были исполнены той парадной доброжелательности, что распространяется именно на малознакомых людей, с которыми предстоит длительная совместная работа.

Наконец дверь распахнулась, и в проеме появилась фигурка верховного главнокомандующего.

— Садитесь, Валентин Данилович!

— Сюда, сюда, между двух Лид, здесь можно желание загадывать.

— Что вам положить, Валентин?

Голоса стали тревожными, спутались, сникли и наконец совсем пропали: все видели, что руководитель недоволен. Более того, мрачен.

— Я не хочу есть. Спасибо.

— Рыбки, может быть?

— Не хочу. С вами — не хочу.