Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2013) Страница 18

— Там, где он работает, известности не полагается, — объясняет Валя Блатина.

— А кто нашел-то? Сам и нашел? — волнуется Глафира Васильевна.

— Катя, домработница, обнаружила. Вошла, люстра, сказывает, в полную мощь пылает, а она болтается.

— Ужас, ужас…

— Дурным голосом завопила, весь дом переполошила.

— А люстра-то хрустальная, трофейная, немецкая. Шикарнейшая люстра, из какого-то замка вывезена.

— Вы меня извините, но что за глупость? — стонет мама. — Как можно рассчитывать на мужскую верность? Да еще вешаться из-за этого?

— Без детей… Без детей — не семья, эгоизм один, — решает тетя Шура.

— Такая милая, изящная, тонкая, — не может успокоиться мама, — одета всегда как куколка, буквально светилась от радости, говорила: я счастливейшая из женщин.

— Вот и сглазила, — постановляет тетя Валя.

— А Катя аж вся дрожит, божится, в жизни больше в нее не войду, в квартиру эту пр о клятую. Такой страсти натерпелась.

Вот так: в партком не бегала, никому не жаловалась, ничего не требовала, просто взяла и повесилась. И люстра не рухнула.

Мама появляется в очень странном виде: острижена, как первоклассник. Вся голова голая, только надо лбом торчит невысокий ежик.

— Что это с тобой, Нинусенька? — не выдерживает папа. — Ты записалась новобранцем в интернациональные бригады?

— Оставь меня, ради бога, в покое. Я и так в отчаянье. Попросила немного подстричь, а эта дуреха обкорнала подчистую.

— И ты не видела, что она делает? — удивляется папа.

— Не знаю… Очевидно, смежила на минуту веки… Чтобы волосы не лезли в глаза. И вот вам результат! Она еще спрашивает: “Покороче?” Я говорю: “Конечно, покороче, а зачем я сюда пришла?” Я имела в виду: подровнять, удалить посекшиеся концы… Сволочь проклятая!

— Наш бедный Кисик… — Папа хоть и пытается сохранять серьезное выражение, но не в силах сдержать своего восторга, — по ошибке попал к мужскому парикмахеру, и тот сделал ему спортивную стрижку под названием боксерский бокс.

— Какой мужской парикмахер? — возмущается мама. — Ты нарочно дразнишь меня! Я же сказала, это была девица.

— Девица или нет, но раньше чем месяца через три волосы не отрастут, — не унимается папа.

— Чтобы волосы лучше росли, — объясняет Елена Николаевна (она приехала в Москву в отпуск), — нужно мелко порубить салат-латук, положить на смоченную в спирту марлю и подержать пару часов. А потом обвязать вокруг головы.

— Ах, вы полагаете, так легко его достать — этот салат-латук? — сомневается мама. — Не знаю, попробую спросить на рынке, но вряд ли. Какой салат в ноябре месяце!

В СССР вновь разрешены аборты. Десять лет назад запретили, теперь снова можно. Говорят, за десять лет от походов к “бабкам” скончалось столько молодых матерей, что правительство вынуждено было признать свое поражение: хрен с вами, дорогие женщины, платите пятьдесят рублей и абортируйтесь в свое удовольствие в государственных больницах.

— Бедная, бедная наша Майя, — вздыхает тетя Зина, — не дожила…

Не дожила… А Сема, Майин муж, уже женился, привел детям мачеху. Ничего, вроде бы добрая женщина, не обижает сироток.

Седьмое ноября — октябрьские праздники. У нас гости. Первой появляется тетя Мура — ее не приглашали, но ей и не требуется никаких особых приглашений, захотела и приехала. Да и как ее приглашать? Телефона у нее нет.

— Нина, что с тобой? — спрашивает она от порога. — Что за острожный вид? Вши завелись?

— Ай, Мурочка, не трави мне душу. Волосы, конечно, отрастут, была бы голова на плечах. Когда я в сорок пятом попала в Боткинскую с сердечным приступом, меня тоже остригли наголо, и ничего, как видишь, выросли. Правда, окончательно потемнели. Всю жизнь была шатенка, а после стрижки сделалась форменная брюнетка. Причем начали так круто виться, прямо как у негра.

— Ладно, ты права, снявши голову по волосам не плачут, — хмыкает тетя Мура, вытаскивает из кармана пачку “Беломора” и опускается на стул. — Так что, Павел Александрович, утоп “Новороссийск”? Еще тысяча невинно убиенных?

— Не знаю, Мурочка, откуда у вас такие сведения, — мрачнеет папа, — и главное, чему вы так радуетесь.

— Перестаньте, Павел Александрович, вся страна уже знает.

— Известный перестраховщик, — изрекает мама, расставляя на столе закуски.

— У каждого погибшего мать, сестра, брат, а то и жена молодая с дитем на руках, — перечисляет тетя Мура. — Стон и вой до Москвы докатились.

— Мурочка, вы интеллигентная женщина, — злится папа, — а ведете себя как базарная баба: разносите нелепые сплетни и сеете панические слухи. И что за семантика? Невинно убиенные! Поповское лицемерие. Если имел место несчастный случай, то от этого никто не застрахован. Корабль был старый, обветшалый.

— Вот именно — обветшалый, — кивает тетя Мура. — Вместо того чтобы спасать людей, пытались спасти эту развалюху. Могли эвакуировать экипаж, но вместо этого везли на тонущий корабль матросов с других судов!

— Поражаюсь вашей осведомленности! Мне эти подробности неизвестны.

— Я слышала, на него как раз доставили ядерные боеприпасы, — вставляет мама как бы между прочим, продолжая хлопотать у стола. — Вот и взорвалось.

— Нинусенька! — зеленеет папа. — Ты думаешь, что ты говоришь? Извини меня, но, по-моему, ты окончательно лишилась последней капли здравого смысла. Откуда ты умудряешься почерпнуть подобную информацию? У тебя что, личный осведомитель в генштабе?

— Не я говорю, люди говорят, — шмыгает носом мама. — Шила в мешке не утаишь. И не дури мне голову всякой чепухой, помоги лучше подсчитать, сколько нужно приборов. Нас трое, Мурочка четвертая, Поздняевы — двое, Поповы тоже двое. Но если Поздняевы явятся с детьми…

Константин Иванович и Ирина Васильевна появляются с одним дитем, с Мишенькой. Арик пошел на день рождения к однокласснику. Я понимаю, с приятелями ему интереснее, чем с нами.

— Я уверена, диверсия, — включается Ирина Васильевна в обсуждение печального происшествия.

Ирине Васильевне папа не смеет перечить.

— Сегодня пошла такая мода — валить все на собственные ошибки, — продолжает она авторитетно. — Забываем, что мы по-прежнему окружены врагами. А враг не дремлет, бдительность, я вам скажу, никак нельзя терять.

— Молодых ребят жалко, — вздыхает тетя Мура. — И пожить-то толком не успели.

— Если уж кого жалеть, так это невест, — вздыхает мама, — будут теперь куковать весь век старыми девами. Так уж оно устроено: парней выбивают, а девушки неприкаянные остаются…

Константин Иванович пытается положить конец этому обсуждению:

— Ладно, слезами горю не поможешь. И не к лицу нам ныть.

— Верно, давайте лучше выпьем, — предлагает папа.

— Выпьем, — поддерживает тетя Мура. — За упокой их чистых непорочных душ.

— За несокрушимую мощь наших вооруженных сил! — поправляет Константин Иванович.

— За мощь, конечно, за мощь! — повторяет за ним Ирина Васильевна. — А то как же? За мощи, что ли? Раньше как было? За Родину, за товарища Сталина! Четко и ясно. Звучный тост, торжественный. А теперь что? За товарища Хрущева? Или за Булганина? Даже и не смешно.

— Мы семимильными шагами движемся к коммунизму, — объявляет папа. — Цена на хлеб сегодня составляет треть от его цены в первые послевоенные годы.

— При чем тут цена на хлеб? — не понимает мама.

Она не заглядывает в папины передовицы и поэтому не знает, что он как раз вчера писал о цене на хлеб и прочие продукты первой необходимости.

— При том что не нужно возводить хулу на руководящие органы и видеть всюду только недостатки.

Развить эту тему дальше мешает приход Поповых. Поповы в Москве недавно. Сбежали не то из Харькова, не то из Донецка от коварной супруги Владимира Федоровича, которая до сего дня не прекращает их преследовать.

— Как вам это нравится? — делится Попов своими горестями. — Мало того что не дает, сволочь, развода, еще обратилась в суд с требованием признать ее авторские права на “Сталь и шлак”.