Аласдер Грей - Бедные-несчастные Страница 18

— Бедный Парень, ты слишком резво начал!-сказала она. — Никаких больше казино и кабаре! Отныне я становлюсь твоим врачом и предписываю полный покой, кроме тех часов, когда мы вместе в уютном гнездышке, как сейчас.

С тех пор до самого дня моего спасения я был тряпичной куклой, безвольной игрушкой в ее руках. Но лежа в постели сколько возможно в течение дня, я в конце концов стал потихоньку восстанавливать силы.

И я продолжал считать ее добрым созданием! Ну, хохочите же! ХОХОЧИТЕ!! ХОХОЧИТЕ!!! Да, да, проклятый Бакстер, пусть от неудержимого хохота лопнут Ваши проклятые бока! Я по-прежнему верил в доброту моего ангела-изверга! Когда она своей рукой приподнимала мне голову, чтобы покормить меня с ложечки, слезы благодарности катились по моим щекам. Когда в портах, где мы швартовались, она вела меня в английские банки, говорила служащим, что ее бедняжка не совсем здоров, и водила моей рукой, подписывая чек или почтовый перевод, слезы благодарности катились по моим щекам. Как-то ясным, синим, сверкающим днем мы полулежали бок о бок и рука в руке на папу бе в шезлонгах и неслись через Босфор — по левому борту от нас расстилалась вся Азия, по правому вся Европа, или наоборот.

— Ты только в одном хорош, Парень, — сказала она глубокомысленно, — но в этом ты уж действительно хорош, настоящий гранд монарх вельможа император лорд-главный-канцлер превосходительство президент патрон провост босс и чемпион.

Слезы благодарности катились по моим щекам. Я был настолько слаб и принижен, что без всякой надежды продолжал умолять ее выйти за меня замуж:. Даже произошедшее в Гибралтаре не открыло мне глаза.

Мы сошли на берег, чтобы продать мои акции «Шотландских вдов и сирот"* — сделка, спешить с которой не следовало. Управляющий банком, помнится, спросил меня настоятельным тоном, от которого у меня заболела голова:

— Вы отдаете себе отчет в том, что делаете, мистер Парринг? Я посмотрел на Беллу, которая сказала только:

— Нам нужны деньги, Парень, и не нам одним.

Я подписал бумагу. Мы вышли из банка, и она повела меня через сады Аламеды к Южному бастиону, где была наша гостиница. Вдруг перед Беллой выросла дородная, представительная, хорошо одетая дама и сказала:

— Какая удивительная встреча, леди Коллингтон, давно ли вы здесь? Почему сразу нас не навестили? Вы меня помните? Мы познакомились четыре года назад в Коузе, на яхте принца Уэльского.

— Чудесно! — воскликнула Белла. — Но я привыкла, что меня зовут Белла Бакстер, если только я не с моим Паррингом.

— Однако… ведь вы, несомненно, супруга генерала Коллингтона, который был тогда в Коузе?

— Надеюсь, что так! Хотя Бог говорит, что четыре года назад я была в Южной Америке. Что же такое мой муж:? Он красивее, чем все эти унылые Парни? Выше ростом? Сильнее? Богаче?

— Это какая-то ошибка, — промолвит дама сухо, — хотя и наружность, и голос поразительно схожи.

Поклонившись, она удалилась.

— Вчера я видела, как эта женщина катит в открытом экипаже, — произнесла Белла с задумчивым видом, — и кто-то сказал, что это жена старого адмирала, который правит этой большой гигантской Скалой. Ни один из моих вопросов она не удостоила ответа. Может быть, мне ее остановить и задать их снова? Неплохо бы иметь где-нибудь запасного военного мужа и еще одну фамилию вдобавок к той, что уже есть, да еще кататься на королевских яхтах.

Вот как я узнал, что моя Ужасная Возлюбленная не помнит ничего из своей жизни до катастрофы, после которой на ее голове под волосами появилась эта на удивление правильная трещина — ЕСЛИ ТОЛЬКО ЭТО ТРЕЩИНА, мистер Бакстер! ВЫ-то знаете, и Я ТЕПЕРЬ ЗНАЮ, что В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ…

— Бакстер, — простонал я, — неужели Парринг обо всем догадался?

— Парринг не догадался ни о чем путном, Свичнет. Его хлипкий рассудок так и не оправился после венецианского срыва. Слушай дальше.

ВЫ-то знаете, и Я ТЕПЕРЬ ЗНАЮ, что В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ это ведь-минская печать. Да! Женская разновидность каиновой печати, клеймящая ее носительницу как вампиршу, лемура, суккуба и нечистую тварь.

Пропускаю шесть страниц немыслимой околесицы и перехожу к предпоследней странице, где он описывает свой приезд с Беллой в Париж на ночном поезде. У них опять туго с деньгами, и они не хотят тратиться на кеб. Они идут по пустым еще улицам, встречая только громадные мусорные фургоны. Цвет неба молочносерый, воздух свеж, чирикают воробьи. Белл в восторге от всего, что она видит, хотя она несет весь их багаж — на каждом плече по тяжелому саквояжу. Парринг идет налегке. Физически он уже достаточно окреп, но боится признаться в этом Белле, чтобы (я цитирую) она вновь не выпила из меня всю мужскую силу. Слушай дальше.

Улица Юшетт — это узенькая улочка около реки. Там мы увидели маленький отель, довольно шумный для такого раннего утра. Официант соседнего кафе уже расставлял на тротуаре стулья и столики, так что мне было где посидеть, пока Белла ходила на разведку. Вскоре она вернулась — без багажа и в приподнятом настроении. Всего через час для нас будет готов номер; к тому же содержательница отеля, хоть и вдова француза, родилась в Лондоне и бойко говорит на кокни. Она пригласила Беллу подождать в прихожей, но поскольку там очень тесно, не мог бы я еще посидеть где сижу? Можно, конечно, посидеть и в холле, но холлы там тоже очень маленькие, ночные постояльцы как раз начнут сейчас выходить и будут на меня натыкаться. Похоронным голосом я сказан, что так и быть, подожду снаружи, в душе испытывая восторг от того, что впервые мне удастся побыть на свежем воздухе без Беллы. Перед тем как шмыгнуть в отель, она так лучезарно улыбнулась, что у меня возникло подозрение, не радуется ли она, в свой черед, возможности побыть без меня.

Официант принес мне кофе, круассан и рюмку коньяку. Это меня взбодрило. По крайней мере, я почувствовал в себе достаточно сил, чтобы распечатать и прочесть письмо, полученное еще в Гибралтаре вместе с почтовым переводом из Банка Клайдсдейла и северной Шопгпандии. Я знал, что письмо с адресом, написанным материнской рукой, полно горьких и справедливых упреков — упреков, встретить которые я никогда бы не решился без бренди в желудке и С БЕЛЛОЙ подле меня, ибо Белла ни на минуту не оставила бы меня в покое, чтобы я всласть мог упиться тоской и чувством вины, которые заслужил в полной мере. Чуть ли не с вожделением я разорвал конверт и, прочитав письмо, содрогнулся.

Вести оказались еще ужаснее, чем я предполагал. Мать была почти разорена. Ей пришлось рассчитать всю прислугу, кроме старой Джесси и кухарки. С этими двумя женщинами я впервые познал радости любви, но лучшие их годы давно миновали. Старая Джесси так одряхлела и ослабла умом, что мы намеревались после Рождества отдать ее в приют. Кухарка превратилась в запойную пьяницу. Обе теперь прислуживали матери бесплатно, потому что никто другой на порог бы их не пустил. Менее трагическим, но для меня более горьким бьшо то обстоятельство, что моя милая хрупкая мама, одинокая вдова сорока шести лет, уже не могла заказывать себе одежду в Лондоне и Эдинбурге и принуждена была теперь сама покупать ее в Глазго. В раскаянии и гневе я, задыхаясь, вскочил на ноги — гнев мой по преимуществу был направлен против Беллы, ибо что она сотворила с моими деньгами? Безотчетно я двинулся по переулку, узкому, как коридор, вспоминая с зубовным скрежетом свои страдания в лапах этого прелестного чудовища.

Не Господня ли Рука повела меня через этот людный мост и остановила у дверей большого собора? Думаю, она. Никогда раньше я не входил в католический храм. Что за трепетная надежда повлекла меня туда сейчас?

Я увидел уходящие вдаль ряды могучих колонн, подобные аллеям гигантских каменных деревьев и дававшие опору сумрачным сводам; я услыхал величественные раскаты… Кроме шуток, Свичнет, он пишет таким тошнотворным, заимствованным слогом, что дальше я ограничусь пересказом. Данкан П. никогда раньше Богу не молился, но тут решается попробовать, потому что все вокруг занимаются именно этим. Сквозь щель в крышке он бросает сантим в коробку для пожертвований; зажигает свечу; ставит ее перед алтарем на острый выступ; зажмурив глаза, преклоняет колени и сообщает Перводвигателю Всего Сущего, что Данкан П. стал таким вот гнусным, испорченным и нехорошим главным образом из-за Злой Беллы Бакстер, так что молю Тебя, Господи, приди на подмогу. Внезапно все вокруг светлеет. Открыв глаза, Парринг видит солнечный свет, бьющий ему в лицо сквозь заалтарный витраж; лучи, проходя через алое стекло в форме сердца, рисуют яркое розовое пятно на модном белом шелковом жилете Данкана П. Личная телеграмма Данкану П. от Перводвигателя? Поначалу Д.П. реагирует по-протестантски. Он хочет найти какое-нибудь укромное местечко, чтобы все обмозговать, маленький уединенный уголок с сиденьем и запирающейся дверью, где ему никто не помешает. Тут ему на глаза попадается ряд кабинок, люди обычного вида входят в них и выходят обратно, и на каждой двери указано, свободна кабинка или занята. Он запирается в одной из свободных и оказывается, естественно, в исповедальне. Если я добавлю, что падре за решетчатым окошечком знал английский, можешь догадаться, что случилось потом.