Жан-Луи Фурнье - Куда мы, папа? (сборник) Страница 18

Я жил в маленькой холостяцкой квартирке, порядка не соблюдал, разбрасывал по полу газеты и хранил в раковине груды грязной посуды.

Наверное, Сильви содрогнулась, но деликатно не показала виду.

Полагаю, в итоге ей у меня понравилось, потому что она осталась.

Вскоре Сильви убедила меня переехать в Париж, и мы обосновались недалеко от Монмартра в чудной квартире на Ивовой улице.

Позже мы купили в том же квартале мастерскую художника со стеклянной крышей. Во время грозы там можно было любоваться небом, не промокая до нитки.

Потом мы перебрались в дом в стиле ар-деко, там еще жил Жорж Мильтон, знаменитый певец, прославившийся песней: «Она мне говорит: «Да так себе!»…»

В нашем последнем парижском доме было множество роз.

Она верила в меня, и благодаря ей я тоже стал верить. Когда мы познакомились, я был почти ничтожеством, а теперь – почти цельная личность.

Думаю, она мною гордилась. Просила, чтобы я подписывал книги для ее подруг. Мне бы хотелось, чтобы и теперь, когда она видит меня издалека, я ей нравился. Потому что, хотя тебя и нет рядом, Сильви, я продолжаю каждый день мыться и бриться. Я за собой слежу, чтобы тебе не было за меня стыдно, чтобы ты считала меня мужественным и стойким. К счастью, у меня есть дочь Мари. Ее я тоже не могу разочаровать. Жаль, Сильви, что ты не знаешь, скольким людям без тебя тяжело. Тебя многие любили. И как все плакали на похоронах! А я вот не плакал. Я почему-то всегда плачу только по пустякам. Когда случается горе, из меня слезу не выжать. В любом случае и слез-то, наверное, у меня уже не осталось. В детстве я плакал всякий раз, как наступала зима. Теперь мой слезный бассейн пуст.

Недавно я нашел твои очки, те самые, что ты специально теряла. Ты не любила носить очки, тебе казалось – без них ты моложе и красивее.

А я взял и надел твои очки. Мне захотелось узнать, что именно ты в них видела. И взглянул на мир твоими глазами.

Сквозь твои очки мир представился доброжелательным, розовым, мягким, улыбчивым.

Теперь я всерьез задумался, стоит ли снимать твои очки.

Мне не хватает наших разговоров. Кому мне теперь рассказывать о своих делах? Приходится беседовать с самим собой.

Удивительно, что за сорок лет нам не наскучило быть друг с другом. Видимо, это знак. Знак того, что мы настоящая пара. Нам нравились одни и те же вещи, дома, люди, вина, фильмы, цветы, коты. Мы часто смеялись вместе. А вот о музыке – спорили. Я постоянно слушал свои любимые фрагменты, и со временем ты просто возненавидела некоторые сонаты Моцарта. Бах тебя тоже нервировал. Даже «седативные» «Вариации Гольдберга» тебя раздражали. Ты больше любила Равеля и современную музыку.

Пьер Депрож считал нас идеальной парой и дразнил, называя «людьми в бежевом». Мы с тобой оба предпочитали полутона, а он – яркие краски. На нашу свадьбу он нарядился чуть ли не во все цвета радуги. Помню, один из гостей, Анри, не большой поклонник Депрожа, язвительно заметил: «А я и не знал, что у нас маскарад».

Банкет мы устроили в Гизанкуре, в амбаре. Пьер произнес отличную речь, а ты была самой прекрасной невестой на свете.

Я бы хотел написать тебе, но не знаю куда. Дети, отправляя письмо Деду Морозу, обычно в качестве адреса указывают «Небеса».

Меня успокаивает общение с Жаном-Мари. Он голубь. И, надо сказать, очень глупый голубь. Уже целый месяц я крошу ему из окна печенье, а он меня до сих пор боится. Так и не понял, что я славный парень.

Еще мне нравится приглашать в гости счастливых людей, например Синтию, которая только что родила.

Ты прожила чудесную жизнь. У тебя была любимая работа, друзья, ласковые коты, ты много читала, жила в красивых домах, носила прелестные платья, снимала талантливые документальные фильмы. И к тому же у тебя был я. Надеюсь, я не очень испортил твою жизнь.

Ты никогда не постареешь, никогда не будешь страдать болезнью Альцгеймера, которой так боялась, ты ушла из жизни красиво, вместе с последними теплыми деньками. Для парашютиста самое главное – мягко приземлиться, а вот ты не приземлилась вовсе, ты просто улетела в небо.

Могла бы меня подождать, между прочим. Говорят, скоро конец света.

Я взял кошку. Ее зовут Саломея.

Саломея не слишком ласковая, она, как я, не любит, когда ее берут на руки, боится, что ее задушат. Вот Скромняга ласкаться обожал. Он прятал коготки и гладил меня лапкой по щеке.

Саломея очень красивая. Прямо маленькая тигрица. У нее зеленые глаза, пятнистая шерсть и дерзкий характер. Надеюсь, она не прочтет эту книгу, так что скажу – она та еще сердцеедка.

Однажды меня пригласили на радио, а затем на телевидение, чтобы я прокомментировал страшное происшествие французской обыденной жизни. Отец задушил свою тяжелобольную шестилетнюю дочь. Меня всегда приглашают, если случается трагедия. Надеюсь, когда-нибудь пригласят и по радостному поводу. У меня ведь не написано на лбу «Пришла беда – отворяй ворота». И фамилия у меня не Невезучий. И вообще, не хочу я быть Мартином Греем[27] XXI века.

С каждым днем, что бы ни происходило, я чувствую себя все лучше и лучше.

С каждым днем, что бы ни происходило, я чувствую себя все лучше и лучше.

С каждым днем, что бы ни происходило, я чувствую себя все лучше и лучше.

С каждым днем, что бы ни происходило, я чувствую себя все лучше и лучше…

Когда я хотел тебя позлить, я говорил, что ты профукала карьеру уборщицы.

Ты так хорошо прибиралась в доме, что у меня все пропадало.

Теперь мне нечего терять.

Я рылся в твоей сумочке. Ты вечно чертыхалась и ничего не могла отыскать там. Мне было не по себе, думаю, тебе бы не понравилось, что я вторгаюсь в твою личную жизнь, но так уж вышло. Я нашел направление на прививку и твою пенсионную карточку для скидки на ж/д билеты. Ты эту карточку терпеть не могла, а я шутил: «Скидка для тех, кто скоро откинет копыта». Теперь билеты тебе больше не нужны, ты можешь зайцем путешествовать по небу, по морю, по земле. Живые прикованы к месту, мертвые – повсюду одновременно.

Еще я нашел твое удостоверение личности и положил его вместе со своим в кошелек так, чтобы наши фотографии соприкасались. Ты очень красива. Хоть в кошельке будем вместе. В твоем кошельке еще лежат деньги, их я не взял, не могу же я тебя обкрадывать. А вообще-то ты мне должна три тысячи евро за похороны. Гроб я взял дешевый, чтобы сжечь было не жалко, но все равно дорого получилось.

Из крематория кладбища Пер-Лашез мне прислали анкету. Хотят знать, доволен ли я церемонией. Я должен проставить крестики, и вариантов куча, от «не удовлетворен» до «отлично». Меня также просят высказать свои соображения и пожелания по поводу всего на свете: приема, поведения служащих, речей и даже музыки. Кажется, про еду тоже есть графа. Предложу-ка я им соорудить в крематории огромное барбекю.

Я должен оценить внешний вид, профессионализм и манеры церемониймейстера. Что ж, он был ничего, печальный такой, скромно одетый (никаких кричащих цветов), сосредоточенный. Все как положено. Затем предлагается оценить обстановку. Есть вопрос, удачно ли прошла процедура вручения урны с прахом… Интересно, как вручение урны может пройти неудачно? Видимо, считается неудачным, если урну в процессе разобьют или прах перепутают…

И, конечно, коронная фраза припасена напоследок: «Порекомендуете ли вы крематорий Пер-Лашез своим близким?»

Мне ампутировали любовь без анестезии. У меня отобрали мою лучшую половинку. Я поливаю себя твоими духами, чтобы вторая половинка снова выросла.

Тебе все еще шлют письма, я их вскрываю. Наверное, когда-нибудь наткнусь на страстное любовное послание. Но я не рассержусь, мне было бы даже приятно встретить кого-нибудь, с кем можно поговорить о тебе.

На метро я проезжаю Пер-Лашез. Помню, всякий раз, проезжая мимо вместе с тобой, я говорил: «Пер-Лашез, все на выход!» И ты заливалась смехом. Как я ошибался. Не всем прямой путь на Пер-Лашез. Я вот вечно выхожу на Порт-де-Баньоле.

Я ходил навещать тебя в колумбарий. Ты прячешься в алькове, как будто в птичьем гнездышке… для мертвецов. А вообще колумбарий напоминает парковку. И смех и грех. У тебя ячейка номер 97 TR 2010, как будто номерной знак автомобиля. Ты в третьем полуподвале. Там очень темно. Мануэла хотела к тебе спуститься, но не решилась. Я с трудом тебя отыскал, еле прочел твое имя, оно в самом низу, как в титрах – имя режиссера.

Твоя ячейка точно камера хранения на вокзале. Ты оставила в ней свой громоздкий тяжелый багаж, чтобы легче было оторваться от земли.

Раз в неделю Франсуаза приносит тебе цветы. Учитывая, сколько она собрала денег, цветов тебе хватит на целый год. Хотя, по-моему, у тебя их время от времени крадут.

Я не хочу, чтобы ты здесь оставалась. Ты должна быть там, где светло. Я попробую купить клочок земли и соорудить склеп для двоих, для меня и для тебя. Знаешь, это как мотоцикл с коляской. Ты будешь сидеть в укрытии и с теплым котом на руках, а я буду подставлять лицо ветру. Будем совсем рядом с Мольером, Шопеном и Пьером Депрожем. А на надгробной плите напишут наши имена, как в титрах к фильмам, над которыми мы вместе работали, и эпитафию: «Все-таки хорошо, что пришли».