Колин Макиннес - Абсолютные новички Страница 18

— Говори что угодно, но благодаря телевидению можно многое узнать. Я знаю, что это все ради денег, но это в своем роде большое универсальное образование.

— Наконец-то люди видят сквозь стены, так?

— А что, нет? Скажи!

— Все, что они видят, это дайджесты, тенденции и точки зрения.

— Что же тогда, все они нас дурят? Все эти профессоры и авторитеты?

— О да, конечно! Ты думаешь, они рассказывают нам какие-то секреты, которые стоит знать? Ты думаешь, что профессор, учившийся двадцать лет, взорвется в студии и расскажет нам что-то настоящее?

— Похоже на правду, там, на экране…

— О, о, ну ладно… Я скажу тебе, Волчица, — объяснял я этой простой наивной душе, пока мы шли по бульвару, увертываясь от бродяг, шлюх и бездельников, — я скажу тебе. Все эти люди — типа теле-исцелителей, рекламодателей и поп-пиратов шоу-бизнеса — они презирают нас, понял? Они продают нам блестяшки за полцены, а мы думаем, что покупаем бриллианты.

Парень остановился.

— Слушай, — сказал он, — ты хоть чему-нибудь в этом мире веришь?

— Хорошо — ты сам напросился. Посмотри вон туда! — сказал я, показывая на кофейный бар, упоминающийся сейчас даже в путеводителях, потому что всех тинэйджерских звезд «открывают» именно там. — Видишь всех этих деток, втиснувшихся туда между джукбоксами, и выглядящих так, будто они на каком-то мероприятии, где раздают призы?

— Я знаю это место. Я был там.

— Бесспорно! Оно сделано для таких лопухов, как ты. Так вот что я тебе скажу — никаких соловьев-тинэйджеров там не «находили», до тех пор, пока там не поселились телекамеры и журналисты, жаждущие легкой крови. Все поющие пареньки открыли себя сами — на реке, на юге, где угодно — до того, как эти стервятники ухватили добычу. Могу тебе сказать точно, Тарзан: вся эта плескотня там нисколько не правдоподобна!

Я понимал, что происходит: после моих разногласий сУизардом и более ранним cul-de-sac с Сюз я обрушился кислотным дождем на этого юного паренька. Поэтому я сделал то, что я считаю лучшим выходом из таких ситуаций, а именно, обрезать пуповину. И я вломился в какой-то клуб, помахав парню и, крикнув "Один момент! ", схватил телефон, набрал телефонистку, поздоровался с ней и спросил, как я могу связаться с премьер-министром, так как я турист из Новой Зеландии, и у меня такая же фамилия, как и у М-ра М., и я хотел бы спросить у бедного старикашки, может, мы — родственники. После того, как она меня послала — довольно мило, кстати — я повесил трубку, выскочил обратно на улицу и увидел, что парень из Открытого Космоса все еще стоит на том же самом месте, с открытым ртом. Я спросил его о спортивных успехах, потому что он был боксером, хоть и одиночкой.

Он сказал, что скоро будут хорошие бои парней с южного берега реки с парнями из его клуба, так почему бы не пойти туда вместе? Я ответил, о, да! Потом он между прочим предложил сходить в кино сегодня вечером. Но я был против этого, ибо глупо ходить в Сохо в кино, потому что Сохо и есть кино. И в любом случае, когда я смотрю кино, я выхожу на середине сеанса, потому что все, что я вижу, это то, что там висит простыня, и куча идиотов пялятся на нее, а сзади стоит парень с сигаретой в зубах, управляющий всем этим, и даже когда он ставит «Боже, храни Королеву», все скоты встают, но только не он, нет! Жизнь — вот лучший фильм, это уж точно, если вы можете воспринимать ее как фильм. И когда я объяснил парню все это, он сказал, "а как насчет того, чтобы перекусить? " — а предлагал он бифштекс. Я сказал, «извини, я вегетарианец», а я действительно им являюсь, не из-за бедненьких животных или чего-то там такого, а из-за того, что в животе у тебя меньше урчит, и красное мясо снится мне в ночных кошмарах.

Так что вряд ли бы получился супер-вечер с парнем из О. К., и теперь, как всегда и было, после очередной приятной встречи друг с другом, нам было так же приятно прощаться… не в этом ли весь смысл человеческих отношений?

— Напомни обо мне своей Ма, — сказал я, — и не позволяй ей думать о втором телике.

Совершенно случайно мне пришло в голову убраться из этого славного района и немного прохладиться и помедитировать, поэтому я нанял кэб и велел водителю прокатить меня по набережной от начала до конца, сначала туда, потом обратно. Ему не очень это понравилось, ибо таксисты, как и все остальные, чья деятельность схожа с сутенерской, любят делать вид, что они необходимы и полезны для деловых поездок. Но, естественно, он согласился, так как взрослые обожают забирать у тебя деньги и при этом заставлять тебя чувствовать, что они тебе делают услугу.

Тот, кто придумал набережную Темзы — гений. Она лежит, гордо и мягко извиваясь возле реки, как парень возле девчонки, когда все закончено, и растягивается огромной дугой от парламента, там, в Уэстминстере, на север и восток до самого Сити. В этом, восточном направлении, она не так уж и роскошна, но когда ты возвращаешься против течения — о! Если время прилива, то река похожа на океан, и ты смотришь на огромные изгибы и видишь великолепные рекламные дворцы на южном берегу, их сияющие отражения на водной глади, и этот огромный белый мост, грациозно пересекающий ее, словно полоска листьев. Если вам повезло, то из-за занавески вам открывается своя собственная Кинорама, правда, это представление никогда, никогда не бывает одним и тем же. И не важно, какая погода, или время года, она всегда великолепна — волшебство срабатывает всегда. И как раз поверх нытья мотора такси вы слышите эти неописуемые речные шумы, узнаваемые всегда. Каждый раз, в каком бы настроении я ни приходил бы сюда, чтобы прокатиться, я достигаю радости. И пока я глазел на воду, словно рот, словно кровать, словно сестра, я думал, Боже, как я люблю этот город, каким бы ужасным он не был, и не хочу его покидать никогда, что бы он ни послал мне. Потому что хоть он и кажется таким неопрятным, таким случайным и таким неприступным, если ты знаешь город достаточно хорошо, чтобы вертеть им вокруг пальца, и если ты — его сын, он всегда на твоей стороне, поддерживая тебя — или так я себе навоображал.

Так что, когда мы вновь вернулись к Вестминстеру, и шея таксиста выказывала полное неодобрение, я попросил этого извозчика повернуть на юг, через реку, к Замку: потому что мне пришла в голову мысль в таких смешанных чувствах посетить Манни Катца и его супругу Мириэм.

Манни я встретил в лавке, торговавшей студенистыми угрями возле Кембриджского цирка, когда мы оба потянулись за уксусом и сказали друг другу «пардон». Как вы догадались, парень — еврей, как и Мириэм (а так же их единственный отпрыск), но я не думаю, что лишь из-за того, что я и сам немного, как я уже объяснял, еврей с маминой стороны, лишь из-за этого я так восхищаюсь этим парнем. Здесь я должен рассказать о своем отношении ко всей этой штуке с евреями, оно в двух словах звучит так, — слава Богу (и нашему, и ихнему), что они здесь. Я знаю, что говорят про них от начала до конца, и примерно понимаю, что Гои имеют в виду, когда говорят, что они их беспокоят, но если честно…. Добавьте к этому все недостатки, какие только придут вам в голову, и сопоставьте их с великим фактором, что еврейские семьи любят жизнь, они на ее стороне,… и разве сравнятся с этим какие-то обвинения в «жидовстве»? Просто зайдите в дом хоть одной еврейской семьи, где угодно, и какими бы ужасными вы их не находили, в ваше сознание сразу впивается тот факт, что они живут. Действительно, это огромный шумный бардак со спорами, хвастовством, жалобами, но они живые! И то, как они терпят всякие штуки, из которых сделана жизнь, будто это материал для испытаний, заставляет вас моментально понять, что они — старые, старые, почтенные люди, очень давно изучающие этот метод выживания. Я очень люблю Лондон, как я уже объяснил. Но когда евреи сделают достаточно бабок, чтобы перебраться в Америку или Израиль, то я тоже поеду. Мы выключим свет.

Кстати, Манни был в Израиле, ездил туда на конгресс писателей, и как раз пропустил ту самую двухдневную битву с Фараонами, ее мы все еще пытаемся забыть. Но, будучи Кокни-парнем, он не столь агрессивен, как настоящие израильтяне. Когда вы их встречаете в кафе, они описывают ту апельсиновую рощу, где они живут так, будто это целый континент, и знают ответы на все те вопросы, что вы еще даже не успели задать. Манни, кстати, самый настоящий Кокни, не какая-нибудь подделка из пригорода, и он крепок и грустен, у него есть чувство юмора, он сентиментален, как и все они. Мириэм — его вторая жена, а на первой он был женат еще с пеленок (она была одной из нас, и они были неразлучны), потому что ему лишь скоро стукнет двадцать, как и всем нам. Также имеется юный воин двух лет от роду по имени Сол, он, несмотря на все то, что я сказал, чертова заноза в заднице, и нуждается в этой еврейской дисциплине, а вместо этого его балует весь клан Катцев, все поколения, а их полно.

Попасть в еврейский дом, если сами вы таковыми не являетесь, очень деликатная операция. Несмотря на то, что это место сразу становится вашим родным домом, если вы туда попали, они сто раз подумают, прежде чем приглашать вас и не любят нежданных гостей, как в моем случае. Но я могу так вести себя с Катцами, ибо однажды я оказал Эммануэлю одну большую, огромную услугу, сам того не желая, т. е. познакомил его с чудаковатым типом, какого я фотографировал, по имени Адам Старк. Адам оказался свихнувшимся «давайте-облажаемся-по-крупному» издателем, и напечатал кучу стихов Манни, и они ненадолго попали на передовицы литературных изданий. Так что для разных там тетушек и бабушек по Боро-роуд я— «Чарли-это-уладит», умный мальчик, построивший для их юного предсказателя мост, в чем тот так нуждался. В этом мире так: если ты делаешь маленькое доброе дело в нужный момент, получаешь с этого гигантские дивиденды; а иначе все быстро забывают. Тем не менее я принял все меры предосторожности: остановил кэб возле цирка Св. Георгия и дал Шекспиру предупреждение, что я в пути, обошедшееся мне в четыре пенса.