Владимир Колганов - Покаянные сны Михаила Афанасьевича Страница 18

— Что там бурчите, гражданин? — Вижу, что даме невтерпеж.

— Я, собственно…

— Понятно. На какой срок вам задержали выплату? — что-то пишет.

— Как это… да за что же мне платить?

— Вам, гражданин, не нужен гонорар? — Вижу удивленный взгляд сквозь стекла роговых очков.

— Да, собственно…

— Заладил… Собственно, не собственно…

— Ничего я не заладил.

— А ну-ка, прекратить скандал! — И кулачком эдак легонько по столу.

— Я не скандалю, — спокойно возразил я.

— Не на базаре, гражданин, и не в ток-шоу! Издеваться над собой я никому не дам! — Вижу, что на глазах у дамы появились слезы, а пухлые щечки становились ярче левой половины головы, там, где еще сохранились кое-какие остатки шевелюры…

Признаюсь, даму стало жалко. Вот так, бывает, пожалеешь приблудного кота. Однако поживет он дома у тебя с неделю, так хоть на стенку лезь. Ну вот и тут… Жалко. Жалко, не то слово! А как подумаю, что предстоит потом… готов отказаться от мысли об опубликовании романа. Ну разве все ж таки попробовать…

— Мадам! Если бы я мог…

— Что?!

На меня смотрят огромные, расширенные окулярами глаза. Смотрят с такой надеждой, с такой потаенною тоской, что думаешь только о том, как бы и куда от них сбежать, затеряться в переулках, спрятаться среди прохожих. Минута промедления здесь может привести к самым огорчительным последствиям. Неосторожное движение даст повод подозревать меня бог знает в чем. Потупленный взгляд вызовет волну страстей, которые сильнее самого страшного цунами… Вот так Маргарита Карловна стягивала с моих плеч пиджак.

По счастью, раздумья над вариантами ответа и неизбежными последствиями оказались очень кстати. Пауза благополучно затянулась, и недостриженная дама успела образумиться, что называется, прийти в себя. Только заморгала ресницами, прогоняя слезы, и с едва заметным укором посмотрела на меня:

— Так, гражданин… Пройдемте… — Дама нетерпеливо машет рукой.

— Может, вы мне объясните?

— Я не обязана ничего вам объяснять.

— Но вот решение народного суда…

— Народный суд, гражданин, это не у нас. Мы полагаемся только на суд нашего читателя.

Я так и не понял: а читатель тут при чем? Он-то откуда смог узнать про мой роман? Разве что стырил рукопись и теперь она ходит по рукам. Страшно подумать, чем все это закончится! Стоит только представить, что на полке в магазине… под другой фамилией… Нет, я этого не переживу!

Весь в холодном поту, еле выбрался на улицу. Стою, зажмурив глаза, и думаю: вот если бы сейчас толкнули под трамвай, я бы, наверное, даже не противился… А все потому, что никому нет дела до меня, никто не скажет доброго слова, не подаст руки, не выделит талон на продуктовый дефицит и не оформит подписку на собрание еще не написанных мной сочинений…

И вдруг слышу:

— Не все так безнадежно, как вы думаете.

Голос этот возник у меня за спиной на переходе через Садовую, когда нескончаемый поток машин обтекал меня справа и точно такая же лавина накатывала с противоположной стороны. Казалось, что это карусель, что едут все по замкнутому кругу, словно бы желая подразнить меня, а то и довести до белого каления.

— Позвольте представиться: Сверчинский Аметист Григорьевич, — продолжил приятный баритон. — Заранее извиняюсь за вторжение, так сказать, в сферу ваших интересов. Но тут прошел слух, что у вас большие неприятности. Как бы это помягче сказать… кое-какие проблемы с публикацией поэмы.

— Стихов с рождения не писал, — парировал я в пустоту и сплюнул.

— Ну так еще напишете. Что-нибудь этакое, вроде «Мертвых душ», — уверенно возразил тот, что представился Сверчинским.

— Вам-то что с того?

— А вот, хотелось бы помочь талантливому человеку.

Тут наконец-то из-за спины появился некто с заросшим двухдневной щетиною лицом, на котором совершенно неуместно смотрелись растянутый в улыбке рот и крохотные глазки, выражавшие надежду и смирение.

— Так вы издатель, что ли? — Я покосился на его потрепанный портфель, стоптанные туфли и видавший виды пиджачок с кожаными нашлепками, чтоб не протирался на локтях.

— Скорее вечный посредник в деликатных делах, что-то вроде квартирного маклера или литературного, если позволите, агента. — И, заглянув в мои глаза, поспешно пояснил: — Вы не пугайтесь, я много не возьму. У нас по-божески, только вот деньги надо бы вперед, а то, знаете ли, предстоят немалые расходы.

— Как-то все странно это, — пробормотал я. — Такие дела не устраивают с первым встречным, да еще прямо посреди Садового кольца.

— Да кто же вас не знает? — вскричал небритый. — Давеча скандалили в Бюро претензий?

— Это не я…

— Ну вот! А говорили, что поэты у нас тихие, забитые, — чему-то обрадовался агент. — Но если требуются рекомендации, пожалуйста… у меня этого добра навалом. — И, сунув руку в карман, вытащил пачку мятых бумажек и стал размахивать ими перед моим лицом. — Кстати, не желаете грамоту о наличии голубых кровей?

— То есть? — Честно признаюсь, ничего не понял.

— Ну как же! Графское происхождение и все такое. Вас бы устроил титул князя Синебрюхова? Или предпочитаете с приставкой «фон»?

Несмотря на то что дворянство когда-то было для меня весьма болезненной проблемой, что-то мне подсказывало — не торопись! Глядя на эту потную, небритую физиономию, я понял вдруг, что меня пытаются «обуть», то есть самым натуральным образом использовать как дойную корову. Тут, наконец, загорелся нужным цветом светофор, я двинулся вперед, однако мнимый агент не отставал.

— Слушайте! Что вы ко мне пристали? Ищите в другом месте дураков.

— Напрасно вы так. Я к вам от чистого сердца. — Посредник вроде бы обиделся. — Да мог ли я поступить иначе, видя такие страдания на лице…

— Какие страдания? На каком еще лице? Да с чего вы взяли?

— А вот пойдемте-ка сюда. — Маклер мертвой хваткой вцепился в мой рукав и потащил к витрине ближайшего бутика. — Теперь смотрите на себя.

Я посмотрел в витрину. Оттуда на меня глянуло совершенно чужое мне, изможденное лицо с огромными мешками под глазами. Рано постаревший человек, у которого на лбу словно бы огненными буквами сверкала надпись: НЕУДАЧНИК!

— Это не я, — только и смог вымолвить.

В следующий момент за витринным стеклом появилась сердитая, если не сказать, зверского обличья рожа и стала на меня орать, весьма выразительно размахивая здоровенным кулаком. Из всего сказанного я понял только несколько матерных слов да еще слезную просьбу убраться подобру-поздорову. Надо полагать, моя внешность резко контрастировала с выставленным на витрине товаром, отпугивая потенциальных покупателей. Нет уж, пугало — эта работа совсем не для меня.

Вняв просьбе взволнованного коммерсанта, я отошел от витрины. И только тогда заметил, что исчезла и мерзкая рожа в витрине, и небритый маклер, а вместе с ним кое-какая мелочь из моего кармана и ремешок от часов. Понятно, что часы не могли существовать без ремешка, так что и они вместе с ним исчезли. Я оглянулся по сторонам и понял, что вот опять остаюсь совсем один…

11

Хоть бы пристрелил меня, что ли, кто-нибудь. А то лежу тут на диване, вроде бы все при мне — руки, ноги, голова. И мыслей полон воз. Только вот к чему мне эти мысли приспособить? С ними ведь куда ни сунешься — нет спроса, отвечают. Такие вот дела!

Странно еще и то, что наступили новые времена, а я словно бы завис там где-то. Как ни крути, кругом оказываюсь виноват. Словно бы, распятый на кресте, жду помилования, отмены приговора. И как после этого не сесть снова на иглу? Кто бы подсказал, что делать-то? Вот разве что Кутанин… Жил он когда-то в Обуховом переулке, рядом с домом Киры.

И вот я снова здесь. Снова вижу хорошо знакомый городской пейзаж. Внешне здесь ничего не изменилось, разве что облетела штукатурка со стен домов, да нет чугунных тумб, которые ограждали тротуар. Все то же самое, но уже без Киры.

Я подхожу к дому, где она жила. Останавливаюсь и смотрю на окна — вдруг кто-то выглянет? Вдруг промелькнет в окне знакомое лицо?.. Но нет, ожидание напрасно, это я прекрасно понимаю. И потому, мысленно как бы поклонившись прошлому, еле переставляя ноги, ухожу.

Но вот и тот подъезд, здесь, на третьем этаже, когда-то обитал Кутанин.

Можно было бы и догадаться — вместо него по тому же адресу живет совершенно посторонний гражданин. Нет ни пенсне, ни трости с набалдашником. Словом, ничего общего с тем, кто спасал меня в декабре, за два дня до Рождества, в холодной и неприветливой Москве семнадцатого года. Да неужели не найдется никого, кто бы помог в моем конкретном деле?

— Отчего же нет? Я полгода ходил у Михаила Павловича в учениках. До тех пор, пока он не сбежал.

— Да от кого?

— Будто не знаете? — И зло смотрит мне в глаза.