Поль Констан - Несчастье на поводке Страница 18

Он вдруг подумал: «Прения состоятся здесь, на проходе среди машин, под табличкой „ВЫХОД“».

Он схватил ее за плечи, приблизив к себе, но при этом сохраняя дистанцию. Обращаясь к благородной и сочувствующей девушке, вел разговор он все-таки с судьей. Со стороны могло показаться, что он собирается ее поцеловать…

— … Эти герои из реальной жизни, оказавшиеся заложниками громадного, слишком жестокого для них мира, подобно телу, приводимому в движение необъяснимым потоком сознания, не поддающимся контролю, эти судьбы в приступе эпилепсии, они вас не задевают?

Она дернула плечом и освободилась от его рук. Девушке, похоже, достались на память не лучшие впечатления о красавчике-студенте с юрфака, и судья брала ситуацию в свои руки. Она повернулась к машине, которую открыла решительным жестом с помощью электронного ключа. Будто прицелилась и стреляла с вытянутой руки. Лампочки в машине загорелись, раздался характерный звук. Судья сказала:

— Нет, меня они не трогают.

— А вот я, — ответил адвокат, — складываю оружие перед ними. Я готов встать на колени и молить о прощении.

— Оставьте ваши благородные порывы для прений, господин адвокат, вам они еще пригодятся, — сказала она, открыв дверь.

Благородные порывы… «Они не мои, они ее», — пробурчал он и, глядя, как сгибаются ее колени на водительском сидении, подумал, что у нее никогда не были красивыми ноги, вот в чем ее трагедия.

26

Всю печально известную неделю накануне трагедии Кэти возвращалась домой с ребенком в колыбельке, Оливье не было, он — в спортивном лагере, но это шокировало ее меньше, чем отсутствие Джеффа. За два месяца он обжился здесь. За два месяца она столько раз мечтала, чтобы он ушел, а теперь, оказавшись в пустом доме, почувствовала комок в горле. Отчаяние снова настигло ее как тогда, когда ее бросил дезертир Тони. «Я — одинокая женщина, брошенная женщина с маленьким ребенком на руках, я не знаю, что со мной будет дальше». Она невольно признавалась сама себе в том, что присутствие Джеффа не было столь невыносимым и возмутительным, каковым казалось ей ранее. Если абстрагироваться от ремонтного бардака, он внушал доверие, уверенность. Она соскучилась. И набирала его номер телефона.

Если он отвечал, она выдыхала с облегчением. «Где ты?», — спрашивала она. Он называл какое-нибудь место, порт, дорогу в горах, Марсель, Канны или Ницца. Она считала, как далеко он был от нее, как долго ему придется добираться сюда, если понадобится.

— Вы не спрашивали у него случайно, чем он занят? — уточнила судья.

Нет, то, чем он был занят, подразумевалось само собой, он следил за Тони, который ездил к клиентам. Но она не хотела, чтобы Джефф был слишком далеко, иначе кто будет присматривать за ней.

— Зачем за вами присматривать? Неужели ваш муж до такой степени был страшный!

Чтобы защищать ее, не оставлять одну. В свете произошедших событий, она понимает, что то ожидание лишило ее рассудка. Но в той ситуации она всего лишь хотела, чтобы Джефф знал, что она боится оставаться одна. Боится кого? Чего? Она ее спрашивает. Боится собственного отчаяния.

Если он не отвечал, она бросалась в панику. Звонила еще и еще, как будто от такого количества звонков телефон мог включиться сам по себе. Она ни с кем не разговаривала, пробовала снова и снова. В полном одиночестве и метаниях она сходила с ума. Ей не с кем было поговорить, мама в поездке, сына нет, нет ни Малу, ни жабы, ни практикантки… Никого. Тогда она звонила консьержке под предлогом, что забыла соску от бутылочки в ее комнатушке.

— Подождите, я сейчас посмотрю.

Звук телевизора, звуки жизни, людей.

— Нет, не вижу.

— Вы хорошо посмотрели на диване?

Хрип в горле, скрип двери.

— Нету ничего.

Кэти стояла в кухне еще в пальто. Ребенок спал в колыбельке с соской во рту. Тогда она вытащила соску, как затычку умывальника. «Кричи! — сказала она ему, — кричи, подай хоть какой-нибудь звук!».

Она звонила Тони. Он сбросил. Она не объявлялась раньше, думала, потом поговорят, но абонент был не доступен. Она набирала его еще и еще, билась над телефоном, как над сломанным устройством, и, наконец, услышала и разочаровалась, постепенно нервоз отступил. Оливье — вечный предлог. Узнать, не было ли от него новостей.

— У вас не возникало мысли, сказать ему, что за ним следят, и что дни его сочтены?

Нет, потому что эти звонки ее убивали. У него всегда получалось ее ранить: «Ничего срочного, тогда не отвлекай меня. Я — дома». Такими словами он выбрасывал ее на помойку, как будто она не имела права связываться с отцом своих детей, когда ей захочется. Как будто жизнь их сыновей не была важнее «дома». Какого дома? В новом микрорайоне? Она рыдала.

Оставалась только Лили. Она ей позвонила. Как всегда мужественная подруга рассыпалась в извинениях. У нее было дел по горло. Она спросила, как поживает Камиль-Анжело. Уже давно Кэти не называла ребенка по имени. Проклятие свершилось, она никак его не называла, просто ребенок. Она рассказывала только о последних днях, как будто все, что было раньше, было одно и то же. Смотрит за Камилем-Анжело — какое странное имя — консьержка. Какая прекрасная мысль! Оливье в лагере, мать в круизе. А с Тони, — спросила Лили, — что-нибудь разрешилось? Развод, — твердо сказала Кэти, как если бы решение уже было принято. Все проблемы решатся раз и навсегда по закону. Чтобы перевернуть страницу. Лили одобрила.

— Когда люди ведут себя плохо, лучше с ними расстаться. Ты — смелая.

— А ты? — спрашивала Кэти.

— Что я…

Кэти больше не слушала ничего… Она очнулась только, когда подруга произнесла имя Джеффа.

— Джефф? — спросила Кэти. — Он с тобой?

Как-то вечером он сам ответил, она сразу же бросила трубку. Вечером накануне убийства Лили передала ему трубку.

— А вот и он, только что вернулся.

Кэти придумала предлог. Это было срочно, вода из ванной выливалась на провода. Он, кстати, отказался прийти.

— Проблема в том, что я сейчас на заказе и не могу отлучиться. Еще пару часов.

— Когда вы согласились на слежку за Тони, — спросила судья, — вы знали, сколько это продлится? Думали ли вы, чем это может закончиться?

Она не знала. Дни шли, тревога нарастала, она чаще звонила, чаще звала на помощь.

Знала ли она о несчастном случае, когда в джипе Тони оказалось пробитым колесо? Он вышел из дома с Малу и ребенком. В машине лопнуло колесо. Пришлось менять запаску прямо на дороге, шанс выжить у любого, кто был в машине, измерялся пятнадцатью минутами. Это могло бы быть идеальное преступление. Семья исчезла на автотрассе. Но Тони был ловкий и смышленый малый, он поменял колесо и привез его на СТО.

— Лопнуло.

— Нет, не лопнуло. Шина пробита. Шесть порезов!

— Проклятый город, — сказал Тони.

Судья уточнила, глядя в распечатку телефонных звонков, что эпизод имел место 11 октября вечером, когда Кэти позвонила Тони узнать про Оливье, а он разозлился, что она беспокоит его дома. Первый звонок — в 16.30. Последующие — в 16.32, 34, 35, 36, целый поток, как очередь из пулемета, вплоть до 17.35, продолжительность разговора — две минуты сорок две секунды.

— Повесили трубку и сразу же звоните Джеффу на свалку, продолжительность разговора — пять минут. Достаточно времени, чтобы пожаловаться ему, поныть, поплакать о протекающей ванной. Колесо лопает в 19.00. Эта попытка убийства — реакция на вашу злость. Незамедлительная месть грубости Тони. В тот вечер вы отдали Джеффу приказ действовать.

Кэти сказала, что не знала о попытке. Кажется, она расстроилась, когда узнала. Она не давала никаких приказов, просто поделилась горем, что муж оказался таким черствым и низким человеком… Адвокат выдвинул предположение, что Джефф, который лучше, чем кто бы то ни было знал о ее боли, мог по-своему интерпретировать желание, о котором она никогда не упоминала и, крайне вероятно, даже не испытывала вовсе.

— Телепатия своего рода? — пошутила судья. — Дух Джеффа витает в ваших мыслях, его талант — на страже ваших бед? — глядя Кэти прямо в глаза — Нет, я вам не верю. Вы сами говорили много раз, повторяли без конца, выразили всеми возможными способами, что желали смерти Тони. Вы превратились в комок ненависти, — заключила судья.

27

День убийства, кому как не полицейскому, который вел расследование, об этом свидетельствовать. И то, что он рассказал, — это не искаженное впечатление судьи либо имеющих свой интерес адвокатов. Он убежден, что дело раскрыто. По его мнению, на глазах у присяжных развернется, можно сказать, настоящий фарс. В лучшем случае придется проталкивать свои выводы по делу, в худшем — себе же противоречить без зазрения совести. А то, что получится в итоге заседания, вряд ли будет иметь отношение к истине. Он — единственный, кто знает истинную правду: труп, свидетели, распечатки телефонных звонков, прослушка, отрицание вины, чистосердечные признания. Он видел все своими глазами, слышал своими ушами. Он проник в самую суть тайны, порылся в грязном белье.