Игорь Бойков - Жизнь, прожитая не зря Страница 18

— Ишь, от такой погоды прячутся, в подъезды бегут, — Николай наклонился и погладил полосатую кошку, небрежно развалившуюся на лестничной ступеньке. Кошка негромко мурлыкнула и подняла мордочку кверху.

— Да они гадят только. Задолбали уже. Почему-то всё в нашем подъезде лазают.

— Может, соседи прикормили?

— Да хрен его знает. Так вроде не замечал, — и, указав на видневшиеся в углу стояки труб, предположил. — Здесь просто теплее, наверное.

Ашот толкнул дверь подъезда ногой, и её ветром тут же рвануло так, что, ударившись о стену дома, она едва не слетела с петель. Лица обоих обожгло холодом, и мелкая пыль сразу заскрипела на зубах.

— Блин, ну и ветер, — досадливо проворчал армянин.

— Да уж. А у нас, прикинь, в соседнем дворе тополь с корнем вырвало.

— Да? Сейчас по городу валом упавших деревьев будет. Как ты сюда только добрался? Ты ж такой худой, лёгкий как пушинка. Я думал, не придёшь, унесёт тебя по дороге, — и он, несильно толкнув Николая в грудь, грубовато хохотнул.

Тот молча проглотил колкость.

— Пошли на маршрутку, — сказал Ашот, продолжая улыбаться. — В такую погоду я пешком не пойду. Пахан мой уехал в Краснодар по делам, а свою машину я на ремонт поставил. Там что-то глушитель барахлит.

Он произнёс это нарочито небрежно, даже не глядя на Николая. Армянин всегда стремился подчеркнуть, что у него уже есть своя машина. Русский поморщился.

Парни дошли уже до середины двора. Выйти на улицу они могли только через проход, который по-прежнему загораживал «Джип» с тонированными стёклами. Когда им до него оставалось каких-нибудь метров десять, его дверцы начали медленно приоткрываться.

— Тормози, я тетрадь забыл, — вдруг остановился Ашот.

— Что?

— Тетрадь, говорю, забыл. У пацана одного брал лекцию перекатать, — он в раздумье переминался с ноги на ногу.

— Может, потом отдашь? — с надеждой в голосе спросил Николай.

Ему хотелось поскорее втиснуться в тёплый салон маршрутки, смотреть в окно и слушать работающее у водителя радио. Торчать же посреди двора на пронизывающем ветру, дожидаясь, пока его рассеянный приятель будет разыскивать тетрадь, совсем не хотелось.

— Нет, она ему сегодня нужна. Лекция будет. А-то потом не даст. Подожди здесь. Я быстро. Только смотри, не уходи. Нам ведь всё равно по пути.

Сказав это, Ашот, неуклюже переваливаясь, затрусил обратно к подъезду.

«Ну и увалень», — подумал Николай, провожая его взглядом.

Дверцы машины застыли и затем тихо притворились. Острый взгляд из-за приспущенного стекла оценивающе ощупывал Николая.

Он недовольно поглядел на дверь, потом на «Джип» и, вздохнув, продолжал ждать. Глаза слезились от резких порывов ветра, кожу колола мелкая противная пыль. Николай прятал лицо в воротник куртки и жмурил глаза. Холод пробирал до костей, от чего тело начинало неприятно подрагивать.

Наконец, дверь в подъезде вновь громко хлопнула, и из него вышел Ашот. Приподняв куртку и сунув на ходу тетрадь за пояс стянутых крепким ремнём джинсов, — именно так многие студенты в Городе Ветров носили тетради, за поясом, а не в папке или рюкзаке — он, не спеша, подошёл к ожидавшему его Николаю.

— Давай, пошли.

Дверцы машины вновь начали медленно открываться. Но приятели этого не замечали и топали рядом, смотря под ноги. Ашот поминутно шмыгал носом и, оборачиваясь, сплёвывал через плечо. Его плевки тут же разлетались на множество мелких капель.

— Слушай, когда я…

Николай не успел закончить. Из распахнувшейся настежь машины на них бросились коренастые и крепкие люди в спортивных костюмах. В глазах вспыхнуло ярко: «Ж-ж-ж-ах!!». От могучего удара в челюсть лязгнули зубы. Он тотчас рухнул бы наземь, если бы сильная и мохнатая лапа не подхватила его за шиворот, зажав ладонью рот. Лицо обдало чужое, возбуждённое дыхание. Сзади под колени ударили резко ногой, и он неуклюже ткнулся коленями в асфальт. Цепкие руки душили его, сжимая шею и голову в железных тисках шарами перекатывавшихся под одеждой мускулов. Николай задыхался, мыча и выкатывая перепуганные непонимающие глаза. Голова гудела, словно колокол.

Впереди отчаянно билось, извиваясь толстым червём, тело Ашота. Один нападавший — высокий и жилистый, с резкими движениями хищника — зажимал ему рот и выкручивал руки за спиной. А другой, с необычайно мощными, точно у гориллы, ручищами, схватил армянина за ноги и волок к «Джипу», к его раскрытым настежь дверцам.

Слышались резкие голоса, выкрикивавшие что-то возбужденно и не по-русски. Жилистый с силой сдавил зажатую в локтевом сгибе шею Ашота. Армянин вдруг как-то весь обмяк и почти перестал брыкаться. Его движения сделались вялыми, словно у издыхающей, вытащенной на берег рыбы.

Ашота быстро запихнули в чернеющее нутро «Джипа», ткнули несколько раз кулаком.

Николай же всё стоял на коленях с зажатым ртом и заломленной за спину левой рукой. Державший с силой выкручивал её на сторону, чем доставлял невыносимую боль. Но он, оцепеневший от ужаса, не смел даже шелохнуться и лишь дико таращил по сторонам глаза.

Над ним пролаяли что-то громко, отрывисто. Высокий, который только что помогал запихивать Ашота в машину, теперь подошёл к нему.

Он схватил цепкими пальцами Николая за волосы и резко рванул вверх. Их взгляды встретились. Зеленоватые, круглые, чуть навыкате глаза смотрели уверенно, дерзко. Несколько мгновений они прощупывали лицо жертвы.

Затем он произнёс что-то странным цокающим голосом. Николая, бледного и трясущегося от страха, тут же подняли одним лёгким движением, подтащили к машине и буквально зашвырнули в просторный салон «Джипа». Он плюхнулся сверху на тело Ашота. По ногам ударили с негромким ругательствам. Тяжёлая туша навалилась сбоку. Дверцы шумно захлопнулись, точно челюсти хищника, проглотившего жертву, и машина рванула с места.

Николай, ощутив на мгновение, что рот свободен, издал негромкий стон. Но сидевший рядом — ему почему-то казалось, что это тот, с руками гориллы — злобно рявкнул в ответ: «Заткнись!» И тут же залепил Николаю рот пластырем, после чего, соединив запястья рук у него за спиной, застегнул на них наручники, а потом ещё натянул ему на голову небольшой мешок из грязной дерюги. То же самое проделали и с Ашотом.

«Джип», набрав скорость, нёсся по городским улицам, неясный шум которых проникал внутрь салона. Николай вслушивался в него той с мучительной тоской, с которой идущий на казнь в последний раз смотрит на окружающий его мир. Его тело мелко подрагивало. Холодный пот промочил даже курку. От ужаса, захватившего теперь всё его существо, он не мог даже пошевелиться. Казалось, каждая клетка его худого долговязого тела налилась свинцом. Грубый мешок свет почти не пропускал, и Николай впал в жуткое, полуобморочное оцепенение.

IV

Султан Садаев поселился во Внезапной ещё 1980-х, купив здесь небольшой дом. Устроился работать в местном колхозе. Улыбчивый, кругленький как пузырь, он быстро освоил беглую русскую речь.

— Э, брат, брат, — скаля кривоватые зубы, говорил он терцам-соседям. — В гости заходи, чай пить будем. Хороший чай есть, индийский. В Грозном достал.

Через пару лет вслед за ним в станицу из маленького горного аула под Шатоем перебралось трое его родных и пятеро двоюродных братьев с семьями. В начале все сгрудились в маленьком домике Султана, к которому пришлось наспех приделывать деревянную пристройку.

Каждое лето они разъезжались шабашить по всему Союзу и всегда возвращались довольные, при деньгах. Вскоре один из братьев осел на Ставрополье, другой на Волге. И приезжали теперь они во Внезапную уже редко, но зато на новеньких, блестящих под солнцем «Волгах». Ставили их в горькой пыли станичной улицы, возле самых ворот султановского дома. Скалились самодовольно, ловя на себе удивлённые и завистливые взгляды соседей.

В конце 80-х, когда в стране иные только начали сколачивать свои первые капиталы, Садаевы занялись торговлей, спекулируя всем подряд: начиная от водки и заканчивая краденым колхозным скотом. И богатели, строились, обживались в новых местах.

С тех пор Султан стал улыбаться реже и на многих станичников поглядывал уже искоса, с неприязнью.

— Работать, зарабатывать не умеют, за колхоз свой держатся. Ленивые все. Бухают только, — презрительно кривил он губы.

Садаевы купили во Внезапной ещё один дом. Вселился туда родной брат Султана Идрис. Продал его одинокий русский дед, местный пьянчуга. Чем с ним тот расплачивался — деньгами или водкой — никто из станичников так и не узнал, ибо старик сразу же исчез из Внезапной.

Султану до смерти надоела его маленькая деревянная халупа. Ведь он был уже давно женат, имел семью и детей. И деньги у него теперь водились, на новеньких «Жигулях» второй год ездил. Вот только покупать больше ничего не хотел. Да и никто из чеченцев почти уже не покупал — так, задаром у русских станичников дома отбирали.