Борис Штейн - Контрафакт Страница 18

Лешка тоже спустил одну коробку, но следующую ходку делать не стал, стоял, скрестив руки наподобие Наполеона Бонапарта, смотрел, как Манька споро выкладывает витрину. Да и правильно: чего ему бегать по этажам, когда Вадик – вот он, под рукой.

Когда витрина была разложена, Лешка повел Вадика в другой конец зала. Народ, надо сказать, интенсивно заполнял торговое пространство, так что идти приходилось, лавируя между людьми. Лешка обернулся к Вадику и сказал, смеясь глазами:

– Сейчас кого-то увидишь, не удивляйся.

– Добро, – кивнул Вадик.

Возле одной из торговых точек, удобно расположенной в стенной нише, стоял не кто иной, как младший сержант милиции Вова Блинов и с важностью принимал деньги у оптовиков. Оптовики – толпились.

«Во дает, змей! – с восхищением подумал Вадик. – Давно ли шестерил у капитана Оноприенко! А теперь и не узнаешь: настоящий босс!»

Особое впечатление производило то, что за Вовиной спиной, в нише, орудовал рослый мужик лет тридцати пяти. Он ворочал пачки, складывал их, рвал, доставал книжки, и, сверяясь со списками, складывал заказы. Получалось, Вова обзавелся наемным работником. Ну не змей ли!

– Что за мужик у Вовы? – спросил Вадик, обернувшись к Лешке. Они вдвоем тащили девять пачек, выданных как раз Вовиным работником. Лешка тащил четыре пачки, а Вадик – пять.

– Это Анатолий, Вовин грузчик, между прочим, офицер.

– Неужели офицер? – засомневался Вадик. – В отставке, что ли?

Ну, не верилось. Да хоть бы и в отставке. Это что же выходит: младший сержант командует офицером!

– Да нет, не в отставке. Действующий. Он в штабе каком-то несет оперативное дежурство. Когда не дежурит, пашет на Вову. Денег-то военным мало платят. И нерегулярно.

– А звание у него какое?

– Подполковник.

Вадик помотал головой, переваривая.

Потом спросил:

– А у тебя есть грузчик?

– Имеется. Но сейчас заболел. Дня через три выйдет. Ты тут пока побегай за него. Не возражаешь?

Конечно же, Вадик не возражал.

Постелили Вадику на полу, на куртках. Мягкой такую постель не назовешь, но Вадик не тужил: он обладал завидной способностью засыпать в любых условиях, лишь бы ему в этот момент не терли уши. Вот Вадик и устроился на бесхитростном ложе, угнездился, закутавшись в плед, и приготовился, как говорили в армии, отойти ко сну. Но сон не шел, как ни странно. Вадик и потрудился на славу, и поел хорошей яичницы с колбасой, и выпил полстакана перед яичницей. А сон не шел. Ведь сон когда приходит? Когда ничто не тревожит усталую голову. А Вадику голову тревожило нечто совсем не нужное в такой обстановке, лишнее и неуместное. Это были обнаглевшие мысли о Маньке. Мысль первая: кто сегодня Манька – недоросток-козочка или взрослая коза? Лешка утром сказал про Маньку, что она – настоящая баба. И вот вам, пожалуйста, мысль вторая: а что он имел в виду? Может то, что она по хозяйству ловко управляется, как настоящая баба: и борщ у нее налажен, и в комнате чисто, и в кухне помыто – может, это? Может – что с книжками, с торговлей этой, с ценами, с вопросами-ответами бойко так справляется – от нее только отскакивает все, залюбуешься. А может, то обозначает слово «баба», что Манька уже как женщина может соответствовать, наподобие своей матери Аделаиды. Уж Аделаиду-то Лешка знает, да и Вадик благодаря Лешкиным заботам с ней поближе познакомился, и по неполным разведданным толстый человек Вова Блинов тоже там побывал. Мысли об Аделаиде были необидны, легки и приятны, и Вадик впал в пограничное состояние между сном и бодрствованием. И уже готов был миновать эту границу в сторону, разумеется, сна, как вдруг услышал приглушенный шепот:

– Ты что, Леш, не надо!

– Почему не надо? Надо!

– Так услышит же, стыдно от него…

– Не услышит. Спит.

– А вдруг не спит?

– Спит-спит. Я его знаю ему только голову прислонить…

– Нет, Леш, нельзя так.

– Ну ладно. Только руку не отталкивай.

– Рука пусть будет, а сам не шевелись.

И Лешка, точно, не шевелился. Если бы зашевелился, Вадик бы услышал, потому что он хоть и затаил дыхание, но вовсе не спал: сон будто спугнули, как сторожкую птицу, и он уже летел прочь – поминай как звали!

В общем, все заснули не в разумное время, а ближе к утру, и будильник ударил неожиданно по ушам, и не хотелось верить, что это он звенит всерьез, в положенный час, а не тренируется в учебных целях.

За завтраком все трое были неразговорчивыми. Да и вряд ли это можно было назвать завтраком. Растворимый кофе и сигарета – больше ничего в глотку не лезло.

Лешка был хмур, Вадик – тоже невесел. Никаких, однако, объяснений между ними не происходило. В разгар работы, часу примерно в одиннадцатом Лешка сказал:

– Вы тут постарайтесь без меня, я отлучусь.

И они – Вадик и Манька – принялись стараться. Когда требовалось принести книги со склада, Манька накидывала на лоток широкую тряпку и они с Вадиком бежали наверх. Там Манька доставала все с полок – и пачки, и россыпь – и летела вниз, оставив поклажу Вадику. Иногда книг было так много, что Вадик нагружался выше головы, с удовольствием бравируя силой. Манька, оказалось, не хуже Лешки знала и оптовиков, и цены, и вполне справлялась с заказами. И оптовики, что удивительно, знали Маньку, называли ее уважительно Маней и даже Марией. До отчества, правда, дело не доходило, но и «Марии» для Маньки было более чем достаточно. Дважды Манька посылала Вадика за пачками к Вове Блинову, и подполковник Анатолий отпускал их Вадику безо всякой расписки.

Лешка появился к концу клуба, то есть к двум часам. Он посчитал кассу, расплатился с Вовой, помог собрать точку. Потом оплатил аренду точки на завтра. Когда все трое вышли на улицу, Лешка сказал:

– Ты, Маня, ступай домой без меня, а ты, братка, поедем со мной, я снял тебе комнату.

Они пошли к метро.

– Запоминай дорогу, – велел он Вадику, – запиши станцию, где пересадка.

Ехали минут сорок, не меньше. Наконец Лешка сказал:

– Это – конечная. Записывать не надо. Все равно дальше не повезут.

И как бы в подтверждение его слов над самым ухом раздался ясный женский голос:

– Поезд дальше не идет. Просьба освободить вагоны.

Братья поднялись по эскалатору. А толкучка была наверху! Небольшая площадь с большим количеством автобусных остановок была уставлена рыночными палатками. Очень много было людей с чемоданами.

– А чего это они все с чемоданами? – спросил Вадик.

– Да тут Шереметьево – рукой подать. Знаешь Шереметьево?

Вадик не знал.

– Да аэропорт же, аэропорт это: Шереметьево-один и Шереметьево-два.

И Вадик заулыбался:

– Так бы сразу и сказал – «Шереметьево-два», я сразу бы и вспомнил. Потому что фильм такой был. Я смотрел.

– Еще бы ты не смотрел, если мы его крутили в видеосалоне. Мы же не одну порнушку наяривали. Помнишь?

Вадик помнил.

Оба заулыбались, вспоминая лихие деньки. Это внезапно налетевшее воспоминание мгновенно сблизило братьев, и Вадику стало легко, будто вернулось прошлое: он да Лешка – им сам черт не брат! И не думалось о том, что прошлое ведь не возвращается в полном виде. Возвращаются чувства, а обстоятельства – никогда.

Обстоятельства были такие: двухкомнатная квартира на пятом этаже «хрущевки». В одной комнате проживала хозяйка, а в другой вот поселили Вадика.

Хозяйка была дома. Невысокая седоватая женщина, худая и сутулая, она где-то что-то сторожила, сутки дежурила, трое – отдыхала. Сегодня она как раз отдыхала. Отперла Вадику комнату: диванчик, стол, старый рассохшийся платяной шкаф да две пластмассовые табуретки – вот и все убранство. Диванчик был покрыт синим байковым одеялом, отдававшим казармой. Имелась и подушка в желтой застиранной наволочке, и две латаные простыни, постиранные, но не поглаженные.

– Вот, – сказала хозяйка. – Комплект белья, как уговаривались.

– Ну все, – объявил Лешка, когда они остались одни в комнате, – за месяц вперед я за тебя заплатил. Вот тебе на еду на сегодня. Сходишь в магазин, тут рядом. Завтра приходи на клуб, я насчет тебя договорился. Грузчиком пойдешь?

– К тебе?

– Да нет же, я же ж сказал – договорился. Не ко мне, – он помолчал-помолчал, да и выпалил. – К себе на работу я тебя не возьму. Мне с тобой трудно будет разбираться, если что.

«Из-за Маньки это», – с горечью подумал Вадик, и впервые в нем шевельнулось недоброе ревнивое чувство.

– Ну я пошел, братка, – сказал Лешка.

– А я? – невольно вырвалось у Вадика. Отвратительная, паскудная тоска сжала его сердце.

– А ты остаешься, – невозмутимо ответил Лешка. – Отдохни, осмотрись, потом смотайся в магазинчик.

И ушел.

В дверь постучали, вошла хозяйка.

– Значит, так, – сказала она. – Не пьянствовать, девок не водить, курить на лестнице.

Начиналась столичная жизнь.

На клубе Лешка подвел Вадика к тому самому Леониду Петровичу, который на своем микроавтобусе вез братьев с Киевского вокзала. Торговая точка Леонида Петровича пристроилась в углу между стенкой и перилами широкой лестницы. За прилавком стояла женщина в вельветовом брючном костюме и принимала заказы у оптовиков.