Елена Сазанович - Циркачка Страница 18

Я бродил по утренним улицам, схватившись за голову. Словно от невыносимой боли. И весенний ветер бился о мое лицо. Рвал на мне плащ. Он тоже был против меня. Он тоже мне не прощал. Что я мог сегодня для тебя сделать, Капа? Только принести букетик желтых цветов, которые уже никогда не умрут под нами. Мне даже не надо ехать за ними на край земли. Впрочем, без тебя мне бы это никогда и не удалось. Сегодня весна. Сегодня ими усыпан весь город. Может быть, вся земля. Я для тебя их насобираю, Капа. Это единственное, что я могу для тебя сделать. Это единственная возможность попросить у тебя прощения. Так никогда и не узнав, простила ли ты меня.

Я поднимался по лестнице ее подъезда, прижав к груди охапку ослепительно желтых одуванчиков. Я долго стоял возле ее квартиры, и мне казалось, что Капа вот-вот появится на пороге. Смешно сморщив свой конопатый нос. И рассмеется мне прямо в лицо.

– Где ты так долго пропадал, Паганини?

Я долго стоял, так и не решавшись позвонить в дверь. Впрочем, звонить было бессмысленно. Мертвым в дверь не звонят. Мертвые не открывают. И я сам тихонько приоткрыл дверь. И переступил порог ее дома, прижимая к груди желтые цветы. Для Капы… И я увидел Капу…

Дверь соседней комнаты была слегка отворена. И я увидел Капу. Она стояла в белом воздушном платье, которое я ей когда-то подарил накануне нашей так и несостоявшейся свадьбы. Капа! Мертвые не воскресают. Неужели я так устал за эту ночь. Неужели мое воображение превзошло всякие границы! Неужели я медленно схожу с ума. И я со всей силы зажмурил глаза. Так и не пошелохнувшись. И вновь их открыл. Нет, это не видение. Она по-прежнему стояла в белом платье, облизывая свои губы в шоколадных конфетах. Нет, это не видение.

Она взмахнула тонкими руками, как крыльями. И рассмеялась. Так весело. Что у меня на глазах выступили слезы. Нет, это не видение. Это Капа.

В комнате я увидел людей, смеявшихся ей в ответ.

– Я считаю, что моя первоапрельская шутка удалась на славу, – выкрикнула Капа сквозь смех, душивший ее.

– Это самая удачная шутка из всех, которые ты умудрилась придумать, – смеялись возбужденные голоса.

– И как тебе удалось убедить газетчиков напечатать это объявление.

Капа сладко потянулась.

– Их не надо было убеждать. Они так же, как и вы поверили в мою смерть.

Я усмехнулся побелевшими губами. Да. Это не видение. Не навождение. И не карнавал мертвецов. Это просто Капа. Мне стоит только пошире приоткрыть дверь. И я мгновенно погружусь в новую жизнь. Нет, вернусь к старой. Стоит только пошире приоткрыть дверь. И вдохнуть запах дыма ее рыжих волос. И сразу же почувствовать как погибают под нами цветы. И узнать страх высоты. И непосильного желания. Стоит только пошире приоткрыть дверь. Ведь еще ничего не поздно, ничего не поздно изменить в жизни. Исправить. Ведь все есть для этого. И рыжеволосая девочка с янтарными глазами. И моя сумасшедшая музыка. И наша любовь. Стоит только приоткрыть дверь…

Но я осторожно закрыл за собой дверь. Она предательски заскрипела. И я, испугавшись, бросился бежать по лестнице. И только тогда заметил, что в моих руках не ослепительно желтые одуванчики, а засохшие почерневшие стебли, оставшиеся от них. Как ты всегда все умела испортить, Капа. А я, идиот, как всегда поверил. И наш ребенок. Даш так и народившийся ребенок, Капа. Был ли он вообще? Не твоя ли это очередная выдумка, очередная идея украсить наш мир, сделать его похожим на сумасшедшее колесо. В котором мы всегда вертелись. Капа, как ты всегда все умела испортить. И я словил себя на мысли, что очень жалею, что она так и не умерла. Что мне так и не пришлось познать горечь трагедии. И не познать сладость своей вечной вины.

Напротив. Жизнь словно насмехалась надо мной. Предоставив вдруг право выбора. И я внезапно почувствовал себя страшно старым. Я вдруг почувствовал сеть морщин, изрезавших мое лицо. Я вдруг почувствовал тяжесть седины, давящей на мои виски. И мне захотелось бежать. Мне захотелось закрыться в своей маленькой комнате. Спрятаться головой в своих непробиваемых стенах. И чтобы – никаких всплесков. Никаких взлетов. И никаких падений. Никаких истерик. И никаких миражей. И никакой высоты. И никаких погибающих желтых цветов.

Мне захотелось покоя. Я вдруг вспомнил, что со вчерашнего вечера ничего не ел. И мне до тошноты захотелось жареного картофеля. Которые так искусно и неповторимо готовит моя любимая жена Валя. Мой белый домашний котенок. Как она наверное волнуется. Ведь я впервые за долгие годы нашей совместной жизни не ночевал дома. Дом… Домой. И я выскочил на улицу. И глубоко вдохнул воздух весеннего утра. Как хорошо… Дом… Мои родные стены… Мой родной запах… Мой сын-оболтус… Домой…

И неожиданно я почувствовал на себе чей-то взгляд. Пронзающий меня насквозь. Он добирался до самого сердца. Так умела смотреть только Капа. И я понял, что она смотрит в окно. В белом платье, которое я подарил ей ко дню нашей так и несостоявшейся свадьбы. И ее глаза. Два круглых янтарика. С удивлением, мольбой, и, конечно, любовью пытаются меня остановить. И остаться со мной навсегда.

Только бы не оглянуться. Только бы не оглянуться. И я, чтобы не передумать стремглав бросился прочь от ее дома. Наконец-то поняв, что эта первоапрельская шутка предназначалась для меня. Нет, Капа. На сей раз она тебе все таки не удалась…

На углу дома я купил три свежие гвоздики, на которых еще сохранились капельки утренней влаги. Я вспомнил, что уже тысячу лет не дарил цветы своей любимой жене Вале. Мне захотелось ей сделать приятное. И я вспомнил горьковатый вкус жареного картофеля (при чем тут порох ночных звезд? при чем тут горечь обветренных губ?). Я вспомнил горьковатый вкус жареного картофеля. И моя голова закружилась (при чем тут страх высоты?) И я улыбнулся. И чувство голода (какие, к черту, другие чувства!) ускорило мои уверенные шаги к дому. К любимым стенам. К родным запахам.

И кто в конце концов сказал, что моя жизнь так и не удалась. Если этого никто не может знать наверняка…