Паскаль Киньяр - Американская оккупация Страница 18

Они шли вокруг Иерихона. Семь раз обошли они этот город с запертыми воротами. Они свистели. Белые солдаты бурно аплодировали. Риделл не мог играть — он плакал. Несколько негров окружили аббата Монтре, подняли его на руки и, продолжая громко петь, торжественно пронесли через весь зал. Старый священник сам едва не разрыдался от волнения.

Она смеялась. Она стояла на коленях. Она расстегнула молнию на джинсах Патрика. День близился к вечеру на островке посреди Луары, в департаменте Луарэ, во Франции, в Европе, в западной части света.

Труди, тоже в джинсах и в майке, только что кончила мастурбировать Патрика, сидевшего на песке. Он застонал от удовольствия.

— Cool down, Рее Сее! (Успокойся, Пи-Кей!), — шептала она, пока он извергался в ее руку.

Она вынула руку из его джинсов и вытерла ладонь о футболку Патрика. Тщательно и неторопливо. Она смеялась. Патрик привлек ее к себе, пытаясь поцеловать в губы. Он твердо решил доказать ей, что на свете есть музыка куда более сложная, чем мотивчики ее любимого Пола Анка.

— Ты должна послушать настоящую американскую музыку. В следующую субботу у нас будет классный концерт в Дрё. Я хочу…

Но Труди мягко прижала палец к губам Патрика, веля ему замолчать, и легонько чмокнула в глаз. Она уселась на песок, ерзая, придвинулась к нему вплотную, опустила голову ему на плечо и сказала, что счастлива. Потом прошептала:

— Пи-Кей, ты бы сколько детей хотел?

Патрик перебирал ее светленькие «химические» кудряшки. Он равнодушно отозвался:

— Ну а ты сколько хочешь?

Труди подняла голову с плеча Патрика, где она так уютно пристроилась. Запустив пальцы в его короткие волосы на затылке, она притянула Патрика к себе и пристально взглянула на него, глаза в глаза. Потом закурила «косяк». Патрик от травки отказался. Труди пустила дым ему в глаза. Смеясь, она обкуривала его испачканную спермой майку. Вдруг прикрыла веки и, не поднимая их, сказала на своем американском, с непривычной суровостью:

— Почему ты не подарил мне свою деревянную кофейную мельницу? Мне так хотелось иметь эту деревянную вещицу, Пи-Кей. Она же старинная, правда? Я обожаю дерево. Я обожаю деревья. Я обожаю старинные вещи. Надежные, крепкие вещи. И я хочу надежного, крепкого мужчину. Ты ведь не умрешь в двадцать два года, Пи-Кей? Ты не умрешь, как Бадди Холли? Мне нужен крепкий дуб.

И Труди глухо повторила:

— I want a sturdy oak. (Мне нужен крепкий дуб).

В дверях дома Патрик встретил отца, приехавшего из Клери. Они стояли лицом к лицу в тесной передней. От измазанной майки Патрика сильно пахло спермой, которую вытерла Труди Уодд, и сигаретами с гашишем, которые она курила на острове.

— Что с твоей майкой? — вскричал доктор Карьон.

Патрик отталкивал отца, который, схватив край его майки, принюхивался к ней. Вдруг доктор поднял руку, собираясь дать сыну пощечину. Тотчас Патрик размахнулся для ответного удара.

Доктор застыл в изумлении. Потом отвернулся и пошел в библиотеку. Патрик поднялся к себе.

Несколько минут спустя доктор Карьон вошел в его комнату, неся биографию Иоганна Себастьяна Баха. Патрик сидел за письменным столом и занимался. Доктор протянул книгу сыну, но тот отказался взять ее.

— На свете есть и другая музыка, кроме той, что вы считаете живой, — сказал ему отец.

— Мертвые меня не интересуют, — отрезал Патрик.

Доктор пожал плечами. Он запретил сыну встречаться с Труди Уодд. Потребовал, чтобы тот занимался без передышки в оставшиеся до экзамена десять дней.

— Все, что думали и делали эти мертвецы, касается только их самих, — продолжал Патрик. — Вернее, касалось. Но это не касается меня. У меня нет с ними ничего общего!

И Патрик оттолкнул книгу по столу назад к отцу, который принес ее в воспитательных целях. Доктор взял биографию Иоганна-Себастьяна Баха. А Патрик все говорил и говорил.

— Мне плевать, как другие самовыражались в разных там шедеврах тысячу лет назад. Я хочу самовыражаться здесь и сейчас, понял? — И Патрик запел во весь голос: — «У нее такие ножки! Валентина, Валентина!»… Вот что тебе нравится! Вот она — добрая старая французская музыка!

— Ну, гляди у меня, Патрик, — угрожающе сказал отец. — Я тебя в третий раз предупреждаю, что ты должен заниматься. В третий и последний.

— Да неужели? А в следующий раз что будет? Что ты мне сделаешь в следующий раз, отец?

Часть четвертая

НИРВАНА

Наступил день рождения Патрика Карьона.

В 1959 году 25 июня пришлось на четверг. По четвергам в Мене бывал базарный день. Мари-Жозе Вир преподнесла ему в подарок пачку от сигарет LM, набитую калом. Это произошло на базарной площади, рядом с прилавком зеленщика, среди толпы. Она осторожно вынула пачку из хозяйственной сумки, протянула ее Патрику, и тот, неловко взяв ее, раздавил.

Мари-Жозе коротко рассмеялась. Стояла необыкновенная жара. Патрик выронил смятую пачку на мостовую. Он смотрел на свою испачканную вонючую руку. Он не знал, что с ней делать. Мари-Жозе притянула его к себе за рукав и подарила первый по-настоящему страстный поцелуй. На глазах у всех она поцеловала Патрика так, как никогда еще не целовала, — раздвинув языком его губы. И тут же убежала, скрывшись в рыночной толчее.

Труди вручила Патрику булавку для галстука с эмалевым гербом. Юноша не знал, что сказать. Он покраснел. Наконец он прошептал:

— Это может пригодиться в жизни. Большое спасибо, Труди. Очень красивая булавка.

Он вернулся домой. Пошел в ванную и тщательно намылил руки большим куском марсельского мыла, которым их заставляла пользоваться мать. В голове у него вертелись строчки из баллады Франсуа Вийона: «Нам любо жить в дерьме… Под бабой лежа, что верхом на нем, он стонет вместе с нею на постели, сжигаем наслаждения огнем… Весь мир — бордель, и мы живем в борделе»[34].

Он подошел к окну своей комнаты, выходившему на бечевую дорожку вдоль Луары. Отогнув край белой кретоновой занавески, он прижался лбом к холодному стеклу в старинном переплете.

Погода стояла прекрасная. Берег был пуст. Река была пуста.

Внезапный гудок «шевроле» заставил его вздрогнуть. Он выкатывал велосипед из «переднего» сада, пятясь и толкая спиной решетчатую калитку. От неожиданности он выпустил руль, но тут же снова схватился за него.

— Я поеду на велосипеде, — сказал Патрик.

— No way! (Еще чего!)

— Вроде дождь собирается.

— Get in, тап! (Давай, садись!) — скомандовал Уилбер.

Патрик Карьон прислонил велосипед к решетке родительского сада и сел в «шевроле» сержанта Уилбера Хамфри Каберры.

В машине было жарче, чем на улице. Уилбер, уже «под мухой», открыл свой холодильничек и вынул банку пива.

— How old are you now? (Ну и сколько тебе стукнуло?)

— Восемнадцать.

Уилбер спросил, где Мари-Жозе.

— Я не хочу ее видеть, — ответил Патрик.

Уилбер грубо хлопнул его по животу.

— Anyway, we’re not gonna miss women today! (Уилбер Хамфри Каберра сказал Патрику Карьону, что сегодня у них в бабах недостатка не будет).

Он добавил, что узнал о дне рождения Патрика как раз от Мари-Жозе и хочет сделать ему шикарный подарок.

От удара сержанта Патрик скорчился на сиденье. Едва переводя дыхание, он прошептал, что уже получил в подарок установку Premier.

— Shut up! I’m talkin’ serious. This is gonna be one birthday you’ll never forget, never ever! (Сержант Уилбер Хамфри Каберра предложил Патрику Карьону помолчать. Он, сержант, намерен устроить в его честь настоящий праздник, который Патрик запомнит на всю жизнь).

Уилбер включил зажигание, «шевроле» взвизгнул и рванул с места в грозу.

Небо было чернильно-черное. Медленно закапал дождь. У въезда на базу Уилбер затормозил так резко, что машину даже слегка занесло перед белым шлагбаумом. Дневальный поднял его. Они проехали через стоянку. Дождь усилился и шумно забарабанил по асфальту. Уилбер остановил машину возле ангара.

Патрик вылез из кабриолета Bel Air и ринулся под ливнем к зданию.

Уилбер толкнул дверь «пиэкса». Перед ними развернулась выставка всех, какие только есть на свете, американских товаров, залитых празднично ярким светом. Длинные прилавки сверкали и искрились. Патрик смутно почувствовал, что ему кого-то не хватает здесь. Его переполнял восторг. Стараясь казаться невозмутимым, он сделал вид, что отряхивается от капель дождя. Ему чудилось, будто он вернулся в детство, вновь стал ребенком, и потрясение, которое он испытывал, непомерно велико для его тела.

Все, что лежало перед ним, он видел когда-то в ошметках на дне мусорных баков. Реальность оказалась куда более ослепительной, чем он мог предположить. Резкий неоновый свет только приумножал все это изобилие. Он уже сам по себе был феерией, сокровищем над сокровищами. В долине Ханаана текут молоко и мед. Уилбер доставал доллары из кармана куртки и совал их Патрику.