Мануэла Гретковская - Полька Страница 18

— Думаю… пятнадцатая неделя. — Медсестра заканчивает осмотр. — Очень живой ребенок, следовательно, хорошо развитый, здоровый…

… отказаться? Вытереться, натянуть трусы и сбежать? Здоровый…

Входит врач. Седая дама в очках.

— Бригитта, — представляется она и протягивает руку, пригвождая меня к кушетке.

Они обсуждают с медсестрой предлежание плода.

— Это хороший знак: Бригитта — моя патронесса. — Петр гладит меня по вспотевшему от страха лбу.

— Только смотри, чтобы они не укололи ребенка, обещаешь?! Следи за ними…

— Расслабься, я сама через это прошла. Не больно, честное слово. — Медсестра готовит иголку толщиной с волосок.

— Я могу закричать, — предупреждаю я.

— Никаких неконтролируемых движений, помни о ребенке.

Я стискиваю зубы, жду укола. «Пс-с» — отвратительное, сдавливающее ощущение, будто кто-то копается в твоих внутренностях.

— Она сделала прокол, — шепчет Петр. — Малыш далеко от иглы, он скорчился в уголке.

Такое ощущение, что меня проткнули, продырявили герметическую упаковку. Вместо воздуха брызгает мутная вода, ее собирают в пробирку. Я больше не выдержу. Сжимаю ногтями ладонь Петра.

— Все. — Бригитта заканчивает обследование.

На коже ни следа. Раненая, встаю, опираясь на Петушка. Каждый шаг — потрясение.

— Через две недели пришлем результаты… если что-то не так… из клиники позвонят раньше.

25 октября

Выкидыша не случилось, я не выронила ни капельки.

Сколько можно лежать? Короткая прогулка на берег озера под небом номер 0.17. Я поймала себя на том, что ищу на облаках пометки, как на баночках с краской для росписи по шелку: оттенки серого 0.16—0.18.

Собираются в дорогу пушистые канадские гуси. Они прилетели на озеро с севера. Распугали наших обычных, прилизанных гусынь. Пользуясь тем, что они тут транзитом, канадцы без зазрения совести обделывают мостки.

Ночью слышим скрип, словно кто-то расхаживает по старым небесным половицам. Открываем окно, над нами кружат гуси — перекрикиваются, готовятся к отлету. Зовут тех, кто слишком высоко взобрался — на восходящую луну.

Раздеваюсь перед сном. Вся одежда сброшена, но что-то остается, слишком тяжелое, не мое. До чего же хочется отстегнуть этот живот! Плоско и спокойно вытянуться рядом с Петром.

26 октября

Гормональные скачки — единственный вид спорта, который я могу себе позволить. Я капризничаю.

Для Петушка никаких проблем не существует.

— Моя проблема — это ты… Ты будешь хорошим отцом?

— ??? — Вопросительный взгляд, но без моих скандальных интонаций.

— Ты переедешь в Польшу?

— Откуда я знаю… Вдруг я не найду работу… Нам и здесь хорошо.

— Это тебе хорошо… Я не хочу здесь жить, не хочу… Я не смогу привыкнуть, мне не к чему привыкать… Камни и лес, холод, не с кем поговорить. Ты донор жизни, распылитель: «пшик» — и больше тебя ничего не интересует, что со мной, где…

Санатории надо бы устраивать не для одиноких матерей (пока еще не одиноких), а для матерей, переживающих кризис, чтобы не приходилось сразу бежать под крылышко к мамочке или подружке. Чтобы дать возможность все обдумать. Залатать дырки от вырванных друг у друга сердец.

27 октября

Я не толстею. Судя по книгам, пора — от двух с половиной до четырех кило. Живот пухнет и, словно шарик, приподнимает меня над весами. Почти пустой — ребенок не больше нескольких сантиметров. Кончается шестнадцатая неделя, Малышу уже пора толкаться. А вдруг он все-таки нездоров? Что-то бурчит, переливается… наверное, воображение. Никаких толчков.

Я обжираюсь, розовею. Петр — уставший, измученный работой. Я расту, а он тает. Снедаемый будущими заботами? Я стыжусь своего румянца на фоне его запавших щек.

28 октября

Утром — сумрачное желание, с закрытыми глазами навстречу друг другу.

И второе пробуждение, перед работой. В два разгибаю спину и отхожу от компьютера. Рысцой в лес. Перестало лить — но лишь на какой-нибудь час: похоже, что небо, пропустив пешеходов, снова затягивается тучами, припускает мелкими стежками дождя.

Набрала я все-таки свой килограмм — вместе с одеждой и обедом.

Когда я вспоминаю (странное воспоминание — животом, а не головой), что он зародился внутри меня, хочется сбежать. Мгновение побыть в одиночестве.

29 октября

Истекающий дождем, раскисший вид за окном. Словно кто-то в отвращении плюнул на стекло. За окошком монитора куда интереснее. Компьютер сам, без всяких подсказок, написал: «Внимание, переход на зимнее время».

Мы с Петушком проворонили перевод стрелок. Самостоятельно переставляем себе часы сна, путаем времена года. Я устраиваюсь рядом с ним, а он собирается вставать и обедать. Поднимает голову и сквозь сон произносит:

— Мне спится жена, с которой я сню.

30 октября

Каждый звонок вызывает нервную дрожь. Вдруг это результаты анализов? У меня сдвиг по фазе. Даже ночные звонки наводят на самые мрачные мысли…

Ураган в Западной Европе, Англия отрезана от мира. Если ветер не притормозит в норвежских фьордах, у нас на террасе сорвет спутниковую антенну. Такая тревога за собственный телевизор, когда люди теряют крышу над головой, — стихийный эгоизм.

Кстати о телевидении: в репортаже о Хеллоуине показывают карту: где возник праздник умерших, как цивилизации по очереди переносили его из одного уголка в другой. Сначала кельты, потом римляне, католики и… телевизионщики. Телевизор — полумебель-полутехника, сила воздействия — как у канонического или римского права. Пожалуй, в знак уважения к современной цивилизации почищу пылесосом ее тотем, а экран протру антистатической жидкостью.

31 октября

Тружусь до восьми вечера с перерывом на прогулку и обед, который съедаю, не отходя от компьютера. В десять, после душа и телефонной болтовни с Петром, измученная, вытягиваюсь на постели. Расслабляюсь, и вдруг в правом боку — бум! Осторожно, но не так, как когда бурчит в желудке. Я прислушиваюсь — не может быть! Внутреннее ухо вытягивается до самого пупка. Жду эха первого толчка. Что-то булькает. Вскакиваю, звоню Петру.

— Представляешь, он толкается!

— Здорово!

— Боже, это так странно, — смеюсь я, не зная, что сказать. Потусторонняя щекотка. Мы хохочем. Петру вторит хор:

— Хи-хи-хи, ха-ха-ха!

— Это Валерия и один шизофреник. Давай заканчивать, а то от нашей радости у меня тут все отделение разгуляется.

Первое прицельное попадание в психиатрическое отделение. Наша радость отдается смехом безумцев. Я тоже «психиатрический» ребенок, неужели это передается по наследству?

1 ноября

Цветут подсолнухи. Не «черные подсолнухи» Пшибышевского. Настоящие, ноябрьские. Желтые, набившие рот семечками. Быть может, поэтому, эпатируя краковских мещан, прикалывала их к своим платьям и шляпкам бесстыдная Дагни, нордическая жена демонического Стаха[41].

Утром Петушок приносит булки с кардамоном, и дома пахнет Швецией.

Он чистит зубы, пытаясь одновременно рассказать, что произошло на дежурстве:

— Истерик, как и полагается истерику, совершал публичное самоубийство. Теркой для сыра терпеливо резал себе вены — разумеется, тщетно. В лучшем случае пилинг для кожи.

Выстукиваю первые страницы сценария «Польских дам». Вечером отправляемся на местное кладбище. Побеленный средневековый костел с гробницами рыцарей, отважно грабивших Польшу во времена Северной войны. Ставим свечки на «холмик свежего праха». Дома танцуем под песенки Ника Кейва: праздник так праздник. У рока тоже есть свои могильщики.

Девять месяцев с точки зрения природы — достаточный срок, чтобы привыкнуть к мысли: «У меня есть ребенок». Пока что я привыкла не столько к Малышу, сколько к мысли о нем и своим обязанностям. Вывожу его гулять (случается, что силком — предпочла бы полежать), кормлю (пол-литра молока в день, витамины), укладываю пораньше спать. К семи вечера у меня от усталости подскакивает температура.

2 ноября

Со мной все в порядке: наконец-то прибавила два килограмма. Живот выдается и возносится передо мной вопреки законам всемирного тяготения, благополучно действующего на прочие части тела, — я тяжело спускаюсь к почтовому ящику. Письмо из больницы, две недели еще не прошли, значит… Я хватаюсь за поручни, в голове карусель. Разрываю конверт… Даун, расщепление позвоночника, патология мозга… Ничего подобного, всего-навсего направление к кардиологу. Опускаюсь на ступеньку: заскрежетав, мир вновь вернулся на свое место. Солнце движется с востока на запад, машины на шоссе — с юга в порт или на север, в Стокгольм.