Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2012) Страница 18

Буфет открыл — все у него было — готовь не хочу. Он и не хотел, но и перебиваться тушенкой тоже было не здорово, одна банка всего оставалась. Взгляд Ивана уперся в ленка, о котором совсем забыл. Он достал нож.

Выпотрошил, вымыл, порезал на тугие куски и сразу бросил в котелок, в холодную воду. Так в Охотске варят. Поставил на таганок, поправил огонь и сел рядом на бревнышко. Уха — дело вроде и простое, а никогда не знаешь, какой получится. Иной раз все предусмотришь и все, что надо есть, а не то. А бывает — под дождем, ночью, на сырых гнилушках — такая выйдет!

Совсем стемнело. Огонь горел высоко, трещал и отражался на мокрых скалах другого берега. Снег начало схватывать корочкой. Куртка на веревке задубела. Он бросил луковицу в котелок и пошел зажечь второй костер на всякий случай. На другом конце косы вдоль звериной тропы лежала елка, Иван попилил ее, когда было светло, и сложил в костер. Теперь, повозившись, зажег и вернулся в лагерь, опять набрав снега в галоши.

Вспомнил, что галоши, как вторую обувь, придумал Захар. Удобно — после целого дня сплава снимаешь отпотевшие сапоги и легко, ничего не развязывая-завязывая, надеваешь галоши. И сохнут, если что, быстро. Непромокаемый пластиковый ящик с расходными продуктами и котлами тоже он придумал и назвал буфетом. Так и пошло — буфет и буфет. Не все уже и помнят — подумалось.

Захар был добрый, веселый и все успевал. Захар умер три года назад на осенней гусиной охоте. Ему было пятьдесят два года, почти как мне сейчас, пришло вдруг Ивану в голову.

Был мягкий теплый денек, Захар после утренней охоты остался в катере приготовить поесть, а Вальдос — они с Захаром неразлейвода были — поплыл на куласе собрать чучела. Вернулся — Захар лежит, молча глядя в небо. Вальдос сначала искусственное дыхание делал, а потом ревел, метался по катеру, волосы на себе рвал. И все смотрел на Захара — это страшно, когда твой друг, смеявшийся десять минут назад, ничего не говорит. И не отвечает на твои вопросы.

Капустин тогда позвонил, сказал, так и так с Захаром, Иван не поверил, подумал, шутка очередная Капустинская… Но тот говорил с трудом, хлюпал носом — это была не шутка. Никто не ожидал такого…

Уха была готова. Он накрыл на буфете, сел на чурбачок. Налил в кружку и подумал о Захаре. Потом ел неторопливо, пил чай, мыл посуду. Все это не заняло времени. На часах было только полдесятого, и опять, как и вчера, уже нечего было делать.

Он сидел у огня, крутил сохнущие вещи и думал, что у одного человека дел немного. Удивлялся этой простой мысли. Получалось, что люди друг другу создают дела… В прошлом году они вдвоем с Борькой сплавлялись. И у них всегда было полно дел… А когда плыли вчетвером — и вовсе… Выходило, что желания людские не складываются, а перемножаются.

Ефимов еще налил чаю, подбросил дровишек и сел к огню. Если бы он умел думать просто так, то сидел бы сейчас и думал. Время было. Но он не умел думать без дела. Сползал с мысли на мысль, ему скучно становилось… Что вот меня теперь волнует? — спрашивал он себя, и в голову приходили его выросшие сыновья. Жена. Друзья. Его меняющиеся отношения с ними. Но больше он сам, его отношения с самим собой… В этом, видно, и беда, — понимал Ефимов, — никогда с самим собой ничего не решить… Нечего и пытаться.

Ему больше нравилось просто смотреть в огонь или на реку и ничего не думать. В такие моменты он был спокоен, сосредоточен, и мысли, не выраженные словами, были самыми глубокими. В шелесте падающего снега, в шуме дождя, в треске костра и остатках зари над тайгой есть смысл, не нуждающийся в словах.

Он просидел так какое-то время, пил чай, вспоминал о ком-то, иногда улыбался и качал головой, иногда замирал надолго… Штаны на нем высохли, только под ремнем было влажно. Он прикрыл шмотки и дрова, постелил палатку на дно лодки, сверху коврик и лег. Не спалось. Шумно от воды было, хуже, чем на берегу. Внутри лодки речка иначе гремела, и опять, в момент засыпания, шаги, всплески, и еще какие-то звуки незнакомые усиливались. Заставляли поднимать голову и прислушиваться.

Страх — это не само несчастье, это только его предчувствие. И основания для этого ожидаемого несчастья всегда внутри нас. Мы хорошо знаем о них, этого и боимся. Не было бы страшных вопросов в самом Ефимове — уснул бы давно.

Он повозился с час, но, так и не уснув, вылез из спальника и раскочегарил костер. Весело затрещало. Под ногами приморозило, похрустывало, в черноте над каньоном показались звезды. Ему и странно и хорошо было. Не уснул вроде, и мысли всякие-разные, а вот так… грустно, правда, маленько было на душе.

Когда ты один, ты серьезен и внимателен. Например, с кем-то общаешься мысленно и все хорошо, глубина хорошая есть у этого общения. Когда же встречаешься с тем, с кем так хорошо общался мысленно, то уже ничего нет. Какие-то шутки, пошлости, водка, все поверхностно… мы почему-то резко глупеем, адаптируемся, что ли, для совместного существования. Когда же сидишь у костра один, не то что адаптироваться, даже говорить ничего не надо. Поэтому все и лучше.

И он сидел, просто глядел в огонь, вспоминал друзей своих, с кем побродили немало. Думал, что вот был бы, например, кто-то из них, Борька, Матюха или Серега Медведев, — конечно, хорошо было бы. Веселее. Спокойнее. Но по-другому. Не так остро. А тут… в одиночестве — какая-то радость детская на пустом месте. Просто так. Что это за радость такая молчаливая? Одному работы достается, ясное дело, хотя сейчас просто тяжело из-за мокрого снега. Река опять же мелкая, и как-то приходится… немножко… но все равно — хорошо ведь, Господи, как же хорошо!

Маша, Саша и Петька

В шесть утра Ефимов проснулся от чего-то неясного, что происходило вокруг. Он прислушивался, но не понимал. Слишком тихо было. Нашарил фонарик под боком. Сверху, из темноты, густо падали снежинки. В слабом свете они казались серым гусиным пухом. Какие тихие штучки, — подумал Иван и стал расстегивать спальник.

На берегу было темно и скользко, вещи и костер засыпало и схватило морозцем. Ефимов стоял на мокрой и голой ночной косе — нигде не укрыться было… В таких дрянных ситуациях Иван никогда долго не думал. Он крякнул, малость с досады, но больше, видимо, от удовольствия и, не обращая внимания на снегопад, на то, что сам же и мочит вещи, спрятанные под тентом, стал устраивать крышу. Крутился по скользкой гальке с растяжками и камнями, веслами и удочками вместо подпорок… Косовато получалось. Тент был похож на неуклюжие перепончатые крылья Змея Горыныча. Места под ними, однако, хватило и вещи развесить, и для дров, и самому Ивану. Даже костер перенес под край.

Светало. Снег — мокрый и мелкий теперь — шуршал по крыше и летел мимо. Костер потихоньку разгорался. Иван сидел на коврике, чай пил. Как-то все ладненько стало. Одежда на нем, спальник, сумки — все парило от жара костра… Синий еловый дым временами занимал пространство под тентом и слезил глаза, но это было ничего, а даже и приятно.

Он порезал колбасы и сыра, зачерпнул воды в котелки и поставил на огонь. Кофе достал. Вспоминал свой рваный сон и думал, что утром, даже таким пасмурным, все совсем иначе выглядит, что ночь — это особенное состояние природы. И люди ночью тоже особенные. И звери…

Филипп вдруг вспомнился… На одной из африканских охот дело было. Однажды ночью они возвращались руслом пересохшей речки. Ефимов с профессиональным белым охотником Филиппом шли впереди, за ними трое черных следопытов по очереди несли добытого леопарда. Ночь черная, звездами все небо засеяно, под ногами сыпучий речной песок разъезжается, а иногда вдруг лужа небольшая зачавкает — все, что от речки осталось. Русло узкое, извилистое, до берегов, плотно заросших колючим кустарником, где пять метров, где десять. Налобные фонарики время от времени выхватывают темные отверстия звериных лазов.

Ефимов только что добыл леопарда, а часа за полтора до этого были всякие приключения, которые могли так себе кончиться, но они кончились хорошо, и настроение было отличное. Иван пытался заговорить с Филиппом, думая, что тот тоже доволен, но профессиональный охотник отвечал односложно и внимательно рулил следопытом, светившим по сторонам сильным фонарем. Карабин у Филиппа был снят с предохранителя. Иван замолчал и тоже стал коситься на дырки в кустах, хотя и не очень понимал, чего опасаться. Их было пятеро, шли шумно, слышно было за километр…

Когда вышли к машине, Филипп разрядил карабин, бросил его на сиденье, достал пиво и заулыбался. Потом ткнул пивной банкой в плечо Ивану:

— Хороший выстрел. Он умер с куском мяса во рту, — кивнул на леопарда.