Валери Виндзор - Лгунья Страница 18

Пейзаж постепенно изменился. Мы проезжали уродливые заброшенные деревни. Потом начался подъем. Зеленая придорожная полоса, полная диких цветов, уступила место сухой, колючей, как щетина, траве. Почва сдалась перед камнем. По обеим сторонам дороги потянулись бесконечные акры низкорослых дубов и иссушенного солнцем чертополоха. Казалось, мы взбираемся на вершину мира. Стволы коренастых деревьев поросли серым лишайником. В жизни не встречала более скучного зрелища. Скалы и камни, камни и скалы. Тощие овцы с колокольчиками на шее щипали сухую траву и чертополох. Эта бесплодная земля, лежащая под гнетом солнечного жара, вызывала отвращение. Дороги переплетались, змеились и тянулись на многие мили. Впереди показалась ветряная мельница. Дядя Ксавьер остановил машину.

— Voila[58] — Ле Кос, — сказал он, приглашая меня насладиться местными видами.

— Невероятно, — сказала я. Затем, на случай, если этого недостаточно, повторила: — Совершенно невероятно.

— Другой такой страны нет в мире, — сказал он. Вот уж действительно. Ничего похожего я не видела, и не испытывала желания увидеть. Во все стороны простирались бесконечные мили пустыни и исчезали в далеком синем мареве.

— С этой стороны река, — сказал дядя Ксавьер. — И с той река. Джордж, — добавил он, вероятно, считая, что я понимаю, о чем идет речь. Для меня это был пустой звук. Окружающие ландшафты излучали недружелюбие.

«Рено» покатил дальше. Посреди беспорядочно раскинувшейся деревушки мы повернули налево по дороге, перепачканной глиной и соломой. На перекрестке стоял выгоревший голубой знак с надписью: Шато де Что-то Там.

— Почти дома, — сказал дядя Ксавьер, и я вдруг занервничала. Пересохло во рту. Я начала внимательнее присматриваться к домам, мимо которых мы проезжали. Сперва на глаза попалась полуразвалившаяся ферма. Ставни почти сгнили и болтались на петлях; прямо перед открытой задней дверью — навозная куча. Но неподалеку в поле стояла новенькая бетонная сельскохозяйственная постройка, так что, возможно, здесь жили не совсем бедняки. Посреди двора с потрескавшейся на солнце грязью на стуле сидел старик. Он взмахнул палкой в знак приветствия, вспугнув гусей и возмущенных кур. А может, это была угроза, а не приветствие. Трудно сказать. Две злобные на вид собаки спали в тени чахлого грецкого ореха. Дядя Ксавьер посигналил и поехал дальше. Я вздохнула с облегчением. Впереди показалась маленькая аккуратная ферма, каменный дом угнездился среди любовно ухоженных, ровных посадок табака и винограда. Я была убеждена, что мы приехали. Но вместо того, чтобы притормозить, дядя Ксавьер прибавил газу. Мы быстро катили с горы. Дорога без предупреждения резко свернула направо.

— Река, — сказал дядя Ксавьер. — Вон там.

Внизу, в сотнях футов от нас между высокими берегами извивалась зеленая змейка воды.

— Un grand spectacle, uh?[59] — спросил дядя Ксавьер. — Этого ты тоже, небось, не помнишь?

— Ровным счетом ничего не помню, — призналась я.

Он заложил крутой вираж — слишком скоростной и опасный. На другой стороне дороги высилась каменная стена утеса. Я про себя молилась, чтобы нам не попался встречный транспорт. В паре сотен ярдов после очередного линялого знака «Site Historique»[60] дядя Ксавьер свернул влево, на узкую каменистую тропу, ведущую, казалось, прямо к обрыву. Кусты и хилые побеги черной смородины торчали из трещин в камне. Прыснули во все стороны ящерицы. Небо лило на наши головы темную, тяжелую синеву. Тропа резко свернула, и глазам внезапно открылся огромный природный амфитеатр, в центре которого, словно высеченный в скале, возвышался натуральный замок, топорща серые башенки в виде солонок.

— Alors. Nous sommes la,[61] — сказал дядя Ксавьер.

— Это оно? — ошалело спросила я.

Он бросил на меня быстрый взгляд.

— Конечно, оно самое. А чего ты ожидала?

— Только не этого, — я была поражена. Высокие, изящные башни поднимались из скал, и над ними нависали великолепные естественные колонны и ниши, вырезанные в камне временем и ветрами.

— Я забыла, — сказала я: попытка срочно восстановить нанесенный моральный ущерб, — совсем забыла, насколько он великолепен.

Он скромно пожал плечами, будто я говорила не о замке, а о нем самом.

Чем ближе мы подъезжали, тем огромней и прекрасней становился замок.

— Здесь новая автостоянка, — сказал дядя Ксавьер, явно для того, чтобы я пришла в восхищение, что я и сделала, хотя кроме широченной, усыпанной гравием площадки, залитой жгучим солнцем, ничего примечательного не увидела. — В прошлом году построили. Здесь будет намного лучше, когда подрастут деревья. — Я разглядела несколько сомнительных, чахлых, изнывающих от жажды побегов. — Мы можем принять от пяти до шести десятков машин, — добавил он с гордостью.

— У вас бывает столько посетителей? — спросила я.

— Пока не бывало, — сказал он. — Не все сразу. Но в этот году, кто знает, может статься…

Перед нами была стена с бойницами, сильно смахивающая на театральный занавес. Дядя Ксавьер въехал в готическую арку, миновал маленькую будку у ворот, на стене которой были вывешены правила посещения замка: «Visities Guidees, tous les apres-midis»[62]. Дорожка, покрытая гравием, бежала между высохшими, запущенными клумбами и сворачивала, так что главный средневековый замок немного переместился вправо, а впереди показалось сооружение поменьше — gentilhommerie[63], скрытое стеной от глаз посетителей, — осыпающееся, но пышное и элегантное крыло в стиле Ренессанса. Кто-то совершил вялую попытку посадить под окнами цветы. У крыльца валялся трехколесный велосипед и потрепанные пластмассовые игрушки.

Машина резко затормозила, взвихрив гравий и едва не врезавшись в велосипед.

— Дома, — сказал дядя Ксавьер. Я спросила себя: ну как, нервничаешь? Стало ясно, что я собираюсь продолжать в том же духе, позволить себе плыть по течению. Во рту у меня пересохло, а ладони и белье были влажными от пота, но возможно, это просто из-за жары. Я стояла на гравии у крыльца, глядя вверх на круглые башенки-солонки, сверкающие на солнце чеканным серебром, и вдруг рассмеялась.

— Что смеешься? — спросил дядя Ксавьер.

Он выгружал из багажника чемоданы.

Я смеялась над собственной шуткой, не предназначенной для чужих ушей. Если бы меня попросили описать «дом», я была бы вынуждена набросать словесный рисунок нашего дома на две семьи на Бирчвуд-роуд в Хенли; но это… Это было именно то, что я понимала под словом «дом», материализовавшийся плод моего воображения. Кульминация целой серии преследовавших меня, начиная с искусственных цветов на улице Франсуа Премьер, забавных знаков, которые, будучи сами по себе незначительными и случайными, безошибочно привели меня — или мне это только казалось, пока я стояла под серебристыми башнями — к этой самой точке. Все это, разумеется, полная чушь, я понимала. И не просто чушь. Хуже. Это была часть некоего сложного оправдания, которое я сварганила, чтобы простить себя за то, что так далеко зашла. Но мысль все равно меня насмешила.

Из открытой двери вышла женщина и остановилась на верхней ступеньке.

— Матильда, — сказал дядя Ксавьер. — Voila. Иди, познакомься с Мари-Кристин.

Не знаю почему, но вероятность присутствия ещё одного лица, с которым придется уживаться и строить отношения, даже не приходила мне в голову. Я была совершенно сбита с толку. Она была в черном, эта женщина. Она долго смотрела на меня без всякого выражения на лице. Я стояла перед ней в парусиновых туфлях со стоптанными пятками, в джинсах, с волосами, забранными резинкой, и чувствовала себя глупее некуда.

— Elle a perdu tout son francais[64], - сказал дядя Ксавьер, хихикая над моей беспомощностью. Он подтолкнул меня к ступеням. — Входи, входи, сказал он.

— Мы вам очень рады, — сказала женщина. И внезапно нагнула голову, как ястреб, заметивший движение в траве. До чего глупо было с моей стороны не учесть, что у него может быть жена. — Вы, должно быть, устали, — сказала она по-английски с изящным акцентом и официально поцеловала меня в обе щеки.

— Да, — сказала я. — Устала.

— Тогда позвольте, я провожу вас наверх. Я отвела вам комнату, где когда-то спали ваши родители. Помните?

— Ничего она не помнит, — сказал дядя Ксавьер.

Холл был просторный и скромный, и прохладный, как приветствие этой женщины. Она повела меня вверх по низкой, не покрытой ковром лестнице.

— А где все? — спросил дядя Ксавьер. — Почему не встречают?

Все? Тут ещё кто-то? И сколько же их?

— Я подумала, что Мари-Кристин приедет уставшая, и ей будет трудно сразу со всеми перезнакомиться, — сказала женщина, которую Крис, видимо, называла бы Tante[65] Матильда. По-французски она добавила: — Франсуазу я послала в Фижеак, в банк. А Селеста повела детей купаться.