Бернард Маламуд - Бенефис Страница 18

— Покатались, и будет, друг сердечный.

Разносчик вышел, Уолтер вынес большую коробку, поставил ее на мостовую рядом с маленькой.

И отъехал по-быстрому.

Мост он пересекал с легким сердцем, хотя его и беспокоило, что он не выспится: ему предстояло встать в шесть. Он поставил машину в гараж, пошел домой, дома старался не шуметь в ванной: боялся разбудить сына — у того был чуткий сон, и жену — у той сон был крепкий, но, если ее разбудить, она потом долго не могла заснуть. Разделся, лег к ней под бок, но при том, что ночь была жаркая, ощущал себя, точно глыба льда, прикрытая простыней.

Спустя какое-то время он отдернул шторы, встал у окна.

Тихая улица утопала в лунном свете, негустые ветви деревьев роняли теплую темную тень. Но что это — в тени дерева перед домом вырисовывались два непонятного происхождения прямоугольника и корявый силуэт в нелепой шляпе, раскинувшийся, точно его на дыбе растягивали, чуть не на весь квартал. У Уолтера упало сердце: он понял — это Блуштейн.

Надел халат, сунул ноги в соломенные шлепанцы, сбежал вниз.

— Что еще?

Блуштейн изучал залитый луной тротуар.

— Что тебе нужно?

— …

— Шел бы ты себе, Блуштейн. Нашел время ерундой заниматься — ночь на дворе. Лампочки свои ты получил. Так что иди-ка ты домой, а меня оставь в покое. Не хотелось бы звать полицию. Иди-ка ты лучше домой.

Втащился по каменным ступенькам крыльца, потом по пролету покрытой ковровой дорожкой лестницы. В спальне было слышно, как стонет во сне сын. Уолтер лег и заснул, но вскоре его разбудил глухой стук капель — заморосил дождь. Он встал, выглянул в окно. Разносчик стоял под дождем и, задрав голову, смотрел на окно — чудилось, что его бледное лицо совсем рядом, будто он стоял на ходулях.

Уолтер опрометью кинулся в коридор, порылся в стенном шкафу: искал зонтик, но не нашел. Жена проснулась, громким шепотом спросила:

— Кто там?

Он замер на месте, она еще с минуту прислушивалась и вновь заснула. Тогда Уолтер, так и не найдя зонтика, достал легкое летнее одеяло, вынес его в кладовку — она помещалась рядом со спальней, — выставил из окна сетку и бросил одеяло Блуштейну: пусть укроется от дождя. Казалось, одеяло парит в воздухе.

Он снова залез в постель, заставил себя пролежать еще час-другой. Потом заметил, что дождь кончился, встал, чтобы проверить, не ошибается ли он. Одеяло лежало кучкой на тротуаре, там, где упало. Блуштейн стоял поодаль, под деревом.

Соломенные шлепанцы попискивали, когда Уолтер спускался по лестнице. Жара спала, по улицам гулял ветер, листва подрагивала в летнем холодке.

В дверях он подумал: «Что за спех? Продержу его до шести, а там пусть попробует потащиться за мной в участок, скелет несчастный».

— Блуштейн, — позвал он, спускаясь с крыльца, но, когда старик поднял на него глаза, на душе у него стало паскудно, пусто.

Он разглядывал тротуар и о чем только не передумал. Наконец поднял голову и сказал, выдавливая из себя слова:

— Блуштейн, я должен просить прощения. Я и правда очень сожалею, что так случилось. Я не мог спать. От всей души прошу у тебя прощения.

Блуштейн смотрел на него огромными глазищами — в них отражалась луна. Ничего не отвечал, казалось, он съежился, съежилась и его тень.

Уолтер пожелал ему доброй ночи. Поднялся к себе, укрылся простыней.

— Что случилось? — спросила жена.

— Ничего.

Она повернулась на другой бок:

— Смотри, не разбуди сынка.

— Нет-нет.

Уолтер встал, подошел к окну. Приподнял штору, выглянул наружу. Так точно: никого, ничего нет. Ни разносчика, ни коробок с лампочками, ни летнего одеяла… Он снова выглянул из окна, но длинная, выбеленная луной улица была пустой, как никогда.

1957

А что, если они поженятся?

(Акт пьесы)

Пер. Л. Беспалова

Морис Фейер, хворый актер на покое, старается воздействовать на свою дочь Адель: хочет, чтобы она выбрала мужа ему по вкусу. У Адели есть жених, Леонард Зингер, молодой парень из Ньюарка, владелец магазина спортивных товаров. Фейер предпочитает Бена Гликмана, бедного начинающего писателя, живущего в одном с ними многоквартирном доме неподалеку от Второй авеню на Манхэттене; Гликман, как ему кажется, разделяет его взгляды на жизнь. Во всяком случае, Фейеру он нравится. Флоренс Фейер, жена актера — в прошлом актриса, ныне косметичка, тоже много чего повидала, и у нее свои взгляды на жизнь, — всецело за Леона. Жаркий день, середина августа, Леон приехал из Нью-Джерси, чтобы сделать Адель сюрприз: когда она придет с работы, повести ее обедать в ресторан. Занавес поднимается: Леон, в ожидании Адели, играет в карты с Фейером. Из-за жары дверь в квартиру распахнута, по коридору время от времени снуют люди.

Леон (невозмутимо). Рамми. Я выиграл. (Откладывает карты, подбивает итог.)

Фейер (встает, отодвигает стул, снимает очки и без какого бы то ни было предварения, с подъемом декламирует на идише). Боже мой, ты убиваешь своего бедного отца, вот что ты делаешь. Всю свою жизнь я, как и положено отцу, работал, не щадя сил, чтобы ты ни в чем не знала недостатка. Чтобы кормить и одевать тебя. Чтобы дать тебе самое что ни на есть лучшее образование, чтобы научить тебя тому, как должно поступать. И чем ты меня отблагодарила за мою заботу? Тем, что стала шлюхой, вот чем ты меня отблагодарила. Тем, что живешь с женатым мужчиной, пошляком, пакостником, который тебя ни во что не ставит. И это еще слабо сказано. А теперь ты ему стала не нужна, он вышвырнул тебя из своей постели, и куда ты идешь — ты идешь ко мне, плачешь, умоляешь принять тебя обратно. Дочь моя, я столько из-за тебя перестрадал, что нет тебе моего прощения. В сердце моем нет больше слез — оно иссохло. Закаменело. Я больше не хочу и никогда не захочу тебя видеть. Уходи, но не забывай, что ты убила своего отца. (Роняет голову на грудь.)

Леон (озадаченно). Это вы о чем?

Фейер (надевает очки, выходит из образа). Ты что, идиша не понимаешь?

Леон. Только отдельные слова.

Фейер. Тс-тс. (Садится.) Это монолог из пьесы, я когда-то играл в ней на Второй авеню. «Зайн Тохтерс Гелибтер»[20]. Великолепно — бесподобно играл эту роль. Критики были в восторге, при том, что пьеска — не Бог весть что, душещипательная. Даже «Нью-Йорк таймс» прислала корреспондента, и он написал, что Морис Фейер не просто замечательный актер, а кудесник. Что я сделал из этой жалкой пьески — уму непостижимо. Я сделал ее жизненной. Правдоподобной.

Леон снова сдает, Фейер продолжает свой монолог.

Фейер. Играл я и в «Грине фелдер», и в «Привидениях», и в «Диббуке»[21], и в «Вишневом саде», и в «Нахес фун Киндер», и в «Гот фун Нехома», и в «Иоше Калб»[22]. Шварц играл себе Мелеха, — Иоше. Играл бесподобно — дивно. Пьеса шла в Нью-Йорке три года подряд, потом мы играли ее в Лондоне, Париже, Праге и Варшаве. А один сезон играли ее в Южной Америке — сначала в Рио, потом четыре месяца в Буэнос-Айресе… (Захваченный какими-то воспоминаниями, умолкает.)

Леон. Ваш ход.

Фейер в рассеянности берет одну карту, не глядя, сбрасывает другую. Леон выбирает карту, долго раздумывает, затем сбрасывает ее.

Леон. Ваш ход.

Фейер, очнувшись, смотрит на карту, присовокупляет ее к сброшенным.

Фейер. То, что я тебе сейчас прочел, — это разговор отца с дочерью. Она сделала неверный выбор и загубила свою жизнь.

Леон разглядывает свои карты, оставляет слова Фейера без ответа.

Фейер (не без подначки). Так ты ничего не понял?

Леон. Кое-что понял. Во всяком случае, если понадобится, могу объясниться: однажды в центре Ньюарка на меня налетела старая баба в парике, спросила, как добраться в Нью-Йорке до Бруклина, и я растолковал ей на идише.

Разговаривая, продолжают играть в рамми.

Фейер. Адель знает идиш в совершенстве. Выучилась еще в детстве. Писала мне письма на идише — бесподобно. К тому же и почерк у нее просто потрясающий.

Леон. Что ж, может быть, она научит наших детей.

Фейер смотрит на Леона иронически, но тот этого не замечает.

Фейер (пробует поддеть его иначе). Ты читал хоть что-нибудь об истории евреев?

Леон (дружелюбно). Не слишком много. (Спохватывается.) Если вы беспокоитесь из-за религии, так это зря. У меня была бар-мицва.