Хосе де ла Куадра - Морская раковина. Рассказы Страница 18

Конечно, дона Франко беспокоила судьба внучки.

Она была мила, хороша собой. Он понимал, что ее упругое тело — лакомый кусочек для любого мужчины. И добрый цербер боялся за нее.

Ему хотелось поскорее выдать ее замуж, и он выбрал ей жениха. Свадьба должна была состояться в начале половодья.

И все же сердце у него было не на месте…

Жених Марты, Хуан Пуэнте, работал поденщиком в асьенде поблизости от асьенды Эчаррисов. Он не был крестьянином, он пришел сюда из города. До этого он служил на железной дороге в Элой-Альфаро, но его уволили за агитацию.

Старик любил поболтать с Хуаном Пуэнте. С особым интересом он слушал Хуана, когда тот толковал о социальных вопросах, открывая перед усталыми глазами старого крестьянина неведомые дали. Когда Хуан Пуэнте говорил о требованиях рабочих и крестьян, дон Франко понимал его и начинал мучительно думать… Он не все усваивал, но он упорно старался усвоить… И то, о чем говорил с ним Хуан Пуэнте, невольно смешивалось и путалось у него с прежними понятиями…

Из головы у него не выходили отдельные фразы и выражения: «Социальная революция»… «Ленин — величайший святой новой религии»… «Диктатура пролетариата»… «Только рабочие и крестьяне глубоко сознают необходимость экстренных преобразований»…

«Ленин… Ленин… Нет никого на свете выше Ленина. Нам никто больше не нужен, кроме Ленина…»

«Ленин… Ленин… Ленин…»

И постепенно у дона Франко сложилось свое собственное, связанное с его наивной крестьянской религиозностью представление о Владимире Ильиче.

Однажды Хуан Пуэнте показал ему журнал с портретом Ульянова.

Дон Франко вырезал этот портрет и не колеблясь повесил в передний угол, рядом с изображениями христианских святых. В этом углу керосиновая лампочка слабо освещала маленький алтарь, а теперь она озаряла еще одну святыню, которой начал с того дня молиться старый крестьянин.

Ньо Франко безотчетно верил, что Ленин может чудом спасти его в случае, если хозяин будет его притеснять.

И случай не замедлил представиться.

«Белокожий», сын хозяина Дионисио, с некоторых пор все похаживал возле дома дона Франко.

«Не нравится мне, что кружится здесь эта птица, — говорил себе старик. — Птица высматривает добычу».

Дед понимал, что птица высматривает его внучку.

«Он такой же, как тот. Точно такой же. Белые все одинаковы. Все из одного теста сделаны».

Старик боялся, что с его внучкой случится то же, что с Магдаленой, и однажды он поделился своими опасениями с Хуаном Пуэнте:

— Послушай, Хуан Пуэнте: я люблю тебя, честное слово, люблю, и потому как я тебя люблю, я хочу тебе сказать…

— В чем дело, дон Франко?

— У меня зуб на молодого Эчарриса…

— А почему?

— Вертится около Марты. Хочет добиться своего.

— В самом деле?

— Как бог свят. Я ведь все вижу.

— Ах, вот что!..

Вскоре Хуан Пуэнте окончательно в этом убедился.

— Я его, голубчика, проучу, вот увидите, — сказал он. — Я знаю, как с ними надо обращаться.

Дон Франко недоверчиво улыбнулся.

Между тем немного погодя «белокожий» Эчаррис снял осаду.

Он уже больше не гарцевал вокруг жилища дона Губки на своем породистом скакуне в богатой сбруе, а ведь еще так недавно он частенько разъезжал тут, нимало не заботясь о том, что конь своими копытами топчет посевы.

И вскоре по асьенде прошел слух, что молодой Эчаррис едет в Гуаякиль, а оттуда — в Европу.

Однажды вечером дон Франко, беседуя с Хуаном Пуэнте на плоской кровле своей хижины, завел разговор о деле, интересовавшем их обоих:

— И как это тебе, Хуан Пуэнте, удалось турнуть этого молодчика?

— Очень просто. Как-то раз я встретил его, когда он возвращался с кофейной плантации, и говорю: «Послушайте, молодой человек! Вы пристаете к Марте, верно? Но дело в том, что Марта скоро станет моей женой, и если вы ляжете, как бревно, у меня на дороге, я убью вас, понятно? Будет мне противно вас убивать или нет — это не важно, важно то, что я наточил вот этот ножичек для того, чтобы вспороть вам шкуру… А ну, потрогайте!» Я ему только показал нож…

— А что тебе ответил «белокожий»?

— Он позеленел и, заикаясь, пустился в объяснения… Сказал, что я ошибаюсь… Что у него не было дурных намерений, что он давно уже собирался в далекое путешествие, но, чтобы окончательно меня успокоить, он, мол, уедет раньше намеченного срока… А я ему на это: «Поезжай, говорю, молодой человек, не то я тебя еще дальше отправлю, еще дальше!..» Да уж, я знаю, как надо обращаться с этими трусливыми буржуями! Знаю, как с ними надо обращаться!

— Ах, вот оно что!

Дон Франко больше ни о чем не стал спрашивать Хуана Пуэнте. Он спустился в хижину, ласково погладил по голове внучку, которая сидела у алтаря и шила себе подвенечное платье, зажег лампочку под портретом Ленина, а затем опять поднялся на крышу, где ждал его Хуан Пуэнте.

Дон Франко взял юношу за руку и прошептал ему на ухо:

— Послушай, Хуан Пуэнте! Я должен сказать тебе одну вещь…

— Что такое?

— То, что «белокожий» Эчаррис уехал, исчез…

— Ну?..

— Это чудо совершил Ленин!

И, устремив взгляд на низкое, хмурое небо, дон Франко в неудержимом порыве крикнул, напрягая свой слабый голос:

— Да здравствует святой Ленин!

В этот миг по реке пробегал ветер, и на возглас старого крестьянина отозвались шелестом листья…

Старая дева. (Рассказ о безграничной любви)

еперь, когда Хенара Фругоне умерла, никому в селенье у реки Караколь не разгадать, почему она так и осталась старой девой. Никому, даже самым языкастым и видавшим виды кумушкам.

— Хоть бы раз приглянулся ей кто-нибудь…

— Руку дам на отсечение, что она девица.

— Конечно.

— Что тут говорить.

Разговор шел у гроба, где под белым покрывалом, вся в цветах лимонного дерева лежала Хенара Фругоне.

— Бедняжка!.. Как пришла в этот мир, так и ушла…

— Охо-хо.

Зажженные свечи бросали красноватый отблеск на белый муслин и даже осмеливались подкрасить легким румянцем прозрачные, уже пожелтевшие щеки покойницы. Она была очень красива в смерти — эта Хенара Фругоне, так же красива, как и в жизни. Годы не тронули се лица, и теперь, погруженная в вечный сон, она казалась двадцати летней девушкой. Хенара лежала словно живая: вот сейчас встанет и побежит в сад, к реке, где ей так нравилось гулять среди цветущих деревьев.

В углу испуганно жались друг к другу несчастные старики: отец, дон Селестино (судьба забросила его в монтувийский край из далекой Италии), и мать, донья Клара, простая мулатка. Сорок лет тому назад от этой странной четы родилась Хенара — чудесный тропический цветок.

Дон Селестино совсем потерялся от горя. Он то молил всех святых Неаполя воскресить его дочь, то осыпал их злой бранью и страшными проклятиями. Донья Клара только стонала, стонала беспрерывно, утихая лишь тогда, когда ее муж принимался ругать святых. Но ни разу она не посмела оборвать его. Бедняжка только торопливо крестилась, словно отгоняла нечистого, а потом снова уходила в себя и стонала еще громче, не замечая никого вокруг.

— Неужели у Хенары никогда не было кавалеров? — спросила какая-то женщина.

— Никогда.

— Ну что зря говорить?! — возмутилась другая. — Это она ни на кого внимания не обращала. А уж за ней-то, слава богу, кавалеры цугом ходили.

— Вот именно! — подхватила третья. — Даже наш прежний священник… Помните, тот самый, что был у нас до отца Маты. Ох, и хорош он был. Блондин… молодой… А к чему священнику красота? Вот военные — другое дело. Этот, правда, и на священника-то не походил. Он был гринго… Говорили, будто итальянец, как и отец Хенары. Вот уж кто по ней с ума сходил! А она и глазом не повела в его сторону.

— Ха-ха-ха.

Кто-то громко зашипел на разболтавшихся женщин.

— Хоть бы покойников почитали, — буркнула какая-то старуха. — Ну хоть бы к чему-нибудь почтение имели…

— Вот-вот, — поддакнула еще одна. — Есть вещи, которые надобно почитать… Но что возьмешь с теперешней молодежи?..

И начался долгий разговор об этом…

Какие только догадки не строили в селенье, пытаясь объяснить, почему Хенара Фругоне отвечала решительным отказом каждому, кто просил ее руки. Сколько нелепого, смешного, подчас вздорного говорили по этому поводу. Между тем двое в этом доме знали правду. Двое — в доме, во всем селенье и во всей округе. Знал еще и третий. Но он давным-давно уехал, и о нем не было никаких вестей.

А двое, что знали правду, — это Хенара Фругоне, которая лежала в гробу среди цветов лимонного дерева, и… отец Мата, деревенский священник, которому она исповедовалась перед смертью.

Отец Мата был очень добр, так добр и простосердечен, что многие считали его придурковатым.