Абсентис - Под другим углом. Рассказы о том как все было на самом деле Страница 18

— Начну с обитателей Луны, — перешел к следующей истории Мюнхгаузен. — Они, как известно, не рождаются, а вырастают на деревьях. Это очень красивые деревья, с листьями телесного цвета и с большими стручками, в которых и таится будущее человечество Луны. Когда стручки созревают, их собирают и складывают про запас…

— Простите, друг мой, — тихо обратился пастор к сидевшему рядом и покатывающемуся со смеху фон Дюку, — неужели вам действительно нравится эти лживые побасенки барона?

— Видите ли, отче, — фамильярно ответствовал старый охотник фон Дюк, — эти истории меня действительно очень забавляют. Пусть они и выдуманы, как вы считаете. Но, быть может, отнюдь не все в них неправда. Вот, к примеру, я как-то раз не поверил в историю барона о страшных холодах в России, а он действительно там был, оказывается, да и потом герр Бауендаль рассказывал об этих чудовищных холодах, так что…

— Самое оригинальное, что отличает людей, населяющих Луну, от нас, — продолжал тем временем барон Мюнхгаузен, — это то, что голову они носят не на плечах, а под мышкою правой руки. Когда они отправляются в опасное путешествие, то, чтобы не рисковать головою, они оставляют ее дома…

— Нет, но вы послушайте, что он несет! — возмутился пастор. — Как это можно серьезно воспринимать!

— Да расслабитесь вы, отче, — уже сильно подвыпивший фон Дюк откинулся на кресло. — Эти истории нравятся народу, чем же они хуже любых сказок?

— Как это чем хуже? Сказки все считают вымыслом, — распалился пастор Готхард, — а здесь я просто вижу, что кое-кто принимает эти басни барона всерьез. Ведь Мюнхгаузен из столь приличной семьи, из знатного рода. Его родственник — основатель университета, его брат — серьезный ученый. А барон их позорит своими россказнями. Ну неужели никто не знает, что луна — это такое небесное тело, на которое никак нельзя забраться по бобовому стволу! Мы ведь живем в просвещенном восемнадцатом веке, не варвары какие-нибудь…

— Всем показалось, — словно уловив слова пастора, продолжал Мюнхгаузен, — будто луна скрылась из-за так называемого новолуния, между тем как в действительности это мы в Ширазе спустили ее вниз и песком счищали ржавчину, портившую блестящую ее поверхность. Ни единого пятнышка не оставили мы на Луне…

Пастор Готхард схватился за голову.

— Нет, это просто невыносимо! Каким фантастическим невежеством должен обладать человек, хоть на секунду поверивший в этот бред! А час назад, когда я только пришел в трактир, барон рассказывал, что вытащил сам себя за волосы из болота. Представьте себе! Сам себя за волосы! Если бы я сказал такое в университете, меня бы выгнали тотчас! Ведь это нарушает все известные нам законы природы. А если бы я сказал такое на проповеди? Да у меня вся паства бы разбежалась! Как люди могут в это верить?!

— Ну уж и разбежалась бы, — уже раздраженно ответил вольнодумец фон Дюк. — Разве ваш этот Авессалом, когда проезжал под дубом, и его волосы зацепились за нижние ветви, и Авессалом повис в этих ветвях на своих волосах, не нарушил законы природы? Ведь так написано в Библии?

— При чем здесь Библия? — даже растерялся на секунду Готхард.

— Вот представьте, что вас повесили за волосы, — фон Дюк внимательно оглядел тучную фигуру пастора. — Да ведь ваш скальп с волосами так на дереве останется, или волосы вырвутся, а вот все остальное, отче, простите уж, упадет вниз.

— Да что вы такое говорите, как вы можете сомневаться в истинности Библии… — пастор даже потерял дар речи поначалу, и не смог ничего ответить богохульнику.

— Ну да ладно, пусть скальп может попасться и крепкий, но вот этот ваш Илия, взятый живым на небо, — не давал опомниться пастору охотник, — чем он хуже барона, взлетающего в небо на стае уток на веревке? Да и что более неправдоподобно — олень с вишневым деревом во лбу, или говорящая ослица? Вот я бы, например, затруднился сказать.

— Вам всем, без сомнения, приходилось слышать о папе Ганганелли, или Клименте XIV, и о том, как он любил устриц. Однажды в пятницу, когда папа во главе пышной процессии направлялся к обедне в собор святого Петра, он увидел устриц, которыми торговала моя мать… — повел тем временем Мюнхгаузен свой рассказ об устрицах.

Хотя рассказы о папе и не могли задеть лютеранина, но Готхард подумал, что ему уже пора уходить из этого проклятого безбожного места.

— Короче говоря, его святейшество провел там с моей матерью всю ночь… — продолжал Мюнхгаузен под хохот присутствующих.

— Ха-ха-ха! — громко рассмеялся фон Дюк. — Вот в это я уж точно скорее поверю, чем в то, что Иона провел три ночи в чреве кита!

Пастор резко поднялся и направился к выходу в сквернейшем расположении духа. Он ничего не сказал безбожнику, ибо фон Дюк был слишком пьян для вразумляющей беседы. Явно здесь проявилось бесовское влияние этого Мюнхгаузена. Не иначе как барон одержим. Надо что-то предпринять, нельзя позволить ему и дальше разлагать нравы добрых христиан.

Выскочив из трактира, пастор нос к носу столкнулся с проходящим мимо Густавом Штумпфом из Гамельна, часто приезжавшим в Геттинген в связи со строительством здесь новой церкви св. Михаила. Католический священник, как всегда, хотел сделать вид, что не заметил пастора. Обычно Готхард платил ему тем же, но сегодня был повод забыть о межконфессиональных распрях. Пастор бросился к отцу Густаву и сбивчиво рассказал о том, что отец лжи окончательно овладел отпрыском знатного рода бароном Мюнхгаузеном, и тот под влиянием дьявола смущает нелепыми баснями умы прихожан.

— Ну, мои-то прихожане храма Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии люди благонравные и по всяким непотребным трактирам не шляются, — с чувством законного превосходства ответил отец Густав. — И разве это как раз не есть свидетельство того, что католическая вера истинна, в отличие от ваших бесовских заблуждений? Я не удивлен, что ваши прихожане вместо богоугодного чтения евангелия проводят свой досуг в злачных местах, слушая бредовые истории. Вот если бы я читал им проповеди, то они бы быстро забыли об этом трактире. Я ведь не зря слыву лучшим проповедником в городе, а послушать меня приходят даже жители окрестных деревень. И во время своей проповеди я всегда вижу в глазах людей божественное свечение истинной и глубокой веры!

Пастору вовсе не хотелось углубляться в столь привычный спор, и он молча показал отцу Густаву на дверь трактира.

— Только загляните на секунду, послушайте, что несет там этот одержимый! — чувствовалось, что пастор Готхард все никак не мог успокоиться.

— Не к лицу мне появляться в таких заведениях, — с деланным сомнением сказал отец Густав, но все же подошел, приоткрыл дверь в трактир и поморщился от табачного дыма. Публика была так поглощена историями барона, что священника никто не заметил. Барон Мюнхгаузен под одобрительный гул присутствующих продолжал рассказывать о своих приключениях на сырном острове:

— В отличие от нашего, хлеб у них растет на колосьях в виде готовых булок. Кроме молочных рек, то и дело пересекающих остров, мы за время пребывания там нашли еще около десятка рек винных…

Отец Густав резко закрыл дверь.

— Да, пастор, должен признать, что на этот раз вы правы. Хлеб на колосьях вместо булок и винные реки! Нормальному человеку такое и в голову не придет. Это, действительно, какая-то бесовщина.

— Я же и говорю, в наш век Просвещения, когда каждый знает…

Но отец Густав не слушал его. Священника на самом деле взволновали вовсе не сами россказни барона, о которых он был и так наслышан. Однако, заглянув в трактир, он увидел нескольких своих прихожан, а это больно ударило его по самолюбию. Католичество только начало восстанавливаться в этих местах после гонений реформаторов, и отец Густав чувствовал особую ответственность перед Господом. Именно ему, священнику единственного католического храма, надлежало вернуть многих заблудших овец в лоно истинной Церкви. Он всегда так тщательно готовился к проповедям, так убедительно доказывал людям пользу благочестивого образа жизни. А его прихожане, оказывается, проводят время, не размышляя о Господе, а сидя в грязном трактире и слушая бредни какого-то сумасшедшего. Может, даже специально приехали для этого в Геттинген. Как такое могло случиться? Что если, и вправду, этот барон одержим дьяволом? Священник мрачно посмотрел на пастора, не в силах скрыть своего раздражения.

— А еще он утверждал, что является незаконнорожденным сыном папы Климента XIV, — не преминул съязвить пастор. — Ну, это-то, вероятно, не самая неправдоподобная его выдумка…

— Возможно, у меня есть идея… — задумчиво произнес, наконец, отец Густав. — Кажется, с вами вместе в университете Геттингена учился некий Распе? Вроде, его звали Рудольф. Помните такого?

— Прекрасно помню, — удивленно ответил Готхард, — Рудольф Эрих Распе. Он был законченным жуликом. Учился наукам и филологии, неглуп, даже талантлив, но очень нечист на руку. Да он и сейчас прячется в Англии, после того, как пропала коллекция вверенных ему монет в Касселе.