Сергей Сиротин - Дальняя пристань Страница 18

Гошка в накомарнике, остальные отмахиваются от немногих из-за ветра, но все же надоедливых комаров. Вот он присел на корточки, достал из коробка спичку и положил ее в воду. Спичка постояла на месте, словно укрепленная на донном грузике, потом нерешительно и медленно поплыла вверх по речке.

— Пора. Эй, вы, городские, — это он так меня с сыном величал, в лодку! — И опять мне: — Ты — на веслах! Не забыл еще?!

— Да нет.

— Тогда давай двигай!

Гошка выложил подсохший на ветру невод на клеенку, расстеленную на плоском носу лодки, досадливо побубнил, отцепляя ячею от защелки лючка, и встал туда же. Подвесной мотор и сынишка возле него, посаженный для равновесия, задрались под тяжестью рыбака и его орудия лова. Он махнул мне, мол, греби, а Мишке кинул конец длинной капроновой веревки:

— Держи!

Я стал грести. Лодка должна была двигаться задом наперед и подавалась тяжело — усеченную корму тормозило приливное течение. Ветерок, казавшийся благом на берегу, превратился в неодолимую силу. Спина взмокла, стекла очков запотели, дужки соскальзывали с ушей, и очки сползали с носа. Пытаясь их поправить, я отпускал весла, и лодка вставала поперек реки. Гошка ругался, иногда даже очень крепко. Но вот дотянули до осок, густо проросших на болотистом берегу. Кулички засуетились, забегали, засвистели отрывистым посвистом: чьюйко при! чьюйко при! Казалось, они кричат: «Чего пришли, чего пришли!»

— Держись ближе! — почти рычит Гошка, в жизни добрый и мягкий человек, обычно улыбчивый и немногословный. В свои далеко за тридцать сохранивший юношескую красоту. Только несколько морщинок, тянущихся от глаз к вискам, указывают на истинный возраст. Войдя в ритм, цепляя веслами траву, а ртом воздух, я все же греб уже ровнее, без толчков и дерганий, от которых Гошка раз чуть не свалился в маслянисто поблескивающую на закатном солнце воду. Это вообще искусство — стоять на мокрой утлой поверхности и, балансируя корпусом, аккуратно, чтоб не запутать ячею, по отдельности опуская поплавки и грузики, выставлять невод. Еще гребок, еще один, еще и еще — вот мы снова на Мишкиной стороне речки. Невода на лодке уже нет, а в руках у Гошки моток толстого шнура.

— Чаще! Скорей! — командует он.

Лодка ткнулась в песок, а по речке, дугой, от берега до берега, цветут белые пенопластовые балберы — поплавки.

— Тяни, Мишка! Тащи!!

Брат, перебирая веревку, потянул. Гошка спрыгнул на траву и тоже быстро-быстро стал подтягивать свой край невода. И тут же мне:

— Брось лодку! Выбирай подбору!

Подбора — это та же веревка, но только продернутая на нижний срез невода. К ней же привязаны грузила — небольшие, с кулак, красно-кирпичные ядра, с двумя дырками, на манер пуговицы. За них и привязываются грузила к подборе тонкими крепкими бечевками. Брат, подтягивая свой край, приближался к нам все ближе и ближе. Он выбирает сразу и верх и подбору, но его работа не главная, основной выбор невода ведем мы с Гошкой. Вот Мишка уже возле нас, и тогда Гошка просит сынишку:

— А ну, Боря, сумеешь, как папа!?

— Сумею! — обрадовался сын доверию. Он набрал в сапоги, но рад стараться, как-никак взрослые поручили ему такое серьезное дело. Невода осталось всего метров двадцать, вода в конце полукружья из поплавков стала побурливать. Гошка повернул лицо, красное от натуги, к брату:

— А ну, пугнем! — И они начали шлепать верхней веревкой по воде, отгоняя вглубь ищущую выхода из западни рыбу Вода теперь кипела от множества хвостов, бьющих у поверхности.

— Эхма, есть уловчик! — радовался Гошка.

Брат вторил ему: — Нельмушку бы?!

— Да, не помешало бы для туристов. А по нам лучше муксунчика — для копченки мило дело.

— А и щекурок с пыжьянчиком сойдут. Как думаешь? — откликается брат.

— Сойдут, — подтверждает Гошка. — Тащи!

У наших ног горки темно-коричневой сетчатки, кое-где в ней водоросли, их потом предстоит тщательно выбрать, иначе потом гнилостный запах будет отпугивать рыбу.

Вышла мотня — длинный сетчатый мешок, расширяющийся к основанию, с маленьким иллюминатором-отверстием. А там, в ней, бьется множество рыбы, сверкающей блестящими боками разных оттенков. Сын бросил подбору и заревел.

— Ты чего разнюнился? — спрашивает Гошка.

— Укололся-а-а!

Гошка предупреждает:

— Осторожно, робя, ерши пошли, а чтоб вас, — он тоже ожегся.

— Ну, чего ты ревешь, как оглашенный? В какой класс перешел?

— В четве-о-о-ортый!

— Ну, даешь, мы с отцом в твои годы уже вовсю чужие сетки проверяли, своих-то не было. А ты вон поди побегай по поляне, там где-то позвонки белух валяются поищи. И кончай, а то своим девкам скажу, они тебя засмеют.

Но сын остался, ему было интересно, как впрочем и мне, полузабывшему все эти рыбацкие премудрости, от которых ох как много зависит. Когда мотня вышла вся, мы ее выволокли на место посуше и начали разбирать улов, все время восклицая: «Ух ты!», «Смотри!» — и приподнимали рыбину одну краше другой. Но, конечно, самой привлекательной оказалась пучебрюхая полутораметровая нельма. Ее Мишка, освободив от зацепей, выдернул первой и, с помощью сына, втолкнул в мешок. Правда, был еще двухметровый, с огромадным, раздутым от распиравшей максы пузом налим, но его в счет не принимали. В этих краях, когда у ненца рыбака спрашивают: «Рыба есть?», он безо всякой задней мысли честно отвечает: «Рыпка нету. Сюка есть, налимка есть». Так что налимов скидали в лодку, ими Гошка будет кормить свору ездовых собак. Летом псы лениво бродили по улицам, лежали, раскиснув от тепла в своих мохнатых шубах, на тротуарах и отъедались к зиме, когда наступит для них пора работы в упряжке. Мишка тоже укололся об ерша и предложил выкинуть «эту сопливую тварь». Я, уже отвыкший от вида ершей размером в ладонь, упросил приятеля и брата собрать самых крупных для ухи.

— Собирай… — брезгливо позволил Гошка.

— Еще закинем? — обратился Мишка к нему.

— Зачем? Тебе мало?

— Да не-ет, — протянул брат.

И в самом деле, у нас только первоклассной рыбы оказалось три полных мешка, да еще в скользкой от слизи клеенке ком ершей на ведерную уху, да налимы в лодке, чурбашками катающиеся под сапогами. Сынишка, видевший в своей жизни лишь полосатых окуньков, блеклых чебачков да изредка подлещиков, уже не мог восхищаться, он просто себе не верил, что можно вот так, за час наловить целую гору рыбы. А Гошка с братом жевали бутерброды и делились соображениями, мол, рыбы стало маловато и надо ездить в такую даль, что вот собираются строить город, и совсем ничего не останется, мол, итак потоптали всю тундру, замаслили бухту, а она — главное нерестилище в губе. Обратно добрались совсем ночью, если так можно называть время, когда красноватая, как облитая кровью, вода, освещенная спустившимся к горизонту солнцем, похожим на раскаленную болванку, сливалась с небом, а на фоне этого багряного полотна выделялись нарумяненные контуры судов.

На берегу, под Гошкиным домом, превратив лодки в разделочные столы, мы резали рыбу и очищали ее от внутренностей. Гошка достал соль, и мы с удовольствием ели сырую печень, круто просаливая свежатину. Сын попробовал, но есть не стал и, пряча отвращение, отошел подальше. С яра спустилась старая женщина и, перемежая русские и ненецкие слова, похвалила наш богатый улов. В этих местах для рыбака это всегда сигнал, что надо поделиться, и означает — в семье нет взрослых или здоровых мужчин, кто мог бы отправиться в море на лов. Гошка, отгоняя наседавшую комарню, спросил:

— Мешок принесла?

— Есть-есть. Сяс дам. — Старуха заторопилась, вынула из-за пазухи синий холщовый мешок, и Гошка сложил туда по паре щекуров и пыжьянов, да муксуна. К подолу старухиной вылинявшей летней меховой ягушки прижалась облезлая со слезящимися глазами собака. Она всем своим видом просила свежей рыбы, и Гошка, оглянувшись на брата, попросил:

— Дай собаке сырка.

Три рыбки одна за другой мягко шмякнулись о песок. К ним было кинулись мощные бурые похожие на медвежат-двухгодков псы, но Гошка цыкнул на них, и они нехотя отошли от старухиной спутницы. А та, опасливо порыкивая, стаскала рыбу в кучку и, навалившись на нее грудью, принялась за трапезу.

В душе я порадовался — вот еще один добрый обычай сохранился неизменным у моих земляков. Вспомнил, как вот так же пацаном прибегал к парусным подчалкам и неуклюжим неводникам, причалившим к берегу, и так же говорил: «С удачей!» и проще, где-то услышанное: «Бог помощь…» или, мальчишески-простодушное: «Ух ты! Скоко рыбы наловили!» И обязательно какой-нибудь хмурый, заросший щетиной дядька вдруг, просветлев лицом, подзывал меня: «А ну, малец, давай тару», — и накладывал рыбы сколько влазило в суму Но и у тех, кому помогали, хватало совести — мы никогда не приносили больших мешков. Вот и старухина авоська явно была рассчитана на три-четыре хвоста, где-то на один «рыбный день». Гошка, запихивая туда еще одного щекуренка, ворчал: