Евгений СТЕПАНОВ - Застой. Перестройка. Отстой Страница 18

– Значит, ты идешь против природы, ведь ты же сейчас изменяешь своей жене… Отдыхаешь без нее – в женском обществе.

– Нет, я ей не изменяю. Хотя мог, наверное, изменить. И это плохо. Это мне совсем не нравится. Если можно, я, пожалуй, поеду…

– Да ладно тебе, Женек, не кипятись, – стал меня успокаивать Виталий. – Левак укрепляет брак. Эта Оля тебе понравится, очень сексапильная девушка…

– Это исключено. И брак лучше укреплять как-то по-другому. Знаешь, есть такая известная еврейская максима «Да пусть рухнет сам Иерусалим, лишь бы Хаечка моя была жива!» Это очень честная максима. И, как выясняется, всеобъемлющая. Что есть еще в этом мире, кроме детей, жены, матери, отца, дядюшек, тетушек, других ближайших родственников? Ничего. Все остальное – иллюзии.

– А я все-таки верю в дружбу. Я, например, считаю, что ты мой друг.

– И ты мой друг, конечно. Вообще, любые обобщения, как правило, излишни. Ты мне лучше вот что скажи: ты пишешь роман или нет? Мне Наташа сказала, что пишешь.

– Да так, кропаю понемножку. Это, видимо, форма невроза. Ты знаешь, я недавно читал журнал «Вопросы психологии». Там напечатана любопытная аналитическая статья «Проблемы психо-физических недостатков и творчества». Интереснейшая статейка. Совершенно ясно, что болезнь – двигатель творчества. Вот, видимо, я болею.

– Тут я бы с тобой спорить не стал. Мне кажется, творчество – это вид психотерапии. Мы как бы выговариваемся, облегчаем свою душу.

– Да, писатель – сам себе психотерапевт и священник.

…Новую трудовую неделю обитатели комнаты номер 10 начали с главного дела для всех научных сотрудников музея – с написания план-карт. По вторникам их нужно было сдавать начальнику отдела научной пропаганды Ольге Папиной, которая их, наверное, никогда не читала, просто ставила на них свою подпись – для галочки, для отчета в свою очередь перед еще более высоким начальством, а именно перед заместителем директора по науке Людмилой Петровной (Людочкой) Стаевой и перед Галиной Ивановной.

Сотрудники долго и упорно бились над составлением этого ответственного документа. Я то и дело задавал вопросы своему старшему товарищу Шульцу:

– Ты помнишь, что мы делали на прошлой неделе?

– Ничего мы не делали, будто сам не знаешь, но напиши так: «Изучал материалы о великом пролетарском писателе Беднякове. Совершенствовал экскурсию по музею».

– Сколько же можно ее совершенствовать? И так каждый день говорим одно и то же!

– Все равно пиши! – отвечал невозмутимый Шульц. – Repeticium est mater studiorum! И не пиши просто: мол, провел столько-то экскурсий, прочитал столько-то лекций. Опиши красиво, как рассказывал – глубоко и вдохновенно! – про кормильца, а если лекцию читал, то поведай, как тебя встречали, и учти: побольше лирики, то есть воды. Наши бабенки-руководительницы дюже стихи уважают! И бери пример с более опытных товарищей. Наталья Семеновна, например, сообщает всегда следующее: «Я приехала в ПТУ читать лекцию, мне очень обрадовались, приглашали выступать еще, в конце лекции мне аплодировали». Не забудь раскрасить план-карту цветными карандашами! И главное – сдать ее вовремя!

Шульц знал, что говорил. Его за подобные документы всегда на планерках хвалили.

Часа через два приятели составили прекрасные, красивые план-карты. И заскучали. Делать было нечего. Группы экскурсантов что-то не появлялись – в музей вообще народу ходило мало.

Я купил кефирку, Леня принял свои регулярные сто пятьдесят коньячку, а Наталья Семеновна прочитала все газеты.

Как ни странно, музей умудрялся выполнять план, но жил в основном за счет государственных дотаций, зарабатывая в год пятнадцать тысяч рублей, а проедая в два раза больше.

Надо было что-то делать. Мы – Шульц, Ерошкин, Дубова и я – сидели и думали, что бы такое сотворить. Придумали. Ленька пошел курить. Дубова стала томно и интригующе звонить мужикам, Шульц решил еще немного поработать над очередной планкартой. Я попробовал отпечатать на машинке давным-давно написанную статейку о кормильце, о том, какой он талантливый, правильный писатель и преданный идее социалистического реализма.

В этот момент с третьего этажа, точно с высоких непролазных гор, спустилась многоопытная сотрудница отдела фондов Женя Чернявская, известная под прозвищем «Сионистская пропаганда».

Женя завела свою старую песню:

– Вы знаете, что Ерошкин – со сдвигом? Это же видно невооруженным глазом. А лекции вы его слышали? Это ужасно. Его можно выпускать только на пятиклассников, и то – боязно.

Затем Женя переметнулась на другие темы. Она обожала, например, рассказывать о том, как дирижер Геннадий Рождественский спит и видит, что он разводится с женой, бросает детей и женится на нашей изумительной Евгении Григорьевне (которую обхватить в талии трудно даже за очень большие деньги).

Нужно сказать, что Чернявской от Ерошкина тоже всегда доставалось. В сугубо мужском коллективе он безапелляционно заявлял, «что целяк Чернявской не просверлить, наверное, уже и дрелью».

Женя продолжила свои речи:

– А вы знаете, друзья, все-таки евреи – самая успешная нация. Спорить с этим бессмысленно. Вообще, все таланты – евреи! И Джо Дассен, и Билли Джоел, и я!

Затем Женька опять продолжила обсуждать Ерошкина, а мы стали дружно ей поддакивать и хихикать.

Нужно заметить, что где-то полгода назад Чернявская хотела женить на себе бедного Ленчика, постоянно, настырно звонила ему домой, но когда Ленька решительно и бесповоротно отверг ее назойливое ухаживание, Женя начала устраивать былому возлюбленному грязные инсинуации.

Конечно, Женя немного утомляла сотрудников комнаты, но Чернявку боялись – все знали, что связываться с ней опасно.

Когда «Сионистская пропаганда» вышла из комнаты, Дубова призналась:

– Какая все же она дурища, но я ее, шизанутую, боюсь! И не хочу с ней портить отношения.

Точки зрения Дубовой придерживались в музее многие. Пожалуй, с интересом с Чернявской разговаривал только я. Нас связывало общее увлечение: мы писали стихи, причем «Сионистская Пропаганда» даже умудрилась окончить Литературный институт имени А. М. Горького, где училась вместе с самим королем метаавантюристов Алексеем Максимовичем Темненьким. Себя Чернявка считала настоящим поэтом. Я тоже так считал и всегда говорил Жене об этом. Правда, ее стихов я никогда в жизни не читал. Она их никому не показывала. Призывала верить на слово.

Когда Чернявская вышла от нас и поднялась к себе наверх, где у нее, единственной сотрудницы, кроме директора, был собственный кабинет, в десятую комнату вернулся накурившийся Ерошкин. И, узнав, что здесь была «Сионистская Пропаганда», тут же начал склонять ее почем зря, называя шизофреничкой и грязной агенткой Моссада. А когда вышла Наталья Семеновна, добавил:

– Даже отбойным молотком ее целяк не сломаешь! …Пробил час дня, любимое время для многих советских служащих. Обед.

Большинство бедных сотрудников музея (в том числе Дубова, Шульц и Ерошкин) питалось в застойное и раннеперестроечное время в расположенном неподалеку ресторане ВТО. К этому ресторану музей был прикреплен на договорной (выгодной для музея) основе. Женщины побежали по магазинам. Главный художник музея Володя Бедолагин пошел занимать очередь в винный отдел роскошного Елисеевского магазина. Художник пил каждый день. И причем, исключительно на работе. Дома ему отвлекаться было некогда, дома он творил!

Выпивал на работе не только Бедолагин, но и многие другие. Традиция эта сложилась давно. В эпоху Леонида Ильича водка, вообще, в музее текла рекой, и на всех торжествах на столе обязательно стояло спиртное. При Горбачеве – на торжествах – пить перестали, но в трудовые будни музейщики очень даже позволяли себе расслабиться.

В состоянии алкогольного опьянения некоторые сотрудники неоднократно попадались на глаза директрисе Галине Ивановне. Она реагировала на это своеобразно – опьянение принимала за творческий, эмоциональный подъем работников. К трезвым относилась с подозрением и скрытой неприязнью.

Я тоже пошел в Елисевский магазин – купить Настюшке кефирку и цедевиту (она говорила – цедевит). …Иногда мы все-таки работали – водили группы экскурсантов (не больше одной в день), читали лекции, изредка устраивали патриотические, идеологические мероприятия.

Вот и на этот раз на носу висел какой-то коммунистический вечер. Его можно было провести, не прилагая больших усилий, по известному и любимому в народе принципу «тяп-ляп» – лишь бы пригласить аудиторию – школьников и ПТУшников. А можно было и потрудиться – сделать так, чтобы вечер по-настоящему удался. За мероприятие отвечала как секретарь комсомольской организации Наталья Семеновна. На вечере, по ее задумке, должны были обязательно выступить студенты-интернационалисты, барды, поэты, слушатели Высшего Номенклатурного Института, коим отдавалось явное предпочтение, в силу того, что Галина Ивановна всю свою сознательную жизнь до музея проработала в комсомоле, точнее, в аппарате ЦК.