Когда наступит тьма - Кабре Жауме Страница 18

– Что же вы делали в Шалаше?

– Я люблю пешие прогулки, мне так лучше думается. Особенно в окрестностях Ромеу[27]. В тот день поднялся холодный ветер, и я зашел в Шалаш.

– По сведениям гидрометцентра, в ту неделю во всей округе было безветренно.

– Гидрометцентр по Ромеу в тот день не гулял.

– И за все эти двадцать… двадцать пять дней вы не заметили, что ездите без прав?

– Не обратил внимания. Когда вы в последний раз проверяли, на месте ли ваше водительское удостоверение? А? Может, вы сами его давно уже потеряли бог знает где.

Никто мне не поверил. Тогда я поклялся всем святым, что есть на свете, что говорю правду. Потому что врать невероятно трудно: нужно прекрасно помнить все то, что говоришь, то, на чем строишь свою ложь, чтобы себе не противоречить. Всегда найдется умник, способный тебя подловить. А разве вы раньше не говорили, что это было в пятницу, после уроков? Постойте, нет-нет: вы правы, я ошибся. Ошибся? Разве вы не сказали, что прекрасно все помните? И так мало-помалу тебя выводят из равновесия, и все труднее становится ясно мыслить. Тогда говорят, обвиняемый путается в показаниях и зачастую сам себе противоречит. Они нарочно так говорят, чтобы добить тебя, даже если ты невиновен. Теперь, за много лет, мне удалось построить версию происшедшего, по которой выходит, что я ни в чем не виноват. Ни в одном из пяти детоубийств. Все без сучка без задоринки. Но уже слишком поздно, я двадцать два года отсидел и у кого только не отсосал, а теперь, раз уж меня решили выпустить, собираюсь наведаться к одному знакомому с далеко не ангельским визитом. Так сказать, замыкая круг. Я хочу навестить того выродка-журналиста, которому, когда было обнародовано известие о моем освобождении, пришло в голову опубликовать мое недавнее фото. Его фамилия Велес, имени не помню, но лицо как следует запомнил, по фотографии из интернета. Из-за этого урода мне пришлось сбрить усы и побрить голову: напечатав этот снимок, он, свинья, меня оставил при всем честном народе без штанов. Сначала я подумал, а не разобраться ли мне сперва с тюремным фотографом. Но тот оказался ни при чем: его снимки тут же подшивают в досье. Это журналист, гаденыш, сам отрыл где-то мой портрет и напечатал его с таким комментарием, что в суд на него за это подать мало… Его, собаку, я простить не могу. Я понимаю, что передо мной стоит выбор: либо сделать так, чтобы всем было ясно, кто его, гада, пришил, либо нет. Видишь, какое дело? Мне самому неловко, что я начал так выражаться. Я был когда-то человеком культурным, но тюрьма портит все, даже манеры. Если я возьму на себя ответственность за гибель этой сволочи, то снова стану изгоем, мне придется уйти в подполье. Неохота-то как… А если скрыть, кто виновник его смерти, нужно будет сделать так, чтобы все действительно решили, что это был несчастный случай, все, кроме него самого: ему-то я не премину напомнить, кто я такой и за что он умирает. Скажу ему прямо в глаза. Пусть подыхает от ужаса, мудак и засранец. Я не сам ему отомщу: отомстят мои воспоминания. А пока не будем об этом упоминать даже в этих записках, которые никто никогда не отыщет и увидеть не сможет, потому что они надежно спрятаны у меня в голове. Я так привык целыми днями думать, что в мыслях у меня полный порядок.

Тут уж ничего не попишешь: приходится признать, что я не прочь бы выкурить сигарку и выпить кофе, глядя в окно на дорогу, и ни звонков тебе, ни воя сирен, ни криков, ты что, гнида, оглох, сука, всех этих граждан в форме. А что получается: оказалось, вот уже несколько лет, как по всей стране запретили курить в закусочных, и никто не протестует. Где, спрашивается, теперь курить? Я, конечно, болван, потому что вот уже пять лет как не курил, а тут, как вышел, снова принялся за старое. За полтора дня на свободе я успел выкурить тринадцать сигарет и чуть не облевался при этом, но книги пока не открыл ни одной. Сначала книгу нужно купить; или пойти в библиотеку, где спросят, как меня зовут, а это мне особенно неприятно. Это тебе не шутки, жить с именем изгоя, проклятого всеми. Как человеку мне на это наплевать, я ко всему привык, но в повседневной жизни создаются колоссальные неудобства.

Я понимаю, что слыву исчадьем ада. Я был учителем истории, с хорошей зарплатой, из приличной семьи, имел жену и сына и тащился от малолеток; то есть все было под контролем до тех пор, пока как-то раз не усложнилось. Я пообещал одной малолетке, что отвезу ее домой, но так сложилось, что поехали мы вовсе не туда, а в лес Ромеу, и тут она давай мне говорить, что вы, куда вы, куда вы, мне же в другую сторону, учитель, вы ошиблись. Совершенно вывела меня из себя и давай реветь и реветь, и мне стало настолько невмочь заставить ее замолчать, что пришлось заткнуть ей глотку раз и навсегда. Честное слово, она сама виновата, ведь убивать ее я, клянусь, не собирался. Распустила нюни, и вот результат. Однако все обошлось благополучно. Ходили толки о таинственном исчезновении ребенка и так далее и тому подобное, но ни к чему не привели. Я так легко отделался, что мне опять до смерти захотелось пощупать малолетку, и через несколько дней, на свой страх и риск, потому что размазню эту все еще искали, как будто можно ее было где-нибудь найти, я решился: наверное, дело было скорее в том, что мне вскружило голову все вместе – опасность, тайна, малолетки и жажда приключений… И что же, малолетка попалась не плаксивая. Рот до ушей. Но как только я кончил, эта мерзавка возьми да и скажи: а я вас знаю, ваша фамилия Руссо, вы у нас в школе работаете, правда? Такая ушлая оказалась, а на вид сама невинность. Я ей сказал, ты меня с кем-то путаешь, а она на это, меня подружки предупреждали, что вы странный тип, и были, оказывается, правы. Вот так Лолиту я затащил с собой в лес! Я понял, что для меня это представляло слишком большую угрозу, и дал ей выговориться вдоволь; даже про мой член она с ехидной ухмылкой что-то сморозила, и я сказал ей, кто тебя, шлюшка, научил таким вещам? А она отвечает, такие же учителя, как вы, господин Руссо. Так что пришлось мне ее задушить: другого выхода не было. И самое смешное, меня считают за больного. Вовсе я не больной; дело лишь в том, что, помимо периода барокко и Нового времени в целом, вплоть до Французской революции, мне также нравятся малолетки и от Лолит я без ума; но чтоб язык не распускали. Одно затруднение: будь они даже и не болтливы, послужив своей цели, мои малолетние любовницы должны быть нейтрализованы, умереть, чтобы и следа их не осталось. А виноват в этом не я, а обстоятельства: этого-то адвокаты, мешки с дерьмом, понять и не могут. Пятеро их у меня было, и ни один из пятерых меня не понял. Все лезли на стенку и читали мораль… Недоучки.

Я никак не ожидал, что моя тайна будет раскрыта и что вычислят меня так скоро. Я был чрезмерно уверен в себе, и это в итоге привело меня к изгнанию, а также к тому – и это сводит меня с ума, – что мне заказан вход в Райские кущи. Сколько всего приходится терпеть, ведь если я не сдержусь, меня снова отправят в тюрьму… Вот тюрьмы, в которых я сидел: Мансанарес, 4 года; Кан-Брианс, 6 лет; Льейда, 5 лет; и «Перекресток», 7 лет[28]. Пока не настал день, когда меня проинформировали, что выпускают на волю, и даже раньше срока. Оказывается, по каким-то непонятным причинам они должны были освободить меня раньше. Особенно я в этих тонкостях не разобрался, потому что всякий раз, когда адвокаты пытались мне их растолковать, думал о чем-нибудь другом; я знал, что приговорен к пожизненному заключению, и дни считать мне не хотелось.

На волю меня выпустили далеко от дома и сказали, что возвращаться туда нельзя. Чтобы не приближался к поселку даже на сто километров. Но я свободен, а потому собираюсь поступать, как мне заблагорассудится, и наплевал я на них на всех. Сейчас я еду в поезде, впервые за столько лет, и почти не смотрю в окно, потому что занят раздумьями и мысленными записями, по дороге домой, в поселок, в запретный край. Потом наведаюсь туда, куда обещал, а после, клянусь, уеду куда подальше. Чихать я на них хотел. Родных я навещать не собираюсь; никто из них даже видеть меня не желает. Сынок мой, которому сейчас столько же лет, сколько мне было, когда все это произошло, тут же сменил фамилию, зараза, и теперь уже зовется не Руссо, а ведь чего бы лучше можно желать для знакомства с девицами: как минимум можешь сойти за француза, что вовсе не плохо, разве нет? В общем, сынуля так ни разу и не пришел меня навестить. И черт с ним. Наплевать и забыть. Жена как-то раз явилась, и ничего хорошего не вышло. Пришла сообщить, что уезжает в дальние края, и наговорила мне кучу мерзостей; лучше бы вовсе не приходила. Черт с ней. Я и сам знаю, что никого у меня нет.