Людмила Петрушевская - Детский мир (сборник) Страница 19

– Что? – вскинула бабушка вопросительные глаза.

– Это ты их все время читаешь!

– Я? Ты о чем, милая?

– У тебя этих газет до потолка! – громко и внятно сказала Варя.

– Зачем ты врешь? – Щеки бабушки, и без того красные, сделались рубиновыми, зато морщины на несколько мгновений разгладились.

Рыжая старуха кашлянула и спрятала глаза в свою корзину.

Варя и сама не знала, зачем наврала: вероятно, от горечи.

Вышли на станции Бирюли и спустились в лес. Вокруг кисло пахло елью, мокнувшей много дней и до сих пор осторожно просыхавшей, и Варя, потянув ноздрями, шумно зевнула, как будто это был запах скуки. Бабушка достала крупный, обтянутый толстым пластиком мобильник:

– Помогай, мое мученье, набери-ка Люду.

Варя нашла номер и, вызвав, отдала трубу бабушке.

Через несколько минут к ним из леса, подпрыгивая, выбежала длинная девица с торчащими передними зубами, которые заставляли ее все время раздвигать рот в улыбке:

– Евгения Филипповна, дорогая, подвижница вы наша! А это кто? Та самая Варя? Евгения Филипповна, смена растет! Идемте. Подать вам руку?

– Справляюсь… Как улов? – барственно спросила старуха, переваливаясь по тропинке.

– Бездельники! Никого, кроме муравьев, не ловят. Хоть бы бабочку поймал кто. Как они меня доконали, вы бы знали! Ржут, орут, бедных насекомых давят. Детский сад на выезде. Усыплять не умеют. Даже толком приколоть не могут. Есть, правда, одна находка. И то случайно. Народу, слава богу, мало. Все парни. Я группу разделила, девчонок мы подальше отправили, в «Кузнецкий Алатау», они посмышленее, там, в заповеднике, может, чего путное соберут. Если бы девчонки здесь были, представляю, какой бедлам бы начался. Слежу, чтоб не пили. Я им сразу внушение сделала, – говорила девушка, безостановочно улыбаясь, – если найду выпивку – незачет, и езжай отсюда.

– Так и надо, – одобрила бабушка.

Из-за елей донеслись отчаянные крики.

– Что это? – Бабушка остановилась.

– Регби, – сказала девушка-улыбка.

– Игра такая, – буркнула Варя.

Раздвинув малинник, вышли на поляну, по которой, странно раскидывая руки и лихо подбрасывая ноги, носились парни. Белый продолговатый мяч летал между ними, как будто по своей воле. Мяч доставался одному из них – и все бросались на него, сталкивались взмыленными головами, толкались, падали и дико орали. Затем мяч выскальзывал и снова летел, куда хотел, пока его не ловил в прыжке еще кто-то. Какой-то длинный очкарик, хромая, бегал из конца в конец за всеми, всякий раз поспевая последним.

В отдалении зеленели четыре палатки и темнел дощатый одноэтажный дом, больше похожий на сарай.

Бабушка вглядывалась в игру с опасливостью хрупкого существа. Варя любовалась, ничего в игре не понимая. От каждого вопля сердце ее взлетало. Похоже, аспирантка Люда тоже была неравнодушна. Варя покосилась на нее – улыбавшуюся скользким плотоядным оскалом, – и подумала: «Ясно, почему ты отослала всех девчонок».

Один из ребят отбежал на край поляны и сел на корточки. Завязал шнурок, встал, вытер лоб рукавом и засек наблюдательниц. Лицо его исказила хищная гримаса любезности. Он бодро помахал аспирантке кулаком, затем отвесил профессорше смиренный поклон, приложив пятерню к груди, и задержался взглядом на Варе, что-то сочиняя. Он посмотрел ей прямо в глаза с расстояния в пятьдесят шагов, сложил пальцы пирамидой и плавно нарисовал в воздухе нечто вытянутое и большое.

«Мяч? – подумала Варя и тут же поняла: – Сердце». И зрение ее на несколько секунд затмили прихлынувшие сладкие сумерки…

Когда мгла рассеялась, парень уже смешался с остальными. Теперь Варя следила только за ним.

– Это кто, я не разберу, – сказала бабушка.

– Гусейн, – отозвалась аспирантка. – Знаете его историю?

– Знала, но забыла.

– Такое дело. – И девушка перешла на приглушенный говорок, точно ее могут подслушать: – Он русский-то по матери, отец его – азербайджанец. Бросил их. Вон он какой смуглый. И характер такой же. Наглый, кривляется… – Она выправила голос обратно. – Ну что, Евгения Филипповна, буду их строить?

– Давно пора.

Девушка заглотнула воздух и крикнула:

– Стоп игра!

На крик повернулись все восемь парней.

– Встречайте профессора!

Игра останавливалась как юла, которую перестали крутить. Ребята еще немного покружили, вяло бранясь. «Стоп! Стоп игра!» – тонко и хлопотливо восклицал белобрысый толстяк с прижатым к груди мячом, увертываясь от товарищей. Бабушка, Варя и Люда шли по притоптанной лужайке. Игроки расступались, запыхавшиеся, источающие сырость и жар, от каждого звучало задиристое: «Здрасьте». Длинный очкарик, криво приплясывая, блеял это «здрасьте» громче всех, вероятно, желая от всех не отставать.

Варя смотрела на одного Гусейна. Коренастый, патлатый, худое лицо. Какие пушистые ресницы! Он поймал ее взгляд и лукаво подмигнул черным глазом.

– Это наш штаб, – Люда подвела их к дому. – Егерь весной пировал, едва не спалил. Идемте, все вам покажу…

Поднялись по ступенькам.

– Вот она, выставка наших достижений! – обвела рукой деревянные стены с пенопластовыми квадратами. – Здесь же и едим! – показала на стол, толкнула дверь в следующую комнату: – А здесь я сплю.

– Тэк-с, тэк-с, чего они наклепали? – с придирчивой иронией говорила бабушка.

На одной стене на пенопластовых квадратах застыли приколотые иголками коричневые муравьи, как бы образовывавшие китайские иероглифы. На отдельном квадрате свернулся кузнечик розового цвета.

– Почему он такой? – шепнула Варя.

– От спирта! – отозвалась бабушка охотно.

Ниже каждого пенопластового квадрата желтела клейкая бумажка с фамилией студента.

– Зато вот кто у нас есть! – произнесла Люда, показывая на другую стену.

Варя присвистнула. Между божьей коровкой, похожей на каплю крови, и изумрудным жучком, известным Варе как листоед, чернело толстое существо, занимавшее весь квадрат. Выпуклый, глянцевитый жук с растопыренными усищами, выходившими за край его скорбной территории.

– Это же большой еловый черный усач! – с восторгом раздельно сказала Евгения Филипповна. – Вот так гусар!

– Он самый! – подхватила Люда. – Одобряете? И ведь нашел-то кто? Лентяй! Повезло ему. Дерево сломал трухлявое, а оттуда…

Вдруг, не дав ей договорить, жук, словно очнувшись от громких голосов, шевельнул усищами и с пронзительным скрипом зацарапал лапками пенопласт.

– Ой, он живой! – сказала Варя. – Бабушка!

– А я думала, он все уже… – беззаботно сказала аспирантка. – Он два дня скрипит… Я все жду, когда ему надоест! Утром замолчал, вроде кончился. Как бы не так! – И, приблизив губы к жуку, она с манерной интонацией спросила: – Опять ты за свое, малыш?

– Его надо отпустить! – Варя потянулась к иголке, отдернула руку и с мольбой посмотрела на бабушку.

– Люда, что за безобразие? – спросила старуха. – Кто это сделал? Почерк еще такой неразборчивый. Кра-кра…

– Крапивин. Евгения Филипповна, ну что мы хотим от наших балбесов? В прошлом году гусеница полдня дрожала. Как струна. Только что не звенела…

– Эфира не хватает?

– Да есть у нас эфир, хоть залейся. Просто Крапивин троечник, руки кривые, а дровосек и впрямь здоровенный. Размеры подкачали. Видно, он в морилку не поместился.

– Как не поместился? А усы загнуть?

– Правильно, нормальная банка стеклянная. Но я же говорю: руки кривые. Как начал этот жук скрипеть, я сразу всем сказала: «Давайте его отпустим». А они: «Он сам издохнет. Прикольный же!» Я снова говорю: «Мальчики, вам нравится слушать, как он скрипит? Давайте я его отцеплю и в траву выкину!» Одни тогда завелись: «Не надо! Такой крутой жук пропадет», другие: «Он все равно не жилец! Если его снять, он еще дольше мучиться будет!» Я виновнику торжества говорю: «Иди, Крапивин, снова его маринуй». А он: «Людмила Сергеевна, я больше с ним возиться не хочу!» Разозлилась: «Как хотите… Пусть скрипит! Вы уже люди взрослые, в университете учитесь. Но знайте: скрипит он под вашу ответственность! Я умываю руки!» – Крапивин мне: «Умывайте, умывайте… Сколько я в ручье руки отмывал и от жука этого, и от эфира вонючего!» И все вокруг галдят: «Прикол, прикол!» – и в жука тычут…

– В распятого, – прошептала Варя.

– Люда, есть же правила! – грозно сказала бабушка, и жук снова резво заскреб лапками, точно бы получив надежду. – Вы же отличница! Вы что, первый раз? Думаете, он боли не чувствует или нервной системы у него нет? Так, значит, Крапивину незачет…

– Бабушка, его вообще надо выгнать… – Варя была готова разрыдаться. – Во-первых, отсюда пускай уезжает. И из студентов тоже! Бабушка, я больше не могу! Я жуков боюсь. Скажи ей – снять… Это… Это жестокое обращение…

– С кем? С насекомыми? – уточнила аспирантка насмешливо.