Васко Пратолини - Повесть о бедных влюбленных Страница 19

— Поверьте мне, бригадьере, просто ума не приложу.

— Тогда я сам тебе помогу пораскинуть умом. Каким образом жене Солли удается прокормить себя и дочь?

— Откуда я знаю? Устраивается, наверно, как все остальные!

— Сколько лет мы с тобой знакомы, Нанни?

— Много лет, блигадьере.

— Я, пожалуй, могу подумать, что ты меня надуваешь и что эта кража близко касается тебя самого,

Удар попадает в цель.

Ведь бригадьере может сию же минуту засадить Нанни в тюрьму и держать там, сколько ему вздумается. Опять попасть в тюрьму, да еще летом, в такую жару… Клопы и блохи живьем съедят! В камерах тюрьмы «Мурате» все сразу узнают, что он, Нанни, снюхался с полицией. А это похуже клопов, блох и самого семихвостого дьявола. При каждом удобном случае ему будут плевать в лицо, опрокидывать на голову бачок с супом, пинать его в зад во время прогулки! Начальнику тюрьмы пришлось бы посадить его в одиночку. А в одиночках режим очень строгий.

Бригадьере знает, что Нанни боится тюрьмы, и без обиняков повторяет свою угрозу.

— Ты теперь в моих руках. Но если ты будешь слушаться меня, все уладится.

Однако прежде чем возвратиться к разговору о краже, бригадьере счел необходимым в последний раз припугнуть Нанни.

— Может, ты предпочитаешь, чтобы сегодня же вечером я задержал Элизу за совращение мужчин и посадил ее на полгода в тюрьму?

Для Нанни это решающий довод.

У преступника чувство чести развито не меньше, чем у буржуа, и он так же сильно привязан к своей жене. Конечно, сознание, что, потеряв свою сожительницу, он, Нанни, потеряет верный кусок хлеба, в немалой степени усиливало эту привязанность.

Бригадьере продолжает:

— Поскольку Лилиана Солли не стала уличной женщиной и, согласно донесениям, отказалась от помощи кузнеца, то не ясно, как ей удается прокормить себя и дочь.

— Ей помогает Синьора.

— Вот мы и добрались до сути дела. Синьора? Это уже кое-что значит. Как, по-твоему, с чего вдруг Синьора стала ухаживать за этой кошечкой?

— Хочет, верно, замолить свои грехи.

— В самом деле? Я довольно хорошо знаю Синьору и уверен, что она замешана в этом деле с кражей, но замешана лишь настолько, что сумеет выйти сухой из воды.

— Чего же вы добиваетесь от меня, бригадьере? Я ровно ничего не знаю.

— У тебя, видно, кое-что выскочило из памяти. Мы тебе поможем вспомнить. Лилиана Солли или кто-то другой, близкий к ней, знает, что мы за ней следим. Она никуда не выходит с виа дель Корно. Следовательно, логично будет предположить, что кто-то приходит к ней. Надо опознать этого человека. Если мы на углах улицы поставим наших агентов, то погубим все дело. Ну, а твою привычку целый день сидеть у двери все знают…

— Я понял.

— Вот и отлично! А сейчас припомни, кто за эти дни приходил к Лилиане Солли?

— Никто. Она с утра до вечера сидит у Синьоры. Л последние два-три дня даже ночует там.

— Видишь, мы приближаемся к разгадке— Синьора участвует в этих встречах, ответственность ее невелика, а свою долю старуха все равно получит. Так кто же в эти дни приходил к Синьоре?

— Никто.

— Подумай хорошенько.

— Доктор и Луиза Чекки. Луиза прислуживает Синьоре и ходит за покупками.

Бригадьере записывает: «Луиза Чекки» — врач в данный момент его не интересует.

— Еще кто?

— Мальчишка-разносчик из молочной Могерини, он ей носит молоко два раза в день.

Бригадьере пишет: «Молочная Итало Могерини, виа деи Нери, 35».

Он знает свой квартал получше, чем священник с площади Сан-Ремиджо знает свой приход. Могерини. Ну что же, все курочки рано или поздно начнут нести яйца.

— Кто еще приходил?

— Вчера вечером приходила Розетта — та, которая живет в «Червиа» и водит к себе мужчин.

— Отлично! Запишем — Розетта. Она подруга твоей сожительницы. Скажи Элизе, чтобы она у нее что-нибудь выпытала.

— Пожалуйста, это уже сделано! Розетта была еще новичком, когда Синьора находилась в расцвете своей славы. Они знакомы еще с тех времен. Теперь и Розетте перевалило за пятьдесят, а дела сейчас сами знаете какие! Ну вот, Розетте приходится туго. Задержала на три недели плату за комнату. Хозяин гостиницы собрался выгнать ее вон. У Синьоры с Розеттой была старая вражда из-за какого-то мужчины; с тех пор между ними так и осталась неприязнь. Поэтому Розетта никогда не обращалась к Синьоре за помощью. Но вчера вечером Розетта совсем отчаялась и решилась постучаться к ней. Синьора далее не приняла ее. Заставила прождать полчаса на лестнице, потом вышла Джезуина, сунула Розетте двадцать лир и сказала от имени старухи: «Чтоб это было в последний раз». Вот и все.

Коллеги по профессии сказали бы, что Нанни зря «открывает кран». Но Нанни уверен, что бригадьере идет по ложному следу. Нанни думает, что действует в интересах Джулио и его друзей, помогая бригадьере зайти в тупик. Нанни приводит в порядок свои мысли, перебирает в памяти все, что было в последние дни, которые он провел, сидя верхом на стуле у порога мастерской сапожника, или возле своего дома, или в своей комнате, облокотившись на подоконник. И ему вспомнилось одно обстоятельство, по поводу которого они с сапожником строили всякие предположения. В его рысьих глазах блеснул огонек, но когда Нанни окончательно решил умолчать о своей догадке и собрался ответить: «Больше никто не приходил, право же никто», — было уже поздно.

Бригадьере, производя допрос, ни на секунду не сводил с него глаз, а свои пометки делал вслепую, водя карандашом по бумаге.

Он сразу же заметил мгновенное замешательство Нанни. И тут же припер его к стене.

— Так, отлично. Говори же!

— Что говорить?… Я уже все сказал!

— Ну, ну, выкладывай, да поживей!

Тон у бригадьере был такой, что следовало ожидать применения «наиболее убедительных средств».

У Нанни в этом отношении имелся старый, многократно проверенный опыт. Нанни слаб душой и телом. Он точно старый пятнадцатилетний одёр, которого кнут, удила, оглобли привели к полной покорности. Иной раз он сделает попытку мотнуть головой, но больше уж никогда не брыкается и не становится на дыбы. Гримаса на лице Нанни уже не выражает возмущения — это застывшая циничная усмешка и только.

— Даю слово, больше никто не приходил. Бригадьере стукнул кулаком по столу и, замахнувшись хлыстом, закричал:

— Я тебе покажу!

Этого оказалось достаточно. Нанни выдавил из себя:

— Кто вас знает, чего вы от меня хотите. Дело вот и чем. В последнее время Нези два или три раза приходил к Синьоре. Вы не думаете, что мы находимся на ложном пути?

— Весьма возможно, — согласился бригадьере и удовлетворенно улыбнулся. Нези до сих пор проскакивал целым и невредимым сквозь сито, через которое бригадьере периодически просеивал своих подопечных. Но бригадьере хорошо помнил, что двадцать лет назад (тогда он был еще капралом) Эджисто Нези был осужден на шесть месяцев тюремного заключения за укрывательство краденого. Он не отбыл наказания благодаря амнистии и после десяти лет примерного поведения добился того, что приговор был изъят из его «дела». Но в памяти у бригадьере нее подобные дела хранятся лучше, чем в судебном досье. Он уверен, что «кто согрешил хоть раз, согрешит опять».

Бригадьере по натуре циник и пессимист, как это свойственно людям его профессии. Сейчас он твердо решил отыскать серебро и ожерелье, украденные у сановника, проживавшего на виа Болоньезе.

Что им двигало? Служебное рвение? Или он надеялся, что эта операция поможет ему получить наконец следующий чин?

Мир прекрасен своим разнообразием.

Леонтина, глядя на свои волосы, все больше седеющие с каждым днем, и сравнивая себя с Кларой, юной и свежей, как бутон розы, умиротворенно замечает:

— Мир — точно лестница со ступеньками.

А виа дель Корно тоже утолок мира. Да, все это старо как мир: умерла бабушка Бруно, а через несколько дней родилась дочка у Лилианы; за несколько дней до ареста Джулио Бъянка обручилась с Марио. Синьора расцвела, а Нези увял. Он стал похож на привидение. Сапожник говорит: «Он согнулся в три погибели». Его лицо, бледное и сухое от природы, теперь совсем пожелтело, как у больного желтухой. Он будто несет на спине тяжелый груз, придавивший его к земле.

Плечи у Нези уныло опущены, и, разговаривая, он смотрит на человека снизу вверх, смотрит с подозрением и злобой, которые раньше пытался скрыть под улыбкой.

Нези одолевают разные недуги. Все недуги, какими он страдал за пятьдесят лет, сейчас словно объединились. У него больные легкие из-за плеврита, перенесенного в детстве; он с трудом шевелит двумя пальцами левой руки, по которой сам себя неосторожно ударил молотком еще в 1901 году; ему больно мочиться (из-за венерических болезней, которыми он болел в молодости). Но больше всего дают себя чувствовать последствия несчастья, случившегося с ним несколько месяцев назад. Боль в ноге снова мучает Нези, терзает его до умопомрачения. При ходьбе он хромает. И в довершение своего физического упадка ходит он, опираясь на палку.