Грэм Грин - Брайтонский леденец Страница 19

– Девушка не хочет ничего о нем говорить. Она знает, но не хочет говорить.

– Я могу легко найти объяснение, миссис Арнольд. Может быть, этот человек оставил карточку при условии, что она ничего не скажет.

– Нет, тут не то. Она напугана. Кто-то напугал ее. Может быть, тот же человек, который довел Фреда… Да есть и еще кое-что.

– Мне очень жаль, миссис Арнольд. Вы зря теряете время, зря поднимаете шум. Видите ли, ведь после его смерти было вскрытие. Точно установлено, что он умер естественной смертью. У него было плохое сердце. В медицине это называется миокардит. Я бы назвал это просто жарой, и толкотней, и переутомлением… и слабым сердцем.

– Можно мне посмотреть медицинское заключение?

– Это не полагается.

– Видите ли, он был моим другом, – тихо сказала Айда. – Я бы хотела удостовериться.

– Ну, хорошо, я сделаю исключение, чтобы успокоить вас. Эта бумага как раз здесь, у меня на столе.

Айда внимательно прочла заключение.

– А этот врач знает свое дело? – спросила она.

– Он первоклассный врач.

– Как будто все ясно, – сказала Айда. Она снова углубилась в чтение. – Они входят во все подробности. Я не знала бы о нем больше, даже если бы была за ним замужем. Рубец от аппендицита, излишние бугры – это еще что такое? – страдал от газов; я тоже страдаю от них по праздникам. Это звучит как-то непочтительно. Ему это, наверное, не понравилось бы. – Она грустно, с неподдельным состраданием разглядывала заключение. – Варикозные вены. Бедняга Фред. А что это здесь сказано относительна печени?

– Слишком много пил, вот и все.

– Это меня не удивляет. Бедный Фред. Так, значит, у него были вросшие ногти на пальцах ног. Вряд ли это нужно знать.

– Вы очень с ним дружили?

– Да нет, мы познакомились как раз в тот день. Но он мне понравился. Он был настоящий джентльмен. Если бы я ненадолго не отлучилась, с ним бы этого не произошло. – Она выпятила грудь. – При мне с ним не случилось бы ничего плохого.

– Вы кончили читать заключение, миссис Арнольд?

– Он ведь обо всем упоминает, этот ваш доктор, правда? Синяки и ушибы поверхностные, на предплечьях – что бы это значило? Что вы об этом думаете, инспектор?

– Да ровно ничего. Праздничная толпа, вот и все. Его толкали то здесь, то там.

– Ну уж бросьте, – сказала Айда, – бросьте. – Она вспылила. – Будьте же человеком! Гуляли вы сами когда-нибудь в праздник? Где вы видели такую толпу? В Брайтоне достаточно места. Это не эскалатор в метро. Я была здесь. Я знаю.

Инспектор упрямо сказал:

– Вы что-то вообразили себе, миссис Арнольд.

– Значит, полиция ничего не хочет делать? Вы не допросите эту девушку из кафе Сноу?

– Дело закончено, миссис Арнольд. И даже если это было самоубийство, зачем бередить старые раны?

– Кто-то довел его… Может быть, это совсем и не самоубийство… может быть…

– Я уже сказал вам, миссис Арнольд, дело закончено.

– Это вы так думаете, – возразила Айда. Она встала, движением подбородка подозвала Фила. – Оно и наполовину не закончено. Мы еще увидимся. – Стоя в дверях, она оглянулась на пожилого человека за письменным столом, угрожая ему своей непреклонной жизнеспособностью. – А может быть, и нет, – продолжала она. – Я обойдусь своими силами. Не нужна мне ваша полиция. – Полицейские в приемной беспокойно задвигались, кто-то засмеялся, кто-то уронил банку с сапожной мазью. – У меня есть друзья.

Ее друзья… Они были повсюду в ярком сверкающем воздухе Брайтона. Они послушно сопровождали своих жен к торговцам рыбой, они несли на пляж детские ведерки, они слонялись вокруг баров, ожидая часа открытия, они платили пенни за то, чтобы посмотреть в стереоскоп «Ночи любви» на молу. Ей стоило только обратиться к кому-нибудь, потому что на стороне Айды Арнольд была правда. Веселая, здоровая, Айда могла даже немного развлечься с лучшими из них. Она любила позабавиться, не стесняясь, несла свою пышную грудь по Олд-Стейн, но достаточно было взглянуть на нее, чтобы сразу понять: на эту женщину можно положиться. Она не станет сплетничать вашей жене, не станет напоминать вам на следующее утро то, что вы хотели бы забыть; честная и добрая, она принадлежала к людям многочисленного среднего, уважающего законы класса; ее развлечения были их развлечениями, ее суеверия их суевериями (дощечка на колесиках, царапающая полировку стола, и соль, брошенная через плечо), и ее человеколюбие было такое же, как у всех…

– Расходы растут, – сказала Айда. – Ничего. Все будет в порядке после бегов.

– Ты что, знаешь, кто выиграет?

– Из самого верного источника. А то бы я так не сказала. Бедный Фред.

– Скажи уж по-приятельски, – взмолился мистер Коркери.

– Все в свое время, – ответила Айда. – Будь хорошим мальчиком, ты не знаешь, что еще может произойти.

– Неужели ты все еще думаешь?… – стал допытываться мистер Коркери. – После того что написал врач?

– Я никогда не обращала внимания на врачей.

– Но почему?

– Мы должны все выяснить.

– А как?

– Дай мне время. Я еще не начала.

В конце улицы море казалось куском яркой дешевой ткани, повисшей между жилыми домами.

– В цвет твоих глаз, – задумчиво произнес Коркери, и в голосе его прозвучала тоска. Он сказал: – Не можем мы теперь… просто пойти ненадолго на мол, Айда?

– Да, – ответила Айда. – На мол. Мы пойдем на Дворцовый мол, Фил.

Но когда они пришли туда, она не захотела проходить через турникет, а остановилась там, где обычно стояли мелочные торговцы, напротив «Аквариума» и женского туалета.

– Вот отсюда я пошла, – сказала она. – Вот здесь он ждал меня, фил. – И она смотрела на красные и зеленые огни светофора, на машины, мчавшиеся по полю ее битвы, и составляла планы, выстраивала свои войска, а на расстоянии пяти ярдов от нее стоял Спайсер, ожидая неприятеля. Только легкое сомнение смущало ее уверенность в успехе. – Эта лошадь должна выиграть, Фил, – сказала она. – Иначе мне не продержаться.

В эти дни Спайсер не знал покоя. Он томился от безделья. Если бы уже начались бега, он не чувствовал бы себя так скверно, не думал бы так много о Хейле. Больше всего его угнетало заключение медицинской экспертизы: «Смерть от естественных причин», а ведь он своими глазами видел, как Малыш… Здесь было что-то не так, здесь было что-то подозрительное. Он говорил себе, что не испугался бы допроса в полиции. Хуже всего было неведение, эта обманчивая безопасность после такого заключения судьи на дознании. Где-то была ловушка, и целый длинный летний день Спайсер беспокойно бродил, пытаясь обнаружить признаки неблагополучия: он побывал у полицейского участка, у места, где это свершилось, прогулялся даже до кафе Сноу. Он хотел удостовериться в том, что сыщики ничего не предприняли (он знал в лицо каждого полицейского в штатском из брайтонской полиции), что никто из них ничего не выпытывал и не слонялся там, где ему незачем было слоняться. Он знал, что все это просто нервы. «Я успокоюсь, когда начнутся бега», – говорил он себе, словно человек, у которого отравлен весь организм, а он думает, что выздоровеет, если ему вырвут зуб.

Он осторожно прошел по набережной со стороны Хоува, от застекленного навеса, куда принесли убитого Хейла, бледного, с воспаленными глазами и пожелтевшими, от никотина, кончиками пальцев. На левой ноге у Спайсера была мозоль, и он слегка хромал, волоча ногу в ярком оранжево-желтом башмаке. Вокруг рта у него высыпали прыщи, и причиной этому тоже была смерть Хейла. От страха у него нарушилось пищеварение, поэтому и появились прыщи: так бывало всегда.

Подойдя к кафе Сноу, он осторожно прохромал через дорогу на другую сторону: это тоже было опасное место. Солнце било в большие зеркальные стекла и, отражаясь, падало на него, как свет автомобильных фар. Проходя мимо кафе, он покрылся мокрой испариной. Какой-то голос произнес:

– А, да это Спайси!

В тот момент он смотрел через дорогу на кафе и не заметил, кто стоит рядом с ним на набережной, прислонившись к зеленому барьеру над прибрежной полосой гальки. Он резко повернул вспотевшее лицо.

– Ты что здесь делаешь, Крэб?

– Приятно вернуться в родные края, – ответил Крэб, молодой человек в лиловатом костюме, с плечами наподобие вешалки для платья и узкой талией.

– Мы же тебя выгнали, Крэб. Я думал, ты не будешь Сюда соваться. А ты изменился…

У него были волосы цвета морковки, черные только у корней, нос стал прямее, и на нем были шрамы. Когда-то он был евреем, но парикмахер и хирург сделали свое дело.

– Испугался, что мы тебя застукаем, если не изменишь морду?

– Ты что, Спайсер? Чтобы я испугался вашей своры? Да вы все скоро будете говорить мне «сэр». Я – правая рука Коллеони.

– То-то я слышал, что он левша, – отозвался Спайсер. – Подожди, вот Пинки узнает, что ты вернулся.

Крэб засмеялся.

– Пинки в полицейском участке, – сказал он.