Хаймито Додерер - Избранное Страница 19

— Прошу вас обеих, пойдемте со мной! — воскликнула белая дама, беря на руки завернутую в плащ девочку. Феверль поддерживала ее под руку. Фини побежала за туфлями, своими и Феверль; они стали торопливо натягивать чулки и обуваться. Дама вознамерилась сразу же подняться вверх по откосу. Феверль (со спущенными чулками) подскочила помочь ей, а Фини стада торопливо собирать мокрые детские вещи, ридикюль и зонтик дамы, которые та оставила лежать без внимания. Так вся компания добралась доверху. Затем пересекла простершуюся в теплом и мягком предвечернем свете улицу, пустую, куда ни глянь, без людей и экипажей.

В этой пустоте на противоположном тротуаре вдруг вырос полицейский в остроконечной каске и с бляхой в форме полумесяца — на ней служебный номер.

— Господин инспектор, — крикнула дама в белом, и он быстрым шагом приблизился к ней. — Прошу вам, — сказала она почтительно приветствовавшему ее полицейскому, — у меня девочка упала в воду, к счастью, эти дамы, — она указала на мокрую до нитки Фини, — успели ее спасти. Мне надо поскорей домой, уложить малютку в постель и немедленно вызвать врача. Девочка наглоталась воды. Моей горничной нет дома, так же как и моего мужа. Если бы вы были так добры и прислали мне какого-нибудь врача, живущего поблизости?!

— Будет исполнено, сударыня, — отвечал тот. — Сегодня в караулке дежурит господин доктор Грундль, я сейчас ему скажу.

Дама дала свой адрес, и он поспешно удалился, придерживая саблю.

Фини и Феверль оторопело смотрели на даму, на это высшее существо, без всяких церемоний заговорившее с полицейским. Им бы такое и в голову не пришло.

Они прошли первый квартал по вертикально спускающемуся к Дунайскому каналу переулку и оказались на длинной, уже почти застроенной улице, шедшей параллельно Дунайскому каналу, который в этих местах описывал широкую дугу. Светлые новые дома уходили вдаль в неподвижном свете теплого и пасмурного дня. На длинных рядах больших, кое-где даже трехстворчатых окон этот свет лежал как серая пыль. Белая дама с девочкой на руках большими шагами шла впереди, Фини и Феверль семенили за ней; перейдя улицу, она направилась прямо к дверям углового дома. Просторное парадное блестело чистотой, лестница широкая, светлая, цветные оконные стекла пропускали радужный свет. Они поднялись всего на один пролет. И только сейчас перед покрытой белым лаком дверью дама со страхом спохватилась: где же ее ридикюль. Фини тотчас же его ей протянула, она взяла у нее девочку, и дверь наконец-то была отперта, после того как даме удалось извлечь ключ с самого дна своего ридикюля, на что понадобилось две-три минуты. Феверль прочитала имя на двери: Доктор Морис Бахлер.

В такую чистенькую конюшню наших троянских лошадок еще никогда не заводили. В ней было, как говорится, «до ужаса чисто» — и это выражение точно передает то, что чувствовали Фини и Феверль. В то же самое время genius loci [7] наслал на них какой-то кисловатый запах; может быть, к обеду готовили салат из огурцов. А может быть, это был вовсе не запах, а сама чистота.

Имя «Морис» Феверль прочитала как «Маурице».

Они быстро прошли через большую светлую комнату с трехстворчатыми окнами и до блеска отполированной мебелью, тусклый свет дня белесым покровом ложился на заднюю стену. Феверль внесла маленькую Монику, сейчас уже совсем притихшую, в соседнюю комнату, а Фини семенила за нею. В этой комнате стояла детская кроватка, рядом с нею нечто вроде комода, в свое время, видимо, пеленальный столик, судя по верхней доске — белой и очень гладкой. Моника, наконец-то вынутая из старого плаща, хлопая ручками, сидела голенькая на комоде. Мать осыпала ее поцелуями и одновременно растирала полотенцем. Девочка совсем уже успокоилась и даже смеялась. Ее уложили в кроватку. Госпожа доктор Бахлер обернулась и увидела мокрую Фини.

— Ну, а теперь живо переоденьтесь, — сказала она. — Вам нельзя так оставаться.

Шкафы были немедленно распахнуты, ящики выдвинуты. Бахлерша проявила недюжинную хватку и, можно сказать, талант в мгновение ока оценить положение другого; чувствительная натура, на сей раз нашедшая свое выражение в готовности выручить ближнего; Фини с большим свертком — в нем были и туфли, кстати сказать, пришедшиеся ей по ноге, — отправилась на кухню; ее снабдили еще мылом, полотенцем, и четверть часа спустя она предстала в старом летнем платье докторши, в котором имела вид несколько взрывчатый из-за едва сходившейся застежки. Мокрая ее одежонка была уложена в плотную оберточную бумагу и перевязана шпагатом.

— Боюсь, сударыня, — сказала Фини, — что пройдут два-три дня, пока я смогу вернуть вещи, прежде я ведь должна буду выстирать все, что на мне сейчас надето.

Докторша заверила, что делать это не стоит. Но Фини стояла на своем. Пакет она передаст через привратницу.

Только сейчас, в гостиной с сияющей мебелью, где нашей пловчихе был предложен коньяк, а в кухне в это время уже готовился кофе, госпожа Бахлер наконец улучила минуту поблагодарить обеих женщин. И вдруг разрыдалась. Феверль, крутившая ручку кофейной мельницы, зажатой между колен, испуганно выпустила ее, у Фини глаза сделались растерянными. Положение, для троянских лошадок и без того несколько затруднительное, становилось все более тягостным (позднее оно стало и вовсе тяжким). Очевидно, перенесенный страх теперь у матери излился в слезах, но тут вдруг произошло нечто совершенно неожиданное.

— Я ведь не умею плавать! — выкрикнула докторша. — Если бы не вы, я ничем не могла бы ей помочь. Даже подумать страшно!..

Она зарылась лицом в руки, скрещенные на столе, и продолжала плакать. Потом, пошарив по столу, нащупала руку Фини.

— Как мне отблагодарить вас? Скажите, ради бога, как?

В этот момент послышался звонок.

С приходом полицейского врача доктора Грундля (он немедленно прошел в заднюю комнату и приблизился к кроватке, в которой уже спала маленькая Моника) трудность положения наших троянских лошадок достигла апогея. Они, конечно же, знали господина доктора Грундля — по своим еженедельным визитам, которые вменялись им в обязанность комиссариатом полиции, — и, увы, не подлежало сомнению, что он тоже знает их.

Врач тем временем осматривал маленькую Монику, которую положили на пеленальный столик. Грундль, вооружившись стетоскопом, выслушал ее сердечко, пощупал животик и попросил мать поднять девочку. Вода больше не выливалась из нее. Она была терпеливой и сонной. Он спросил, есть ли в доме термометр. Тогда надо померить малышке температуру сегодня вечером, завтра с утра и завтра вечером. При малейшем повышении или каких-либо признаках простуды, кашле или насморке, немедленно вызывайте вашего домашнего врача. Но я думаю, что все обойдется.

Монику опять уложили, и все пошли обратно в гостиную. Фини и Феверль с кофейной мельницей в руках скрылись на кухне. Они, конечно, предпочли бы совсем исчезнуть или провалиться сквозь землю, но это все же казалось им неподобающим, и потому, изрядно оробев, они старались принести хоть какую-то пользу — приготовить кофе, например.

Но человеку, который вел себя героически или самопожертвенно и попал в невыносимое положение из-за такого своего поведения, ничто уже не поможет, он не властен обратить события вспять. Так приблизительно чувствовали себя Фини и Феверль, готовые считать себя дурехами за то, что ввязались в эту историю. А что было делать? Предоставить малютке идти ко дну? Когда кофе вскипел, они суетились на кухне среди покрытой белым лаком мебели — им чудилось, что они сюда изгнаны, — и с интересом рассматривали белый вращающийся столик на одной ножке, напоминавший о врачебном кабинете (это и вправду был столик для инструментов, ранее стоявший в зубоврачебном кабинете доктора Бахлера и ныне замененный новым и более удобным). Приятного впечатления эта штука на них не произвела. И тут, приветливо улыбаясь, в кухню вошла докторша.

— Куда ж это вы запропастились?

Вот и пришлось им помочь ей отнести кофейник и чашки. Доктор Грундль уж, наверное, все ей рассказал.

Он стоял у окна, таким образом избавившись от сомнений, как следует вести себя, которые неминуемо бы возникли, если бы он сидел. Нужно ли встать, когда они вошли, или остаться сидеть? (Он, конечно же, тотчас узнал обеих.) Осмотрев девочку, он хотел тут же уйти, чтобы избежать этого щекотливого положения, и потому даже не сел; к несчастью, докторша пригласила его на кофе с коньяком. Чувство ответственности удержало его. Она ведь ничего не подозревала касательно этих двух особ; он остался стоять в нерешительности, когда она любезно попросила его назвать свой гонорар или письменно сообщить ей сумму.

— За визиты к коллегам денег не берут, сударыня, — отвечал он, — не говоря уж о том, что я учился с вашим супругом, мы вместе посещали лекции по анатомии профессора Хиртля.