Алексей Козырев - Трансплантация (сборник) Страница 19

С месяц назад Влад встретил на улице возвращающегося из школы Игоря, который с наслаждением уплетал здоровенный брикет сливочного пломбира в шоколаде. Щёки его пылали сильнее прежнего.

— Ты что, Игорёк, тебе же нельзя! — бросился к нему Влад.

— Нет, Влад, можно! Мне мама разрешила. Доктор сказал, что я совсем уже выздоровел и мне теперь всё можно! Вот так! — радостно сообщил Игорёк.

— Ну, ты молоток! Накуплю в пятницу для тебя мороженого. Ты какое больше всего любишь?

— Сахарную трубочку в шоколаде, — не задумываясь, выпалил Игорь. — Только я к вам теперь не скоро приду, мы с мамой в дом отдыха завтра уезжаем. Так что пока! — И, уминая мороженое, Игорёк понесся к дому.

— А почему, мама, ты вдруг об Игоре вспомнила? — нарушил молчание Влад.

— Игорь умер. Я не хотела, Влад, тебе об этом говорить, но ты уже стал взрослым. Родители Игоря жили в Чернобыле, когда всё это случилось с реактором. Вышло так, что радиация их пожалела, но жестоко отыгралась на будущем сыне. Пару месяцев назад ещё оставались надежды, но вскоре врачи вынуждены были признаться, что они бессильны. До самой последней минуты мама с папой внушали Игорю, что он выздоровел. Всей семьей строили грандиозные планы, притом на несколько лет вперёд. Они подарили ему сноуборд, хотя знали, что до снега он не доживёт. Договорились следующим летом слетать в Диснейленд. Даже получили американские визы. Конечно, это была ложь. Но они делали всё возможное, чтобы скрасить сыну последние дни. И им это удалось. Как мне рассказала его мама, Игорёк умер почти счастливым.

Мама тяжело вздохнула и долго молчала:

— Но самое удивительное в этой прегрустной истории я узнала совсем недавно. Оказывается, Игорёк всё прекрасно знал. То ли кто-то из его друзей прослышал о беде от своих родителей, а потом всё выложил Игорьку, то ли как-то иначе… Но он знал, что ему оставалось жить несколько недель. Игорь знал, что все эти сноуборды и Диснейленды — ложь! Та самая святая ложь его мамы и папы. И он не мог признаться им, не мог сказать: «Перестаньте, я всё знаю». Он слишком их любил. И поэтому тоже лгал. Он был уверен, что так им легче. Они и до сих пор этого не знают и дай Бог, чтобы никогда не узнали…

Машина въехала на набережную Фонтанки и вскоре остановилась у дома Останиных.

Что было на похоронах Марины, Влад помнил плохо. Он и видел-то всё сквозь пелену слёз, сдерживать которые, к великому удивлению директрисы, безуспешно старавшейся выдавить из себя хотя бы слезинку, и не пытался. Влад иногда вообще не представлял, где он находится и что здесь происходит. Но, чем ближе к концу похорон, тем явственнее начинал понимать, что плачет не только по Марине, а еще и от жалости к себе и, что уж совершенно невероятно, от жалости к Антону. Тому самому Антону, которого только вчера он называл убийцей и которого ненавидел всем сердцем и всей душой. Он пытался разобраться, что с ним произошло, и сначала не находил ответа.

Может быть, это оттого, что он видел абсолютно всех ребят класса, пришедших проститься с Мариной? Абсолютно всех, за исключением одного человека — Антона! Человека, который больше других любил Марину и, как оказалось, был Мариной любим. Влад представил себе, что могло твориться сейчас в душе Антона. Ему самому было невероятно тяжело и тоскливо, но каково же сейчас Антону?

А может, это произошло оттого, что среди скорбно стоящих с непокрытыми головами ребят он узнал Мишку Суворова? Кляня и презирая себя самого, вдруг вспомнил, как несколько дней назад попросил Мишку позвонить Антону и убедить того, что Марина увлечена им, Владом. Тогда он не испытывал никаких угрызений совести. Ему всегда казалось, что у Антона просто не может быть настоящих серьёзных чувств к Марине, таких, как у него самого. Так, очередное увлечение.

И вдруг Влад понял, что именно эта его подлость, может быть, и толкнула Антона на обернувшийся такой трагедией поступок. А тогда, следуя его же собственной логике, получается, что убийца не Антон Тенин, а как раз он сам — Влад Останин. Это он убил Марину, и он виновен в несчастье Антона. Влад почувствовал, как от этой внезапно пришедшей ему мысли бешено заколотилось сердце и стало трудно дышать.

В этот самый момент кто-то сзади тронул его за плечо. Это был Николай Николаевич, Плебей. В глазах его стояли слёзы.

— Влад, ты не знаешь, где может быть Антон? Тревожно мне за него. Я тебя очень прошу, ты бы не попробовал его найти? Ему сейчас, наверное, очень тяжко!

— Николай Николаевич! — внезапно послышался голос директрисы. Они даже и не заметили, как та тихо подошла к ним. — Что это вы опять о нём беспокоитесь, об Антоне? Вспомните, я ведь и раньше не сомневалась, что он бессовестный негодяй. И вот что натворил! А вы, Останин, и не вздумайте его искать. Не ваше это дело. Милиция, если мне надо будет, быстренько его отыщет.

— Да, Николай Николаевич, его надо найти… я должен его обязательно найти, — уточнил Влад, не обращая никакого внимания на присутствие директрисы. — Только, пожалуйста, сделайте так, чтобы она ушла отсюда. Ладно? — И повернувшись, пошёл к выходу.

— Не беспокойся, Влад, — услышал он вдогонку голос Плебея. — Она сейчас же уберётся отсюда, я тебе это обещаю.

У самых кладбищенских ворот Влад остановился. Он увидел скромный деревянный крестик на ещё свежем бугорке маленькой могилы. Что-то знакомое почудилось ему в небольшом фото, прикреплённом к кресту. Подойдя поближе, он склонил голову и так простоял несколько минут, охваченный горькой печалью. С фотографии смотрели на него знакомые озорные глаза. Даже на любительском чёрно-белом снимке щёки улыбающегося Игорька горели румянцем.

Влад нажимал и нажимал кнопку звонка в квартиру Антона. Сразу после кладбища он уже был здесь, но ни на звонки, ни на стук в дверь никто не откликнулся. Тогда он обошёл все соседние дворы, заглянул в школу, даже на стадион. Но Антона нигде не было, и его никто не видел в последние дни.

Прильнув ухом к широкой замочной скважине, Влад старательно вслушивался в тишину пустой квартиры и вдруг замер — он услышал какой-то шорох и громко крикнул в ту же замочную скважину:

— Антон, открой, это я, Влад Останин!

Некоторое время спустя послышались тихие шаги, щёлкнула задвижка, и дверь открылась. В первое мгновение Влад даже не узнал Антона — так тот изменился за эти несколько дней. Осунувшееся, побелевшее лицо, впалые щёки, повязка со следами проступающей крови на лбу и потухшие глаза.

— Заходи, — тихо сказал Антон.

Они прошли в маленькую, с задернутыми шторами тёмную комнатку. Здесь царил полный беспорядок. Разложенный диван с мятыми простынями явно давно не застилался. В стене рядом со старенькой гитарой зияли щербинами следы от картечи. На полу валялось охотничье ружьё, бумаги, книжки, серый ноутбук с замотанной синей лентой ручкой и просто всякий хлам.

И лишь в дальнем, самом светлом углу комнаты, напротив окна, на чистом журнальном полированном столике в простой стеклянной вазе благоухал роскошный букет белых роз, перетянутый чёрной траурной лентой.

Антон остановился посередине комнаты, повернувшись к Владу, тихо, но внятно произнёс:

— Ну что ж, давай, бей! — и посмотрел Владу прямо в глаза.

С минуту они напряженно молчали. Потом у Влада задрожали губы, и он, не отводя глаз, вплотную подошёл к Антону, обнял его за плечи и уткнулся лбом прямо в кровоточащую повязку.

И вот так, два высоких, красивых и сильных парня, чем-то очень похожих друг на друга, стояли посреди неубранной маленькой комнатёнки, уткнувшись друг в друга лбами, и горько рыдали по бедной Марине, по так трагично и так внезапно ушедшему детству, по нахлынувшей нестерпимой жалости к себе и друг к другу. Слёзы их, смешиваясь на лету, падали на крышку старенького ноутбука, с лежащим на нём письмом в распечатанном голубом конверте.

Давно Антон не спал столь спокойно и крепко. Простившись вечером с Владом, он забрался с ногами на кресло и ещё долго размышлял о происшедшем с ним в эти самые тяжёлые дни его жизни. Да, видимо, так и уснул.

Проснулся от настойчивой трели телефонного звонка.

— Привет, Антон! Ну как, отоспался? — услышал он в трубке заботливый голос Влада. — Знаешь, сколько сейчас времени? Уже час дня! Я из школы звоню. У нас перемена. Плебей тебе привет передавал. Сказал, чтобы ты поскорее в школу приходил и директрисы не боялся. Её, кстати, скоро у нас и не будет. Приказ из комитета по образованию пришёл. В институт её переводят, к твоему лучшему дружку — Викарьевичу. Это нам в конце урока сам Плебей сказал. Ещё он сказал, что стать директором предложили ему, и вот он советуется с нами, принимать это предложение или нет. Договорились так: Плебей соглашается, но остаётся нашим классным руководителем и учителем истории. В общем, всё в порядке. Так что приходи, ещё три урока впереди!