Ольга Новикова - Каждый убивал [Журнальный вариант] Страница 19

Мысли Глеба, которые он всю дорогу старательно направляет в сторону расследования, то и дело своевольничают и увиливают в сторону. В сторону Анжелы. Командирша! Такая не повиснет на шее, не разнюнится, если вдруг случится какой облом. И по всему видно — башковитая. На допросе — все только по делу, никаких там дамских “а вот я, например…” Пусть и снобка…

Но я тоже не простак! — приосанивается Глеб.

И все же немного неуютно: она-то будет в своей привычной среде, а он…

Да и как пройти в здание, не светясь? Уже было, получал от начальства, когда всего лишь переговорил с районным депутатом, свидетелем по делу об изнасиловании. А это была ключевая фигура — отец подозреваемого. Пришлось попотеть, пока нашел других очевидцев, чтобы арестовать защищенного отпрыска. Но не успел тот испугаться общей камеры, как его выпустили. Облом, который можно было предвидеть, — жертва забрала свое заявление. Купили девчонку, а может, пожадились и просто запугали…

Ну а после той неудачи все медленно, но явно пошло наперекосяк. Сперва он стал спиной чувствовать, что ему уже никто не завидует.

Если б только начальство держало в черном теле… Быть в явной опале — тоже доблесть. Тайная поддержка коллег обеспечена. Но Глебом стали пренебрегать все.

Ему доставались самые бесперспективные, муторные дела, самые неудобные дежурства… И твоя производная демонстрирует, что ты ползешь или даже валишься вниз. Если он пробовал отказаться от черновых предложений, то коллеги даже не снисходили до просьбы, а равнодушно так бросали: “Не хочешь — не надо”. Мол, связываться противно. После чего он поспешно соглашался подежурить в новогоднюю ночь, пойти в отпуск слякотной зимой, когда в Москве тошно, а на полет в края, где тепло или по-настоящему зимно, не хватает ни денег, ни времени. Его покорность принимали за слабость, и уже начинали презирать, не скрываясь. Сколько раз было — заглядывает он в соседний кабинет по делу, а там — большая или малая пьянка. “У тебя что-то срочное?” — спрашивает хозяин, даже из вежливости не приглашая Глеба к столу, за которым сгрудился весь отдел… Буквально все… Им весело… Один только раз новичок-криминалист по доброте душевной осмелился предложить: “Рюмочку выпьете?”, — но, конечно, пришлось отказаться.

Сколько бы Глеб ни хорохорился наедине с собой, сколько бы ни говорил себе: вот я им сейчас покажу! — в реальности все шло хуже и хуже.

Как выбраться из ямы одиночества? Углубляющейся…

Раскрутить громкое дело. Может, удастся что-то выжать из родственной связи Олега с Бизяевым?

Это путь. Надо попасть на пресс-конференцию. Там наверняка двойной кордон… Лучше бы не предъявлять корочки… Если до шефа дойдет, что я без спроса сунулся к депутату, то крика не оберешься… И черт знает, как на это среагируют бизяевские охранники. Инкогнито бы понаблюдать… Но пустят ли человека с улицы? Аккредитация-шмонация, наверное, нужна… На месте сориентируюсь.

Длинная какая дорога! Выбраться из глубокой станции “Парк культуры”, потом по ступенькам в подземный переход на другую сторону Зубовского бульвара, дальше — нескончаемая высокая ограда и, наконец, будка. Пропускают по обычному паспорту.

Но когда Глеб минует широкий вольготный двор, вымощенный квадратными плитами, поднимается на второй этаж и оказывается перед дверями в зал, документ не срабатывает: парень при галстуке в черном костюме сверяется со списком и безразлично бурчит: “Вас нет!” Так произносит, что у Глеба сразу пропадает намерение поуговаривать, он отходит в сторону. Инстинктивно начинает выполнять команду исчезнуть. “Вас нет!” — звучит в ушах.

— Мы же опаздываем! Почему топчешься? — слышит он знакомый, ожидаемый голос и поэтому не вздрагивает, когда Анжела берет его под руку. — Уже начали? — поворачивается она к охраннику.

— Вас ждем… — с иезуитской учтивостью отвечает ей цербер и, помолчав, многозначительно добавляет: — Евгения Ильинична.

Надо же, они знакомы…

Вежливость с приколом, от чего пальцы Анжелы впиваются в запястье Глеба. С силой совсем не девичьей.

И чего сатанеет… Никакая же не новость, что она печатается под псевдонимом. Анжела Анцуп гораздо звучнее, чем Евгения Ильинична Анциферова. Но почему-то бесит ее, когда об этом напоминают. Лет пять назад так в ЖЖ завелась, что предлагала на пари продемонстрировать все документы со своим теперешним именем: три паспорта — российский, старый и новый заграничные, страховое свидетельство и водительские права. В ее блоге была перепалка. Но проговорилась, что бумаги выписаны уже в начале текущего столетия. Именно тогда, судя по интернетовским сведениям, она начала свою борьбу за так называемую “достойную жизнь”, ключевые слова которой — квартира-машина, Лазурный берег, яхта, платья-сумочки всякие… Многого добилась, базовый пункт материализовала, но пока далековато до личного “коммунизма”, при котором, согласно живучей советской мифологии, за полную реализацию способностей (с чем у нее в полном порядке) воздается “по потребностям”. Слишком часто в ее журнальчике мелькают цены на самые разные блага. Настоящая материальная свобода — это как меню в дорогом ресторане: названия блюд без указания их стоимости.

Для себя же Глеб уяснил, что у него нет и не предвидится легитимного ключа, чтобы открыть дверь в Анжелину жизнь, но есть ведь и другие способы проникновения в запертое помещение… Кому, как не следователю, о них знать…

А вот в зал, где начинается пресс-конференция, она его провела. Охранник, уязвивший Анжелу, тем удовлетворился и не уследил за Глебом. Гонор, эмоции чаще всего мешают педантичному исполнению служебных обязанностей.

Чуть помешкав при входе, Анжела мигом ориентируется в заполненном зале и тащит Глеба за собой на два свободных места в глубине второго ряда. Не бросает меня, — радуется он, хотя и понимает, что служит сейчас палочкой, на которую опирается подбитый человек и которую отбрасывают, как только хромота проходит.

— Извините за опоздание, — гундосит невзрачный помощник депутата, пока его начальник самодовольной скалой водружается на сцене. — Виктор Рюрикович с большим трудом выкроил время в своем плотном графике…

Пропуская мимо ушей стандартную преамбулу об успехах комитета, возглавляемого Бизяевым, Глеб осматривается. Примерно то же, что бывает на брифингах прокурорского начальства. Не все удается прогулять, сославшись на текущее расследование. Другое дело — пресс-конференция после поимки им маньяка-детоубийцы, самая первая для Глеба, в которой он ответил на уйму вопросов.

Посадили в президиум, и он онемел. Казалось, журналюги расстреливают его своими въедливыми взглядами. Когда пошли конкретные вопросы, он сперва заговорил не в микрофон, потом слишком близко поднес его к губам, оглушив зал своим сипом, но в конце концов увлекся. Откуда взялось красноречие и куда потом опять пропало… В результате шеф, который взял новичка для демонстрации своего демократизма, был оттерт в сторону и затаил за это. И медийной персоной Глеб не стал — у журналистов короткая прагматичная память.

Публичный успех — как качели. При умелом использовании подбрасывает вверх, а промешкаешь, не так повернешься — и трахнет по темечку.

Голос соседки прерывает горьковатое воспоминание.

— Замешана ли ваша дочь в убийстве Вероники Мазур? — четко, нейтральным тоном, каким равнодушные профессионалы задают проходные вопросы, проговаривает Анжела, не вставая с места.

“Что? Не слышно!” — шипят вокруг.

Анжела спокойно дожидается, когда девица в короткой юбке поднесет ей микрофон, и повторяет слово в слово:

— Замешана ли ваша дочь в убийстве Вероники Мазур?

В шебуршащем зале устанавливается тишина. Довольно-таки зловещая…

Со второго ряда отлично видно, как на холеном загорелом лице Бизяева проступает пот, высверкивают глаза и тут же скрываются за приспущенными веками. Молния, которая может предвещать сильную грозу с ливнем, а может все кончиться по-сухому.

— Моя дочь Светлана Викторовна Бизяева… — Короткая пауза после фамилии и повтор: — Светлана Викторовна Бизяева находится в процессе развода с бывшим мужем…

— Быстро подсуетились, — тихо комментирует Анжела прямо в микрофон.

Девица, служащая ногами для усилителя звука, выхватывает у нее прибор и убегает к задним рядам. А Бизяев невозмутимо продолжает:

— Никакого отношения ни к его бизнесу, ни к его личной жизни моя дочь не имеет. Но мы встретились, чтобы обсудить конкретные вопросы, касающиеся моей депутатской работы, — по-начальнически поучает он. Снова делает паузу, заглядывает в листок-подсказку, потом поднимает голову, чтобы осмотреть зал. Приструнивает аудиторию взглядом и читает то, что написали референты: — Вы все знаете, что, говоря словами Зощенко, культура падает. Научная культура в том числе…