Василий Аксенов - Ленд-лизовские. Lend-leasing Страница 19

Мамочке это массивное создание, очевидно, до сих пор казалось крошкой. Во всяком случае, она постоянно показывала окружающим, и особенно летчику-герою, на усевшуюся к столу тяжелую деву и приговаривала с нежнейшей улыбкой: «Наш пострел везде поспел».

Между тем тетушка Ксеня уже завершала сервировку стола. В центре помещалось круглое блюдо с ее гордостью, не виданной с довоенных времен выпечкой всевозможных пирожков. Бульон, прозрачный, как слеза, стоял в одолженной у Майофисов супнице. Различные закуски, дары ленд-лиза, размещались по всему столу, и также по всему столу видны были пучки свежей редиски. Среди гостей циркулировал также слушок, что после первого стола последует второй, мясной, баранина с косточкой. Ну а потом уже, на сладкое, прибудут русский «хворост» и татарский «чак-чак».

Тетя Ксеня в отложном воротничке поверх шерстяной кофточки хлопотала вовсе не в одиночестве: ей помогали две официантки из пищекомбината Фиры Мироновны. Среди гостей присутствовали также несколько чинов из треста столовых. Один из них был без левой руки, другой на скрипучем протезе ноги, третий с черной повязкой на левом глазу. Правительственные награды, развешенные по пиджакам, создавали общий «оживляж». Вместе с ними здесь были ближайшие соседи по аргамаковскому особняку: чета Майофисов, а также вся семья ответработника Наруллы Сафина. Присутствовала и молодежь: наша Майка, ее подруга Бэбка и Сафин Дамир, что означало «Даешь мировую революцию!» – они сидели на втором ряду стульев. Младшие дети, и в том числе наш Акси-Вакси, получали свои тарелки на диване.

Теперь что касается алкоголя и напитков. Стояло два графина разведенного спирта – крепость не менее 50 градусов. Две бутылки американской «Белой лошади». Дюжина [бутылок] кагора местного производства – при открытии оных на скатерти набиралось немало сургучного мусора. Жбан морса. Жбан пива. Вода «Ессентуки». Вот, собственно говоря, и все; вполне достаточно, чтобы всех взрослых развезло.

Первый тост попросили поднять генерала Ивана Мясопьянова. Тот встал с хрустальным бокалом и, слегка качнувшись, ухватился за желанное плечо Констанции Котельник: «Первый тост, товарищи, предлагаю выпить за великого вождя нашего народа, главнокомандующего вооруженными силами нашей страны Иосифа Виссарионовича Сталина!»

«Ура! Ура!» – зашумел стол. Все встали и опрокинули до дна. Все, за исключением будущей невесты Сесилии, та не разомкнула уста, да и не приподняла каменную попу, и вовсе не потому, что она недооценивала нашего вождя, а просто потому, что сильно отстала от всех, не вполне сообразила, что надо делать.

Дальше пошло: «За победу!», «За наших героев!», «За единство фронта и тыла!», «За первого Героя Советского Союза генерала Ивана Мясопьянова!», «За скромную, но яркую девушку Сесилию Дубняк!», «За тружеников Татарии!».

Налили кружку морса и Акси-Вакси. Он смаковал приятный напиток и к каждому тосту подлезал со своей кружкой, пытаясь создать дополнительный звон.

«Ваксик, мой друг, а где же наш патефон? – спросила по-светски тетя Котя и пояснила генералу и гостям: – Он у нас директор патефона».

Ну, я помчался, подхваченный восторгом. Да-да, я – директор патефона! Вся музыка этой квадратуры и кубатуры в моих руках! Скрылся за перегородкой, и так стремительно, что обнаружил себя уже под супружеским ложем, где вторая половина в военное время пустовала и только жалобно поскрипывала панцирной сеткой в тоске по нашему береговому артиллеристу. Впрочем, в последние месяцы пустовала и вторая половина ложа, так что Ксеня иной раз на ночь загружала туда младших детей.

В самом дальнем углу покоилась картонная коробка с тяжелыми пластинками. Чего только там не было: «Рио-Рита», «В парке Чаир», Изабелла Юрьева, Клавдия Шульженко, сестры Берри, «На карнавале под сенью ночи», Леонид Утесов, оркестр Варламова, юный Цфасман, песенки американских безработных – все это до войны собирали тетя Котя и дядя Феля, обходя государственные магазины, а иногда и пробавляясь находками на толкучке, в частности, почти запрещенными пластинками Лещенко и Вертинского.

Я выдвинул боковую треугольную иглохранительницу патефона. Иглы, хоть и притупившиеся, были в наличии: как видно, Шуршурчик еще до них не добрался. Поставил слоу-фокс «Есть остров, как луна, серебристый». Генерал тут же продемонстрировал могущественный подъем и галантный поклон тете Коте. Сильно прижавшись друг к другу, они стали двигаться по полутора квадратным метрам оставшейся площади. И пели вместе:

«Посети его вновь;

Этот остров – любовь!»

Сильная рифма, ничего не скажешь, от нее никуда не убежишь. Они все больше и больше закруглялись в своих па по направлению к коридору.

Вот сейчас начнется какой-нибудь удивительный ужас, решил Акси-Вакси. И действительно – Сесилия начала неторопливый подъем, сопряженный с одергиванием платья. Двинулась вперед несокрушимо к девчонкам-медичкам Майке и Бэбке, к которым недавно присоединилась юнейшая Зухра Сафина.

«Айда, девчонки, в казарму кавалеристов, – мужским голосом агитировала она и хватала медичек за кругленькие местечки. – Там нас пацаны приспособят по-страшному!» – Открыв ручную сумку с массивными каменьями, она стала забрасывать туда куски шоколада, а сверху втискивать «Белую лошадь».

Первая пластинка кончилась. Акси-Вакси поставил другую, накрутил еще моторную ручку и потащил патефон на террасу.

«Эх, Андрюша, нам ли жить в печали? Играй, гармонь, играй на все лады!» – донельзя знакомым голосом заголосила машина.

Акси-Вакси вдруг проникся острой грустью. Откуда она взялась? Вдруг вспомнилось, как он сидел на полу, крутил ручку и любовался танцующей парой молодых супругов.

Только много лет спустя, уже в шестидесятых, когда постаревшего дядю он стал иногда называть «Феллини», до него дошло, что перед ним тогда танцевала сугубо кошачья парочка – кошечка Котя и котик Феля.

В происходящую ночь неслучившегося сватовства он шагнул с патефоном в руках на террасу и увидел с удивлением, что тетя Котя стоит у резного столба и плачет в платочек. Генерал в этот момент снимал свой китель, чтобы накинуть его на подрагивающие плечики любимой.

«Ваксик, сними эту пластинку! – высоким голосом воскликнула тетя Котя. – Она напоминает мне о совсем других временах!»

Мальчик бросился назад, в странно грохочущую квартиру, выхватил из пакета другую пластинку, вернулся на террасу и переменил репертуар. Запел сладчайший тенор:

Когда простым и ясным взоромТы смотришь на меня, мой друг.Невероятным сказочным узоромЗемля и небо расцветают вдруг.

За эти несколько секунд перемены пластинок изменилась и обстановка на террасе. Теперь там появилась статная женская фигура в королевском одеянии, это была Эсфирь Мироновна Байдук. Сильно светили майские звезды. Полная луна освещала отдельные части террасы и творила там серебристую геометрию, однако вторая женская фигура стояла в тени и театральным голосом произносила оттуда свою роль.

Мне и в самом деле казалось, что мы стоим на сцене и за неимением других зрителей разыгрываем пьесу перед сидящими в темном саду майскими кошками и котами.

«Иван Флегонтович, товарищ генерал-майор, – произносила пищевая княгиня 1944 года. – Вы не удостоили мою дочь, мою чистую Сэсилию, ни взглядом, ни словом, не говоря уже о прикосновениях. Вы, кажется, даже не заметили ее, потому что ваше внимание было целиком поглощено Константой Котельник. Как прикажете мне все это понимать?»

Генерал подошел к ней, оттянул и щелкнул американскими подтяжками: «Многоуважаемая Фира Мироновна, я могу это объяснить только тем, что завтра на рассвете я лечу глубоко за линию фронта».

Он взял тетю Котю за руку. Они вместе спустились с террасы в сад и пошли к калитке, за которой был виден генеральский «Виллис» с Ковальчуком за рулем. Акси-Вакси показалось, что в этот момент вспыхнули все 127 пар кошачьих глаз. Пищевая княгиня потянулась к ним, чтобы что-то еще сказать, однако оступилась и припала на одно колено.

Наш юный Ганимед поставил свой заветный патефон на пол террасы и попытался помочь Эсфири Мироновне. Увы, женщин байдуцкого рода по праву сравнивали со скифскими бабами: он не мог оторвать от пола даже единый член ея, не говоря уже о плечевом поясе. Княгиня [уже] лежала, распластавшись на спине, лицо ея было залито то ли потом, то ли слезной влагой. Заметив беспомощные потуги мальчика, она горестно вздохнула: «Мой мальчик, я глубоко ценю твое желание помочь моему обессилевшему телу. Когда-то я слушала лекции твоей мамы на первом курсе рабфака. Ступай к своей верной тете и знай, что в моем комбинате тебя всегда будет ждать порция чечевичного бульона».

Еще одна мгновенная вспышка 127 пар кошачьих глаз. Ночной спектакль продолжался.

В квартире Котельников продолжалось или, вернее, завершалось разграбление праздничного стола. Гости набивали сумочки, прихваченные втайне авоськи, карманы пиджаков и даже запазухи всевозможными лакомствами, а именно пирожками, бараньими косточками, всевозможными закусками и салатами. Кто-то лихорадочно хлебал из супницы остывший бульон. Другая вляпалась всей кистью руки в студень и теперь слизывала желе с волокнами мяса, кружки лука и половинчатые яйца. Чрезмерное обилие спиртных напитков делало свое дело. Многие расхитители стопроцентно не могли донести добычу до дому, валились набок, пикировали башкой под диван, где прятались маленькие Галетка и Шуршурик. Один дядька из треста все взмывал с куриной ногой в зубах и с башкой, усыпанной хворостом.