Зарин Андзор - Караван в горах. Рассказы афганских писателей Страница 19

Шир Али поднял голову, улыбнулся. Легкий ветерок трепал его редкую козлиную бородку. Показав на чаман, он громко, с волнением и гордостью крикнул:

— Чаман!.. Чаман!..

А жена вдруг заплакала.

Перевод с дари В. Конаровского

Курица, которая умерла

Курица сидела на яйцах, и как только услышала, что старик поднимается по деревянным ступенькам, закрыла глаза и нахохлилась. С надменным видом она ждала, что старик, как обычно, подойдет и скажет с усмешкой:

— Ну, старушка, когда наконец вылупятся твои цыплята?!

Но старик почему-то прошел из сеней прямо в комнату, сгорбившись, едва волоча ноги. Он зажег керосиновую лампу и как был в одежде растянулся на постели. Курица слышала, как он стонет, и открыла глаза. Слабый свет керосиновой лампы проникал через открытую дверь в сени и, казалось, доносил стоны старика, исчезавшие в темноте. Курице казалось, что звуки эти вспыхивали и замирали в такт колебаниям пламени в лампе. Пламя поднималось и тут же опадало, грозя совсем погаснуть.

— Ах, что за мир! — проворчала курица.

И снова стала думать про яйца, на которых сидела, распушив перья. Много дней высиживала она яйца, согревая их своим телом. Шесть штук. Шесть белых хорошеньких яичек. Когда же наконец из них вылупятся такие же хорошенькие цыплята?

— Теперь уже недолго, — шептала она. — Совсем недолго.

Слабые стоны, которые доносил свет лампы, напомнили ей о старике.

— Почему он не разжигает мангал? — буркнула курица.

Обычно, возвращаясь вечерами домой, старик разжигал в сенях мангал и усаживался поближе к огню, бросал на уголек катышек чарса, свертывал из бумаги длинную трубку и ждал, когда появится над мангалом тонкая паутинка белого дыма. Тогда он брал трубку и втягивал в себя легкую струйку.

Долго надрывно кашлял, успокоившись, снова втягивал дым и выдыхал его прямо на курицу:

— На, старушка. Это тебе. Не бойся, здесь нет ничего худого…

Первое время курице дым не нравился. Она отворачивалась и недовольно ворчала. Но постепенно привыкла. Ей даже стало нравиться. И теперь, когда старик садился у мангала, она устраивалась рядом и ждала свою порцию дыма. Получив ее, курица погружалась в блаженное состояние, все представлялось ей словно в тумане, и она сонно закрывала глаза. Старик похлопывал себя по коленкам, мурлыча что-то под нос. Ни слов, ни мелодии разобрать было невозможно. Просто он изливал так свою тоску, словно выдыхал ее вместе с дымом. После нескольких затяжек старик прислонялся к стене и, уставившись в потолок, шумно вздыхал:

— О, этот низкий, подлый мир…

Тяжело поднявшись, старик наливал курице воды, сыпал зерна и приговаривал:

— Вот, старушка, подкрепись, а то ведь проголодалась.

Потом он шел в комнату, ложился в постель и, закрыв глаза, устало говорил:

— А теперь давай спать, старушка. Спокойной ночи…

Просыпался он в плохом настроении и на весь день уходил из дому.

Однажды вечером старик вернулся в мрачном расположении духа. Таким курица его никогда не видела. Он сел возле мангала, и по щекам покатились слезы. У курицы сжалось сердце. Она вообще жалела старика.

Долго он так сидел, не вытирая слез. А курица на него смотрела. Затем он, как обычно, вдохнул белый дым, закашлялся, сделал еще затяжку и, глядя на курицу красными, воспаленными глазами, проговорил:

— Нет горше этой жизни, старушка… А это тебе… — и он выдохнул на курицу дым.

Курица ощутила знакомый, приятный запах. Ноги обволакивала ватная усталость. Воздух вокруг становился вязким и осязаемым. Ей казалось, что если она расправит крылья и попытается ими взмахнуть, то они увязнут в густом воздухе, а земля уплывет из-под ног. Все предметы летали над головой.

— Старушка, зачем только мы приходим в этот мир? Ради чего живем?

Старик с силой ударил себя кулаком в грудь.

— Однажды вот здесь разорвется… — крикнул он, — от боли и тоски…

Глаза его снова наполнились слезами.

— Для чего я живу? Скажи ты мне, для чего? Чтобы кривляться и смешить людей на базаре? — Как всегда, он прислонился к стене. — О, этот подлый, низкий мир…

Он посмотрел в полузакрытые глаза курицы.

— А что ты делаешь целыми днями, когда меня нет? Ведь не сладко тебе в одиночестве?

Старик помолчал.

— Ладно, что-нибудь придумаем.

На следующий день старик принес шесть белых, красивых яичек, показал курице и сказал:

— Ну, старушка, гляди, что я тебе принес! Скоро ты у меня будешь с цыплятами гулять по двору. Целых шесть штук. А они будут бегать и пищать. Вот так… — и старик забегал по сеням, изображая цыплят. — А если расшалятся или набедокурят, ты им всыпь хорошенько. Ясно?.. — и он сердито заклокотал своим старческим голосом, затряс головой и весело произнес: — Ага, вот здесь будут бегать цыплята, маленькие пискуны. Я за ними, а они от меня. Из угла в угол. — Старик засеменил, потом встал на четвереньки и, радуясь как ребенок, с хохотом прополз от стены к стене.

Запыхавшись, поднялся и сел возле мангала. С наслаждением втянул в себя белую паутинку дыма и уставился в потолок. Посидел, тяжело вздохнул, ушел в комнату и, задув лампу, сказал:

— Ну, а теперь давай спать, старушка. Спокойной ночи.

Прошло три дня. Курицей овладело неведомое ей до той поры беспокойство. Она ходила по сеням и ворчала, словно жаловалась. Старик вышел во двор и вернулся с охапкой соломы. Растелил ее в углу сеней, приговаривая:

— Ну вот, старушка, сама чувствуешь, что время твое подошло. — Курица села на яйца.

С тех пор, возвращаясь домой, старик подходил к курице, спрашивал:

— Ну как, старушка? Когда наконец твои малыши появятся на свет?

Курица что-то ворчала в ответ, и старик отходил, извиняясь:

— Ладно, ладно, не сердись, не буду тебе мешать.

Теперь курице доставались самые сладкие крошки. Она почти не двигалась и не могла вволю поесть и попить. А старик, когда она вставала с гнезда, с нежностью смотрел на шесть белых яичек и говорил:

— Ты уж, старушка, постарайся, чтобы они поскорее вывелись, — и шел разводить в мангале огонь.

«Почему он не несет мне поесть? — думала курица. Заклокотала ворчливо, но старик не пришел. Курица с утра ничего не ела и проголодалась. Даже голова стала кружиться. — И огня не разводит», — рассердилась курица, почувствовав себя оскорбленной оттого, что ее забыли, и решила сидеть в гнезде, не вставая. В конце концов ее сморил сон. Проснувшись среди ночи, она увидела в приоткрытую дверь слабый свет керосиновой лампы. Стонов не было слышно. Курица снова закрыла глаза.

Проснулась, когда уже совсем рассвело, но не двигалась с места, в ожидании старика. А он все не вставал со своего лежака. Тогда курица осторожно поднялась на ноги и заковыляла к комнате. Лампа по-прежнему горела. Курица с трудом взлетела на лежак и увидела, что глаза у старика открыты, но зрачки неподвижно застыли, как будто матовой пленкой затянуло прежний живой блеск. Курица клюнула его в лоб. Старик не пошевелился.

«Почему он не хочет вставать», — подумала курица и взобралась старику на грудь. Ей припомнилось, как он ударил в это место кулаком и с горечью сказал: «Однажды вот здесь разорвется… От боли и тоски…» А теперь его грудь была холодной и неподвижной.

Курица заковыляла по телу старика и почувствовала, до чего он худой и костлявый. Остановилась возле торчащих из-под штанин босых ног. Голод давал себя знать. Она побродила по комнате в поисках чего-нибудь съестного. Ничего не было, ни крошки. Перед глазами поплыли черные круги. Она вернулась в сени. Дверь наружу была заперта. Голод своим холодным дыханием все смелее стал пробираться к ней под перья.

«А если старик так и не встанет?» — подумала курица и снова отправилась на поиски. Ни капли воды, ни единого зернышка. Голод грозил лишить ее последних сил. Ворча, курица опять пошла в комнату. Рот у старика был полуоткрыт, глаза устремлены в потолок. Так он обычно сидел у мангала, когда вдыхал белый дым.

Курица остановилась и ждала, что старик сейчас выдохнет дым на нее. Но тот не шевелился. Курица вернулась в сени, села на яйца и закрыла глаза.

Проснулась она уже вечером. Лампа по-прежнему горела. Курице показалось, что старик только сейчас вернулся домой, и она пошла в комнату. Но старик лежал так же, как утром, с полуоткрытым ртом, устремив глаза в потолок. Курице стало страшно. Она несколько раз принималась громко ворчать, но старик не шевелился. Тогда она взобралась на лежак. От напряжения у курицы даже в глазах потемнело. Она клюнула старика в лоб, прошла по его телу. Все бесполезно.

Вернувшись в сени, она посмотрела на яйца в гнезде. Сколько дней она отдавала им свое тепло! «Еще день и вылупятся цыплята».