Александр Половец - Мистерии доктора Гора и другое… Страница 19

«…Постепенно сфера услуг, оказываемых ими товарищам из консульства расширялась». Так Огородников тайно, с противоположной стороны улицы, фотографировал эмигрантов, демонстрирующих против выступлений советских артистов.

Автор, ставший свидетелем этого сюжета, успел запечатлеть его с помощью длиннофокусного объектива

Как бы то ни было — вся тройка была арестована, спустя месяц следствия предстала перед Федеральным судом, и каждый из подсудимых получил свой срок тюремного заключения. Поскольку же Миллер оказался первым в истории США агентом ФБР, уличенным в шпионаже в пользу другой страны, дело получило огласку необычайно широкую, а Куколка, часто встречавшаяся со Светланой, в числе других ее подруг была приглашена в суд в качестве свидетеля со стороны защиты. Как же, спрашивается, было не связать загадочную гибель Куколки с возможным желанием советской разведки спрятать концы в воду? — на этот раз в буквальном смысле этого выражения…

Длительная дружба Куколки с Рачихиным — а многие обстоятельства его жизни и побега из киногруппы Бондарчука оставались не вполне ясными — побудила сотрудников ФБР начать опросы всех, кто был близко знаком и часто встречался с ними. В газетах и на экранах телевизоров почти ежедневно появлялись портреты Людмилы и Рачихина, добытые из домашних альбомов, фотографии автомобиля, в котором погибла Люда.

Вскоре, однако, выяснилось, что роль Куколки в осуждении Огородниковых столь невелика, что не было никакой причины для жестокой расправы с нею у советских властей. И сенсация угасла, а дело о гибели Куколки стало приобретать иную, сулящую мало хорошего Рачихину, окраску.

Утром приехал приятель Рачихина, автогонщик — Володька пытался звонить многим, разменяв у дежурного полицейского несколько долларов, из автомата, укрепленного на стене камеры предварительного заключения, но только у того нашлись триста долларов наличными, потребные для выкупа Рачихина под залог. Поехали на квартиру к Агашкину, их общему приятелю — в Людин дом, зная уже о ее гибели, Володька больше не заходил.

В газетах и на экранах телевизоров почти ежедневно появлялись портреты Людмилы и Рачихина, добытые из домашних альбомов, фотографии автомобиля, в котором погибла Люда.

У Агашкина он и остался пока, ожидая, как будут развертываться события, не сомневаясь в том, что предстоит еще не один разговор с полицией, и готовясь к новым допросам. Приходила мысль признать свое участие в гибели Куколки — сказать, например, что столкнул ее машину в океан, оглушенный приступом ревности к ее новому другу — в этом случае, говорили друзья, хоть и не миновать тюремного срока, но он может быть короче…

Через какое-то время за ним снова приехали, отвезли в полицию и приступили к новой серии допросов. Следователей было двое. Предупредив Рачихина, что тот имеет право не отвечать на вопросы, они, как Володька понял позже, обретя солидный опыт подследственного, распределили между собою роли — «злого», который кричал на Рачихина, требуя признаться в предумышленном убийстве Людмилы, и «доброго», который вроде бы вполне сочувственно, но настойчиво уговаривал его подумать и рассказать, как Куколка довела его до необходимости расправиться с нею столь жестоким способом.

Допрос шел через переводчика, в помощи которого чувствовалась настоятельная необходимость. От услуг адвоката, предложенных ему в первые же часы допроса, Рачихин поначалу отказался, полагая, что, согласившись на них, он как бы априорно признает этим свою вину.

Две последующие ночи, включая и новогоднюю, Рачихин провел там же, в полиции. Наступил первый день нового, 1986 года. В этот день произошло что-то непонятное. Рачихин и по сегодня не находит объяснения поведению полицейских, ведших его дело: его отвезли в тюрьму, и Беглый, уже переодетый в робу заключенного, готовился к тому, чтобы быть направленным в камеру, когда двое допрашивающих его детективов вдруг вернули ему всю его одежду — рубашку, куртку, башмаки. Джинсы дали чьи-то, поношенные — его брюки остались, как ему объяснили, для исследования.

— Ты свободен, переодевайся и иди, куда хочешь, — услышал он, не веря своим ушам. — Правда, — добавил один из детективов, — на улице тебя могут арестовать. Но это уже твое дело, нас это не касается…

Позвонили Агашкину. Тот вскоре приехал к тюрьме — не один, но вместе с Олегом, их общим приятелем, — и через полчаса Рачихин снова был в квартире Агашкина, где и прошла его следующая ночь.

Наутро Рачихин, поразмыслив, решил заехать на работу в столярку. Хозяин встретил его сочувственно. Он пролистывал пухлую стопку газет последних двух-трех дней, показывая Рачихину полосы, с которых все еще не сходили фотографии Куколки и ее машины. Фотографии сопровождались пространными комментариями — журналисты истово копали вглубь, пытаясь путем опроса друзей Люды и Рачихина установить причины гибели Куколки, Володькино прошлое: его возможные связи с КГБ, поручившим ему устранить информированного свидетеля шпионской деятельности Огородниковых.

— Как же все произошло? — допытывался хозяин.

Рачихин разводил руками:

— Не знаю, не знаю… — повторял он, и хозяин, убедившись, что ничего для себя нового он от Рачихина не узнает, поручил ему какую-то несложную работу и занялся своими делами.

Дня через три в квартире Агашкина собралось человек 15 на поминки по Куколке. Никто из них на похоронах не присутствовал — Бен захоронил тело Людмилы в океане, не оповестив их ни о дате, ни о месте прощания с нею. Возможно, он был прав, не желая, чтобы близкие видели Куколку: по заключению патологоанатома, гибель Людмилы оставила на ее теле множественные ссадины и синяки, наводившие на мысль о ее насильственной смерти, возможно, — об удушении.

Подобные травмы вполне могли быть и результатами падения ее в автомобиле с большой высоты: тот же синячок на шее, который, вроде бы, свидетельствовал об ее удушении, мог образоваться и от удара, нанесенного ей Рачихиным, пытавшимся защититься от ногтей разъяренной Куколки. Еще детективам предстояло определить по особенностям расположения тела Куколки в затонувшей машине, была ли она сама за рулем в момент гибели, что могло бы означать ее попытку вести машину — иначе говоря, в этом случае она была жива, когда «Фольксваген» обрушился в океан.

Или же тело ее было уже позже перенесено водой от заднего сиденья немного ближе к лобовому стеклу?., и почему, в таком случае, одна нога ее оказалась придавлена ко дну передним колесом?

Вопросов было явно больше, чем ответов на них — и у следствия, и у всех, кто следил за его результатами, — прежде всего, у подруг Куколки. Кто-то из них непрерывно звонил следователям, предлагая свидетельствовать о таких подробностях отношений Куколки и Рачихина и о таких, якобы сделанных им, признаниях своим друзьям в перерывах между арестами, которые не оставляли сомнения в его причастности к гибели Людмилы.

И 7 января к 12 часам в квартиру Агашкина явилось сразу с десяток полицейских.

Светя фонариками, они прошли прямо в комнату, где уже готовился уснуть Рачихин, предъявили ордер на его арест. С наручниками на запястьях, прикованными к надетым на ноги кандалам, его доставили в городскую тюрьму. Последовала смена одежды — своей на тюремную, которая с того момента стала как бы второй кожей, приставшей к Рачихину на последующие месяцы — душ с водой, пропитанной каким-то остро пахнущим дезинфицирующим средством. Пока Рачихин мылся, стараясь не дышать носом, чтобы не чувствовать этого запаха, пропала опись вещей, с которыми доставили его в тюрьму. Видимо, украли. Не имея этого списка, Рачихин практически лишался всего, что было в опись внесено — одежды, обуви, содержимого карманов…

Словом, начало выглядело многообещающим — в этом Рачихину довелось вскоре убедиться. Сначала была жуткая одиночка — «хай пауэр», то есть камера ужесточенного режима. Потом, по просьбе адвоката, он был переведен в другую — рассчитанную на 6 человек, т. е. с шестью кроватями и одним туалетом. Рачихин оказался в ней восьмым: на койках уже были размещены шестеро негров; седьмой заключенный, тоже чернокожий, оккупировал место в углу камеры, дальнее от унитаза и рукомойника.

Таким образом, Рачихину досталось устроиться на цементном полу, покрытом рваным ковриком, в самой непосредственной близости от тюремной, выражаясь по-русски, «параши», санитарное состояние которой каждой ночью становилось ужасающим. Ни простыни, ни подушки Рачихину не дали — было только тонкое, мало согревающее одеяльце, в которое кутался ночами Рачихин, пытаясь укрыться им от холода и тюремных крыс. Никто, казалось, Беглым больше не занимался. Его не вызывали на допросы, тюремное начальство, никак не выделяя его из сокамерников, внимание на его просьбы выдать матрац и постельное белье не обращало.