Максим Матковский - Попугай в медвежьей берлоге Страница 19

– Посигналь этому петуху на «Жигулях»! – крикнул я.

– Простите, что? – спросила Карина (водила она превосходно! Я едва поборол желание поцеловать ее коленку!)

– Говорю, ну и пробки сейчас из-за снега.

– Ты рыл канаву?

– Да, – ответил я. – Канаву, конечно. Не рыл, а показывал красномордым деревенщинам, как правильно обращаться с мерзлым грунтом. Там мой офис будет. Бюро переводов. Самое престижное в Киеве, клиенты уже толпятся. Я создам огромный штат переводчиков. Двести человек. Или больше…

– Эти рабочие роют канаву для моего брата. У него там офис, – сказала Карина.

– Ничего не знаю. Ваш брат тоже будет в том здании?

– То здание полностью принадлежит ему.

– Хм, ну да, ну да, – сказал я. – Значит, мы говорим о разных зданиях.

– Хочешь, заедем, пообедаем где-нибудь?

– Нет, у меня совсем нет времени. Я уезжаю, в командировку, в Бейрут. Очень важные переговоры. Поставки оружия. Контракты на миллионы. Президент тоже будет, министры тоже будут. Дела.

– Значит, у нас завтра не будет пары?

– Будет! Еще как будет! Готовьтесь. Я вернусь, даже и не надейтесь.

Непонятно, чем я думал, но буквально на ходу я попытался выпрыгнуть из машины, Карина резко затормозила, я захлопнул дверь, она остановила акулу у бровки.

– Слушай, извини за…

– Не стоит!

– Ты хороший учитель, правда…

– Нет-нет, никакой я не учитель. Ты была права, я слишком молод, чтоб преподавать. Учитель начинается с сорока, и не раньше!

– Давай, дам тебе взаймы? – спросила она.

– Что за вздор! – Я выпрыгнул из машины и поспешил скрыться в толпе.

Глава 23

После смерти Абу Магира мне позвонила заведующая кафедрой Лариса Дмитриевна и предложила взять полставки в Институте филологии. Третий курс. Попались несерьезные ребята – в основном аудитория состояла из приезжих. На парах они шелестели фантиками от конфет, постоянно что-то жевали, громко смеялись и вели себя как школьники. Больше всего меня раздражали девушки, попивающие соки из трубочек. Я им сказал:

– Дела плохи. Вы ни черта не знаете.

Бороться с ними не было сил. Да мне и не хотелось. У всех туповатые рожи, парни сидели, разинув рты, и мечтательно поглядывали в окошко. Девушки постоянно смотрелись в зеркальца, тискали мобильники и охаживали губы помадой.

Бестолковая публика. Глаза не горят. Скучающие смерды.

Также после смерти Абу Магира мне достались его вечерние курсы. Еще пятьсот гривен в кармане. Курсы проходили три раза в неделю, начинались в семь вечера и заканчивались в десять. Люди приходили разные: курсанты военного института, некрасивые филологические девы, семейные пары, праздные идиоты, которые вместо боулинга и бальных танцев почему-то выбрали арабскую вязь. Курсы – вообще плевое дело, легкие денежки, специально к ним я никогда не готовился, приходил и читал дневной материал.

Дела пошли на лад. Иногда в день я читал по четыре лекции, потом ехал домой пить кипяток с кипятком, просиживал над учебником арабского языка и возвращался в желтый корпус читать курсы.

Однажды меня вызвали на кафедру. Лариса Дмитриевна попивала чай за столом. Перед ней стояли студентка и мать студентки. В студентке я узнал отъявленную прогульщицу с третьего курса. Мать студентки трет глаза платочком, одета бедно и неряшливо, студентка же одета вызывающе и безвкусно. Несмотря на холодину, на ней коротенькое платьице, грудь нараспашку. Она громко жует жвачку и всем своим видом показывает: нужны вы мне больно, умники, вот выйду замуж за высокого, голубоглазого, богатого и молодого… Классическая ситуация. Непонятно, зачем родители впихнули девочку в институт на арабский язык и литературу? При этом хорошенько раскошелились и теперь страдают.

– Матковский! – сказала Лариса Дмитриевна. – Как там твои нефтяные магнаты поживают?

– Спасибо, хорошо, – ответил я, опешив от такого радушного приема.

– Вот этот самый Матковский, – сказала Лариса Дмитриевна матери студентки. – Его никто не любит – слишком вредный. Но профессор Удов называет его будущим украинской арабистики…

– Профессор Удов даже правильно огласовки не может расставить! – вспылил я и крепко прижал портфельчик к груди.

– Тихонько, тихонько, – пожурила меня Лариса Дмитриевна. – Ох уж эти арабисты… как дети, ей-богу…

– Да вы ему проверку устройте, он хамзу вместо подставки на алифе напишет… или на строке! – настаивал я.

– Тихонько, я сказала… Удов Коран, между прочим, на украинский перевел, а что ты?

– А я составляю учебник.

– Какой еще учебник?

– Скоро узнаете.

– Мы собрались Реуцкую выгонять, – сказала заведующая.

Мать студентки вытерла новые слезки. Мне хотелось слизать эти слезки и проорать: зачем ей арабский, дура?! Не плачь, отдай ее в швейное училище или пусть идет работать официанткой!

– И правильно делаете, – сказал я. – Выгоняйте.

Реуцкая поджала пухлые губки и опустила голову.

– Позанимайтесь, пожалуйста, с моей дочерью дополнительно? – попросила мать.

– Какой смысл? – спросил я. – Арабский – это вам не игрушки. Тут всю жизнь угробить надо. И одной жизни не хватит. Десять часов в день учить, и то не выучишь.

– Она будет стараться, пожалуйста, – взмолилась мать.

– Буду стараться, – прошептала Реуцкая.

– Пятьдесят гривен за одно занятие, – сказал я.

Занимались мы два раза в неделю, обычно усаживались на четвертом этаже в маленькой аудитории под крышей, где никогда никого не было. Тишина. За окном кружатся крупные хлопья снега. Сидим за одной партой, перед нами раскрытый учебник. Реуцкая читает по слогам, я поправляю ее и думаю о ее ногах. Интересно, она случайно касается меня под партой? Интересно, зачем она прижимается ко мне плечом и так томно дышит.

– Что-то здесь совсем холодно, – шепчет Реуцкая.

– Странно, – говорю. – Мне совсем не холодно, батареи горячие. Жарко, как летом в Каире.

– Вы бывали в Каире?

– Не отвлекайтесь, – прошу я.

– А где вы еще бывали? У вас такие нежные руки.

– Никакие они не нежные!

– Вы играете на пианино?

– Еще чего!

А где мои руки?! Руки мои забрались под юбку.

Я трогаю ее грудь уже без всяких стеснений. Расстегиваю блузку, одна пуговица отрывается и катится по потертому паркету. Уверенный третий размер. Отлично! Что дальше? Родинка над пупком. Она целует меня в шею и облизывает горячим языком ухо. В брюках моих копеечных вспыхнул настоящий пожар. Пожарище. Сердце стучит, печень выпрыгивает, дыхание сбилось. Я отталкиваю ее и пячусь к двери…

– На сегодня все, – говорю я. – На сегодня хватит, спасибо.

В коридоре я застегиваю рубашку, поправляю галстук и жду, пока пройдет эрекция. Потом спускаюсь по лестнице, девчонки выходят из столовой, глядят на меня и посмеиваются. Парни у кабинета английского языка как-то странно хихикают. Будто бы все знают о случившемся!

У гардеробной меня останавливает профессор Удов, уж больно похож он на Хемингуэя: седая окладистая борода, хитрющие глазки, плечистый.

– Доброго дня! – говорит профессор.

– Ага… доброго, – отвечаю я. – Скажите, светило арабистики, а как вы напишете хамзу, если…

– Дружище, – говорит профессор. – Застегните ширинку… у вас же все торчит!

Вот что сказала мне студентка Реуцкая на следующий день:

– Поставьте мне на экзамене «отлично».

– С какой это радости? – спросил я.

– Да так просто.

– Вы еще попробуйте у меня «удовлетворительно» заработать.

– Вы поставите «отлично»… иначе…

– Иначе что?

– Иначе все узнают. Я сейчас же пойду в деканат и скажу, что вы ко мне приставали. Грязный… грязный преподавателишка! Любишь руки распускать?

– Ты сама полезла.

– Кто поверит? Я и расплакаться могу, между прочим.

Она скривилась, и по щекам действительно потекли слезы.

– Черт, – сказал я. – Черт. Не шантажируй меня, понятно? Поставлю я тебе, что хочешь, только отвали.

Я бы поставил, а ничего другого и не оставалось.

Глава 24

С генеральным директором запорожской компании «Транс-Сервис» меня свел Михаил.

Генеральный директор назначил встречу в парке Нивки возле колеса обозрения. На этом колесе мы много катались в детстве вместе с сестричкой и отцом. Мы обожали колесо, и сам парк очень любили, только вот с деньгами было туго, поэтому посещали мы парк крайне редко.

Пришел я на полчаса раньше, потому что боялся опоздать и едва не околел от холода. Парк пустовал, павильоны были закрыты, озеро замерзло, катамараны зимовали под навесом, и только чертово колесо медленно вращалось. В будке под колесом сидел смотритель и попивал чай, смотрел юмористическую передачу по портативному телевизору. Нарезав несколько кругов вокруг озера, я увидел, что к чертовому колесу подошел мужчина в черном пальто, за руку он держал маленького мальчика. Они о чем-то начали беседовать со смотрителем. Я подошел и прислушался.