Анатолий Вилинович - Остап Бендер в Крыму Страница 19

— О, господин Канцельсон, разумно, даже похвально. Знайте, что графиня Воронцова-Дашкова первые три года жила в фешенебельной гостинице в Каннах. Затем переселилась в Висбаден, где и умерла в 1924 году…

— Так ее нет уже в живых?! — привстал с восклицание Канцельсон? — Вы поражаете меня такими словами, господин моряк.

— Скорбно, что вы этого не ведали, уважаемый негоциант. Графиню похоронили в семейной усыпальнице Шуваловых на кладбище при русской церкви…

— И кто же имеет теперь право на ее наследство, хочу я спросить?

— О каком праве вы спрашиваете? Недвижимое имущество, как вам известно, национализировано Советами, а то, что мы думаем найти, будет принадлежать ее родственникам… а, вернее, тем, кто найдет и сумеет вывезти отсюда, господин Канцельсон.

— Я так это и понимаю, раз так, как вы говорите. Но свою долю я предпочитаю получить здесь, не отходя от касс, как говорится, господин моряк.

— Можно и так, если найдем… — встал старший помощник «Тринакрии», — Мне пора, господин Канцельсон, — взглянул он на карманные часы. — Сейчас заканчивается разгрузка и начинается погрузка моего судна. Счастливо оставаться и удачно действовать. Семь футов под килем, как говорится у нас, — пошел из буфета моряк.

— А вам счастливого плавания, — встал и сделал шаг за ним негоциант. Канцельсон расплатился и пошел не к ожидавшей его пролетке, а в туалет.

— Надо отнять у него ту бумажку, товарищ Бендер, — прошептал Балаганов, подкрепляя свои слова недвусмысленным жестом. — Там места клада…

— Спокойно, спокойно, господа наблюдатели, — говорил Остап. — Не надо силовых приемов, Шура. Шагните в ряды лучших методов. Главное, что имеющиеся у нас сведения подтверждаются, геноссе-рыжик.

Они вышли из вокзала и сразу же остановились. Неподалеку стоял сборный автомобиль севастопольского ОПТУ и возле него компаньоны увидели знакомого им Донцова. Рядом с ним маячила девица, которую они приметили у буфетной стойки, когда та медленно тянула ситро из стакана. Было ясно, что она была агентом из конторы Железнова.

Канцельсон, увидев Донцова, отпрянул в сторону, но тут же вежливо поднял свой котелок, как бы приветствуя его. И когда поставил уже ногу на подножку пролетки, Донцов козырнул ему и взял негоцианта за локоть.

— Прошу в нашу машину, господин Канцельсон, — голосом, не терпящим возражения, сказал оперативник.

— В чем дело? В чем дело? Я протестую, я иностранно-подданный. Я же все объяснил вашему начальнику… — затараторил коммерсант.

— Хорошо, хорошо, господин Канцельсон, небольшое дело к вам и точка, — и Донцов бесцеремонно подсадил негоцианта в машину.

— Видите, детушки-голуби? — спросил Бендер своих друзей, садясь в автомобиль. — Приобретайте опыт, Вы стали свидетелями уже второго задержания одесского еврея Мишеля Канцельсона, сделавшегося греко-турецко-подданным негоциантом. Видите, что получается, если нарушать Уголовный кодекс, — указал Остап в сторону задержанного.

— Еще как… — тряхнул рыжими кудрями бывший завсегдатай ДОПРов. — Но бумажка, бумажка, командор, — голосом человека, потерявшего банковский чек на крупную сумму запричитал Балаганов.

В это время гэпэушное средство передвижения, очень похожее на бывшую «Антилопу-гну» Козлевича, нещадно чадя и треща, двинулось от вокзала. Уцепившись за дверцу этого своеобразного «лорен-дитриха-2», извозчик пролетки закричал:

— Эй, постойте, постойте, а платить кто будет?! Так не пойдет, гражданин хороший, не пойдет! Заплатите за конный извоз, а потом и катите себе!

— Не извольте беспокоиться, не извольте беспокоиться, уважаемый, — запустил руку в карман Канцельсон и сунул в руку извозчика скомканную денежную купюры.

— Поехали, поехали, — строго приказал Донцов. — Нашел время расплачиваться. Отстань от машины! — грозно гаркнул он на кучера.

Извозчик развернул скомканную пятерку и из нее выпала бумажка. Он закричал вслед машине:

— Постойте, тут еще бумажка, бумажка какая-то, господин хороший!

Но гэпэушная родня «Антилопы», громко тарахтя, уже покачивалась на почтительном от него расстоянии, и его крик седоками услышан не был. Зато бумажку увидели и пролеточника услышали Остап и Балаганов. Их ветром поднесло к извозчику и Бендер, копируя Канцельсона, сказал:

— Не извольте беспокоиться, не извольте беспокоиться, уважаемый, дайте-ка мне эту бумаженцию, я ее передам вашему ездоку, а моему приятелю.

— Э-э, нет, почтеннейший. Тот господин меня часто подряжает. Сам и передам ему эту писулю в другой раз. Но-о! — хлестнул кучер вожжами застоявшегося коня.

— Стой, тебе говорят! — схватил лошадь за узду Балаганов.

— Отдай письмо, уважаемый, это я ему писал! — встал не подножку пролетки Бендер.

— Мы ему писали, уразумел? — повысил голос молочный брат командора Вася, не выпуская из рук уздечку.

— Вы писали, говорите? — прищурил глаза кучер, глядя то на одного, то на другого, смекнув, что здесь что-то не так, поскольку такой интерес к этой записке. — Я сам ему и отдам, граждане, и где он живет, я знаю, — снова захлестал он вожжами по крупу лошади с криком: — Но-о! Отпусти, коня, говорю! — замахнулся он кнутом.

Этот разговор с упрямым и недоверчивым извозчиком, переходящий уже в скандальную стычку, долго мог бы еще продолжаться, если бы Балаганов не вскочил на пролетку и, ухватив того за грудки, угрожающим тоном процедил:

— Отдай тебе говорят.

— Ну ну ну разошлись тут. Коли писали, так и забирайте, что мне от этого, сдался извозчик и отдал Бендеру записку, которая была не иначе, как от старпома «Тринакрии».

Остап пробежал глазами по написанному в ней и с удивлением взглянул на кучера. А тот, поняв его взгляд по-своему, спросил:

— Изволите со мной ехать? Прокачу с ветерком, граждане. Не дорого возьму, раз вы приятели того господина.

— Нет, уважаемый, поезжайте, поезжайте сами, — ответил Бендер и снова посмотрел на написанное в бумажке.

— За мой простой и бумажку, может что накинете, граждане? — не спешил отъезжать кучер.

— Езжай, езжай, за простой мы не виноваты, — махнул рукой Балаганов.

— А за бумаженцию… держи, — кинул Остап ему трояк.

— Премного благодарен, граждане, премного, — хлестнул коня извозчик, отъезжая, сказал: — Сразу видно, что вы приятели того господина…

— Командор, в записке что-то не то? — спросил обеспокоенный Балаганов, видя своего старшего молочного брата озадаченным.

— То, то, дорогой Шура Шмидт, — направляясь к ожидавшему их Козлевичу весело ответил Бендер. И, когда сел в автомобиль на свое командорское место, спросил: — Видели, Адам, как мы добывали эту писулю?

— Видел, видел, Остап Ибрагимович, и уже собирался предупредить…

— Предупредить? — удивленно посмотрел на него Остап.

— Да. Из вокзала вышел агент дорожно-транспортного отдела того же ГПУ.

— У него что же, на лбу было написано, что он агент ОДТГПУ? — продолжал смотреть с улыбкой на Козлевича Бендер. — Или вам показалось, Адам Казимирович?

— Не показалось, он был в армейской форме и в фуражке с малиновым околышком. С такими я уже имел дело когда-то, — пояснил Козлевич.

— И я таких легавых хорошо знаю, — подтвердил балаганов. — Встречались.

— Не сомневаюсь, Шура Шмидт. Встречался и я. — усмехнулся Остап. — И не только встречался. Но я имею ваше слово «агент», Адам. Если агент, то он не в униформе, а в гражданском одеянии, чтобы быть замаскированным, а если он в форме, то сотрудник…

— Открытый легавый, командор…

— Вот вы опять, Шура, за свое бескультурье… Да, так и куда же делся этот самый сотрудник ОДТГПУ, который несомненно мог вмешаться в наш отъем записки?

— Как куда? — засмеялся непревзойденный автомеханик. — Погнался за двумя беспризорниками, Остап Ибрагимович. Интерес к ним отвел его внимание от вас, братцы. Видать, посчитал он тех беспризорников контриками, — удовлетворенно погладил кондукторские усы бывший владелец таксомотора «Эх, прокачу!».

— Так что там в письме, командор? — спросил, теряя терпение, Балаганов.

— Да, Остап Ибрагимович, что там? — с не меньшим нетерпением взирал на великого искателя миллионов и Козлевич.

Балаганов и Козлевич высунулись со своих мест к предводителю и поедали его глазами, сгорая от любопытства.

Бендер загадочно взирал на своих компаньонов и медлил с ответом.

— Так что там? — повторил Балаганов.

— О! — наконец произнес Остап. — Как я полагаю, в этом письме есть все. Могу повторить вам, молочный братец Вася, то, что я говорил вам и нарушителю конвенции Паниковскому когда завел дело на подпольного миллионера Корейко. Но я повторяться не буду. А только скажу, господа единомышленники, что в этом письме лежит ключ к осуществлению моей голубой мечты детства.