Олег Ермаков - Покинутые или Безумцы Страница 19

«И не простирай своих глаз на то, чем Мы наделили некоторые пары их — расцветом жизни здешней, чтобы испытать их этим. Удел Господа Твоего лучше и длительнее!» Коран, 20:131.

Но каждый мечтает об этом испытании. И никто его не выдерживает. Стоит послушать голос человека, считавшего вчера копейки и получившего сегодня… ну, всего лишь сколько-то тысяч. Стоит прислушаться и хотя бы к самому себе. Расцвет жизни здешней? Да! Все мы боимся бедности. Бедность вызывает ненависть. Любой бедняк это на своей шкуре испытал. Сады, цветущие в запредельности?..

Кто же видел их? Видел ли ты?

Сюжет и нарратив вторичны, главное настрой, пишет X. У. Гумбрехт. И он же утверждает, что, декламируя старых поэтов, мы возвращаем физическую реальность, тон прошлого.

Вот почему так хорошо бывает в храме: не один голос, а десятки голосов, хор задает тон прошлого, чистый и высокий. И ты входишь в Книгу.

Мысли о самоубийстве дают некоторую свободу, по крайней мере, это шаг к свободе от жизни и в то же время усиление жизни. Полнота жизни на берегу смерти.

Ориентацию на смерть дают все религии. Это позволяет освободиться от власти жизни и всего земного вернее, чем мысли о самоубийстве. Но самоубийство проще, требует не усилия духа, веры, а наоборот, неверия и голого отчаяния. Скатываться легче, чем подниматься.

Решил пойти получать медицинский полис безработного. Жена заставила. Наутро после бурной встречи с друзьями я выглядел не лучшим образом. Да что говорить, «ты был как труп», честно призналась жена. И на следующий день выперла меня за полисом, мол, приедет «скорая» и без бумажки даже укол не сделают.

Пошел.

Приближаюсь к перекрестку одному, на ул. Тенишевой. И думаю: да, перед Новым годом здесь двух мужиков на моих глазах авто сбило, они отлетели, как резиновые мячики. Но пьяны были и поэтому вроде бы отделались легко. А удар был приличный, один мужик никак не мог найти кроссовку, слетевшую с ноги. Ему ее кто-то принес. Он обулся и начал искать сигареты. Им советовали вызвать «скорую», милицию, но они отмахивались. Ну, об этом еще Чжуан Чжоу писал в своем трактате, в главе «Понимающий сущность жизни», дескать, пьяный при падении с повозки не разобьется насмерть, ибо кости и сочленения у него, как у всех, но душа — целостная, «сел в повозку неосознанно и упал неосознанно». Не было страха, поэтому и остался жив.

Но я был серьезно трезв.

Надо, думаю, смотреть в оба… И уже перешел нехороший перекресток, как вдруг: жжж! тормоза… По асфальту сумки летят. На капоте парочка, парень и девушка. Но скорость была маленькая, так что ничего особенного. А все же. Страшновато и обидно. И сумки на асфальте. Девушка перепугана. И ее парень со зла подскочил к авто — а водитель, его примерно лет, что-то растерянно спрашивает, мол, ну… как вы? — а вот так! И парень сунул кулаком в открытое окно, даже я услышал стук кулака по лицу. На этом все. Подняли сумки и дальше пошли. Водитель поехал своей дорогой. А я поспешил — своей. Надо думать о чем-то другом, всегда о хорошем, светлом.

Но продолжал думать о плохом. О чем же еще думать, если ты безработный, издательства твои книги не печатают, и после дружеской пирушки чувствуешь себя скверно даже на третий день, не то, что в былые годы…

И полис не получил, каких-то документов не хватило, надо снова идти в какие-то учреждения, ждать в очередях, слушая чей-нибудь невеселый рассказ о проблемах и думать, что снова возникнет какая-либо закавыка.

Нет, хватит! Надо наладить оптимистическую синхронистичность. Думать об улыбках фортуны и везунчиках. Никаких аварий, провалов, дефолтов, болезней и слез, никаких стенаний старческих, дырявых крыш, тощих собак, злобных соседей, никакой гари в воздухе, никаких драк под окнами общаги напротив, никаких сырых углов, обшарпанных стен, ржавых воющих труб, никаких бледных угрюмых лиц, никаких выкриков сумасшедшей соседки по вечерам с лоджии… Мне всегда чудится в ее речевках что-то северокорейское и родное, советское, ей, видимо, нравится, как эхо жутковато раздувает ее крики и носит от стены одного дома к стене другого дома. Не удается разобрать ни слова. Поэтому и мерещится какой-то митинг на гигантской площади имени Ким Ир Сена.

Все, баста.

Вот, например, пишут, что один американец обнаружил на своем скромном банковском счете нежданные сто тысяч долларов. Счастливчик опешил. И отправился в банк, все честно рассказал. Но там так и не смогли установить, откуда и как на него свалились сто тысяч и отказались их забирать.

…Разве этому поверишь?

Да и мелко все это: счет в банке, сто тысяч. Другое дело, если бы… если бы…

Со снегом воздух сразу помягчел. Любителю городских хождений самое время пуститься в путь по улицам, вдоль трамвайных линий, сквозь заснеженные скверы, через преображенные дворы, мимо хмурых домов с почерневшими окнами — и дальше, в первые снегопады двадцатилетней, тридцатилетней давности, в занесенные белыми хлопьями настороженные виноградники горного Востока с глинобитными крепостями; в пустые сады брошенных деревень России; вверх по горе к таежному жилью — зимовью с одним оконцем, ночью наполнившемуся бледным светом сентябрьского снега…

И перезвон колоколов возвращает в этот век, на улицы этого города. Авраамиев монастырь. Мощный клен, похожий на дуб. Крепостная стена. Вдруг мысль, что колокола не для людей звучат. В вечерних снежных сумерках на пустынной улочке это слишком очевидно.

Может ли кто-то быть осужден за неверие?

…Вдруг вас вызывают повесткой в суд. Что такое? Кто? Где? С кем? В суде заявляют, что ваш сосед подал на вас иск, суть которого в том, что вы не поверили ему, его рассказу о… сомах, например. Он рассказывал вам, что в его деревню на берегу озера сомы заползали по ночам. А вы не поверили. Но у него есть свидетели: двое-трое жителей деревни. И все жильцы дома ему верят, кроме вас. Своим неверием вы утверждаете, что сосед — лгун. Иск он предъявил вам как человеку, который не верит, ибо это в высшей степени оскорбительно.

Бред? Кафка?

Встать! Суд идет…

Солдат, георгиевский кавалер, невысокий, светлолицый, лобастый; около года он был студентом какого-то уч. заведения в Петербурге, потом оказался на войне с турками; готовился к бою, в котором, судя по всему, должен был погибнуть.

…Досмотреть не дали соседи, чем-то грохнули по стене. Или это и был последний взрыв? Или удар по стене ворвался в сон и озарил все светом обреченности? На лестничной площадке я столкнулся с ними, одетыми во что-то зимнее, темное, поздоровался и ничего не сказал. Ну, насчет вмешательства в судьбу солдата среднего роста… лобастого… жившего когда-то в Санкт-Петербурге.

Бегство от времени, идущего к смерти (так определял праздник Элиаде), заканчивается поимкой беглеца и водворением на дорогу, ведущую… ну, ясно, куда. Вот отчего у людей, переживших праздник, глаза кроликов. (Интересно, а что имел в виду Блок? У него-то пьяницы разнузданные, самоуверенные. Чем-то они напоминают Б. Кролика из «Алисы», довольно неоднозначного типа. Читал ли Блок сказку? Перевод вышел еще в 19 веке. Или все проще: у блоковских пьяниц глаза были алые?.. Или все-таки круглились от испуга?)

Поэзия «Каталога гор и морей» столь красочна и густа, что в день более одного Цзюаня (сиречь главы) читать не стоит. В этой книге дана топонимика древнего мира. Чтобы расшифровать все, нужны недюжинные знания, ученые много времени уже потратили на это. Но верхний поэтический слой вполне доступен для медитаций.

Первой названа гора Блуждающая. На ней растет дерево, листья с черными прожилками, а цветы освещают все вокруг. И если носить кусочек этого дерева у пояса, то никогда не заблудишься.

А гора-то Блуждающая… Правда, неясно как и где… Где-то у Западного моря. Но как бы там ни было, а маршрут начинается здесь, и древний ходок (а вместе с ним и современный читатель) получает что-то вроде компаса. И называется это дерево — Дурманное гу. Комментаторы связывают его с солнечными деревьями. И, значит, дерево у пояса ведет за солнцем. Легко себе это вообразить: одинокого путника, начинающего маршрут на пустынном берегу моря, от стоп горы Блуждающей — в средоточие имен древнего мира.

Еще дальше к востоку (компас-то из куска солнечного дерева) лежит гора, где много меди, а на северном склоне много серебра. Но главное не это. На горе обитают любопытные звери, похожие на коней, их называют олени-лушу. Так вот эти олени кричат, словно поют. Я бы осмелился перечить древнекитайским топографам и назвал бы эту гору не Абрикосовый Свет, а горой Поющих Оленей. Стоило пуститься в путь, чтобы их послушать.