Андрей Кузечкин - Менделеев-рок Страница 19

Вот что я мог бы сказать Олегу, да он бы ничего не понял. (А Присцилла поняла бы, но в разговорах с ней я еще не касался этой спорной темы.) Он и так принял мою отвязную клоунаду за чистую монету. По крайней мере отреагировал на нее вполне серьезно:

– О Боже мой, да нужен ты мне! Я о Кристине думаю, и ты о ней задумайся. У такой серьезной девушки – и такой, извини за выражение, раздолбай!

Я нанес оппоненту словесный апперкот:

– Можешь больше не волноваться за нее. Я от нее ухожу. У меня появилась другая. Все слышали?

Я-то знаю, что один из излюбленных тезисов Кристины таков: «Роман – это мой крест, никому он на фиг не нужен, кроме меня, да я и сама-то его еле выношу… Но если уж он так прилип ко мне – чего не сделаешь ради любви!»

Подействовало. Девки ахнули. Оля убрала улыбку. Олег долго мялся – на барском рыле смятение – а потом махнул рукой:

– Делай что хочешь, Роман. На здоровье. Я умываю руки. – Он искренне пытался воззвать к моему разуму и, не найдя даже зачатков оного у дегенерата и раздолбая Ромки Менделеева, огорчился до глубины души.

За спиной я услышал взбудораженно переговаривавшихся девчонок: взрыв моей информационной бомбы разогнал застоявшееся болото.

Я миновал Артема.

– Доброе утро, Темыч!

Крупногабаритный Артем перевел взгляд со сканворда на меня и махнул гелевой ручкой. Вот, извольте видеть. Кажется, это Герман Гессе считал, что обречено общество, все члены которого разгадывают кроссворды. А если сканворды?!

Объяснение с Кристиной состоялось возле того же окна с видом на траншею с теплотрассой. Вдоль гор вырытой земли носился Водитель Автобуса, добросовестно крутя воображаемый руль.

Кристина, ни о чем не подозревая, смотрела на меня со злорадством: мол, тебе конец, гулящая душа, готовься к суровому, но справедливому наказанию. Я мысленно умолял себя быть непреклонным и холодным, хотя мне по-настоящему было жаль эту ограниченную, упертую девчонку.

– Что скажешь, урод? – с ядовитой улыбкой осведомилась она.

– Да так, ничего особенного, Кристи. Ухожу я от тебя.

За полтора года у нас с Кристиной было всякое, но такого я еще никогда не говорил. Она и не верила, что я скажу это когда-нибудь. Еще бы, я же всего лишь бесплатное приложение к ней, такой умной и серьезной…

Видели бы вы, как смялось и скукожилось ее лицо! Из стервы она в один миг превратилась в обиженного ребенка.

– Совсем?.. – Кристина не верила своим бледно-розовым ушкам.

– Совсем, – совершенно спокойно подтвердил я. – Ты мне больше не нужна.

Было бы даже интересно послушать ее возражения, но Кристины хватило только на бессвязные реплики:

– Нет!.. Неправда! Ты не можешь… Не хочу… Не надо…

Вот-вот ее должно было прорвать водопадом слез, мне следовало поторопиться:

– Кристи, ты должна меня понять…

Она отчаянно замотала головой, будто стряхивала невидимых насекомых:

– Не хочу я ничего понимать!

Ясно. Действовать надо грубо.

– Бестолочь! – нахмурился я. – Не вздумай за меня цепляться! Я же урод. Отстань от меня, поняла? Просто отстань!

Я развернулся и направился в аудиторию. Кристина всю лекцию провалялась на парте в противоположном конце аудитории, уткнувшись мордашкой в ладони, а я бесстрастно скреб ручкой по тетради и думал при этом: «Давайте-давайте, пяльтесь…»

Вечером, придя на репетицию, я обнаружил на двери Хорьковского гаража неаккуратно намалеванный свежей краской жирный красный крест и надпись: «ВНИМАНИЕ! ДОМ ИНФИЦИРОВАН». Я постучал и крикнул:

– Ребята, это я!

Открыл мрачный Хорек.

– Привет, Плакса. Знаешь, что это за народное творчество?

– Догадываюсь… – серьезно кивнул я. – В этом доме живет тот, кто неугоден «докторам».

– Точно, – согласился Хорек. – Тимуровцы хреновы… Ну ты пока не волнуйся. Они сразу никого не гасят. Обычно дают недельку-другую, чтобы жертва одумалась. Пересмотрела взгляды на жизнь.

13 [третичный период развития болезни]

Во время нашего очередного ночного бдения Присцилла привскочила на диване и воскликнула в сердцах:

– Долго это будет продолжаться?

– Что?

– Долго ты собираешься изображать саму невинность?

Такая постановка вопроса мне понравилась.

– А что, есть идеи получше?

– Найдутся! – громко прошептала Присцилла.

– Ага! – ехидно произнес я. – Хочешь меня так, что скулы сводит?

Присцилла чуть не задохнулась от смеха:

– Такой самоуверенный, я не могу! Да просто мне тебя жалко…

Она меня провоцировала, и я завелся с пол-оборота: прыгнул на нее и придавил всем телом.

– А как ты любишь это делать, Плакса? – спросила Присцилла, мгновенно размякнув.

– Я люблю остренькое, моя милая.

– Начинай! – Ее пальчики щекотали мой живот.

– Ты уверена? Жалеть не будешь?

– Не буду… если тебе удастся меня удивить!

– Ладно, сама напросилась! – Я включил ночник, слез с Присциллы, распахнул шкаф, перетряхнул содержимое и выбрал пестренький сарафанчик с подолом до колен. – Да, вот это подойдет. Сейчас я выйду, а ты это наденешь.

– Ну если тебе так хочется… А зачем?

– Будем играть. Ты – невинная девочка, а я – похотливый дядя. Ты по ошибке зашла ко мне домой, и тут я прихожу. Начинаю к тебе приставать, а ты не знаешь, как реагировать, у тебя руки-ноги сковало от страха.

– А плакать можно?

– Даже нужно!

Присцилла посмотрела мне в глаза взглядом маленькой хищницы:

– Возвращайся через пятнадцать минут!

– Через пятнадцать? – Я с сомнением прислушался к обезумевшему своему телу. – Так долго?

– Подождешь! – Она вытолкала упиравшегося меня из комнаты.

– О'кей…

Я вздохнул, прошелся по кухне, пощупал самовар – еще горячий. Плеснул себе чайку, выцедил, стараясь пить как можно медленнее, что было нелегко.

Вот и все, любимая моя Присцилла. Теперь я знаю, что ты моя. Никуда не денешься. Да я и сам никуда не денусь. Зачем, если я отыскал то, о чем мечтал?

Что я тогда испытывал… Не было обычного для меня чувства китобоя, загарпунившего добычу покрупнее. Физически я был взбудоражен, но мысленно совершенно спокоен, может, впервые за все свои девятнадцать лет. Оставалось лишь радоваться жизни. Больше нечего было бояться, ведь мне удалось победить злейшего своего врага – одиночество. Последние полтора года я был самым одиноким человеком в Нефтехимике (после Герухи, конечно). Я имею в виду не так называемую «личную жизнь». Секс ничего общего с избавлением от одиночества не имеет, напротив, в нем есть некая обреченность, некое звериное бездушие. Не помню, как это по-латыни: «После соития всякая тварь печальна». Секс только обостряет чувство безысходности.

Потоптавшись на кухне еще немного, я нетерпеливо постучал в дверь спаленки.

– Да-да, кто там? – ответили тоненьким голоском.

За дверью стояла, заложив ручки за спину и хлопая глазенками, лапочка лет двенадцати. Сарафан в горошек, два хвостика, украшенных белыми бантами, неумело накрашенное лицо. Если бы я встретил ее где-нибудь за пределами этого домика, то решил бы, что это младшая сестра Присциллы.

– Здравствуй, деточка, – ухмыльнулся я, ощущая, как внутри меня что-то пенится, клокочет и ищет выхода.

– Здравствуйте, дядечка. – Несмышленыш наклонил голову.

Я не спеша подступил к моей ненаглядной, превратившейся в скромную малышку, громко сглотнул, провел взмокшими ладонями по ее щекам, шее, плечам. Сжал ее руки, рванул Присциллу к себе и вцепился зубами в губы.

Присцилла вырвалась, взвизгнув:

– Ай! Что вы хотите?

– Тебя хочу, моя маленькая. – Я стал сбрасывать с себя одежду. Моя красавица ахнула, зажмурилась и закрыла лицо руками.

Я рванул ее к себе, вжал в себя, облизал шею.

– Не надо! Не надо! – пищала Присцилла, хлопая меня ладонями по щекам.

– Молчать! – рявкнул я.

Присцилла громко ахнула и прекратила сопротивление, парализованная страхом.

– Вот умница! Я тебе туфельки куплю, как у Золушки. – Мои руки мяли девчушку сзади, чуть пониже пояса. – А еще знаешь чего? Новое платье!

Я вцепился в ткань на плечах Присциллы и с силой дернул вниз. Поеденный молью сарафанчик лопнул с треском, под ним не было вообще ничего.

Я поднял Присциллу и уложил на диван. Она хныкала очень натурально. Я тискал ее грудь – грубо, точно мял тесто – и ненасытно вылизывал.

Присцилла звонко всхлипывала, потом заскребла ногтями по простыне и сладко застонала от наслаждения, выйдя из роли:

– О, Плакса…

– Знаешь, как я развлекаюсь, милая крошка? – прорычал я. – Заманиваю к себе лохушек и трахаю!

Я развернул презерватив, без которого никогда не выхожу из дома, и приступил к эндшпилю. Перевернув Присциллу лицом вниз, пропустил руки под живот, приподнял и вошел в нее (отметив про себя, что невинная жертва ой как не девственница!). Ухватил мою милую за хвостики, как лошадку за поводья, и задвигался, наслаждаясь ее криками.

Минут через двадцать я растянулся на диване, а Присцилла устроилась на моем плече.