Лоренс Даррел - БУНТ АФРОДИТЫ NUNQUAM Страница 19

— А ООН? — спросил я.

— Она имеет огромную ценность как реликвия будущих времён, как Розеттский камень. Вроде какого-нибудь древнего полотна: никчёмное само по себе, оно продаётся за сумасшедшие деньги, поскольку чуть ли не единственное сохранилось из картин этого периода. Понимаете? Тогда позвольте мне продолжить. Если мы отражаем нашу культуру, а наша культура представляет собой что-то вроде всеобщей психической предрасположенности человека в терминах его судьбы, разве не надо нам спросить себя, что происходит, почему она живёт или умирает? И когда этот зверь появился на свет? — Он тяжело дышал, словно попытка сформулировать свои идеи отняла у него много сил. — В мире, где большинство — безмозглые трутни, этот вопрос всегда остаётся незаданным, и совсем немногим из нас дано понимать, что некоторые ответы в любом случае следует искать в неожиданных местах — например в Книге Перемен. Феликс, я верю, что прикоснуться к сущности, к сути идеи нашей культуры можно, лишь поняв, что она являет себя в акте единения, суть которого первичный генетический план, то есть в самом жёстком биологическом смысле соединение пары, мужчины и женщины. Плоти и крови. — Неожиданно его как будто переполнила печаль. Он дрогнул, помедлил, но быстро взял себя в руки. — Природа, как вам известно, строго блюдёт классовые различия и выстраивает аккуратно, словно ласточка, иерархию, отбирая только лучшее. В наше время, когда хвост пытается вилять псом, нужны немалые усилия, чтобы вообще разглядеть пса.

Тем более зачем пытаться анализировать подобные вещи с помощью химерических абстракций типа капитал или труд? Это похоже на обсуждение шахмат в терминах людо[46]. Проблема в другом. Я понял, только когда занялся инвестициями Мерлина; среди них было несколько абсолютно неожиданных. Естественно, в его время специи, золотые слитки, долговые обязательства, акции и всё прочее ещё имело ценность, правда меньшую, чем сегодня. Но он на этом не останавливался; например, он мечтал иметь (естественно, не иметь, а манипулировать ими) шесть самых больших в мире бриллиантов — их называют парагонами: камешки минимум в сто карат. Помню, как он произносил их имена и вес, которые знал наизусть. Древний «Кохинур», как известно, принадлежит королеве, и этого он никак не мог изменить — зачем ей деньги? Сто шесть карат. Потом «Звезда Востока» — сто двадцать пять карат, бриллиант Питта — сто тридцать семь карат, «Австриец» — сто тридцать три карата, «Орлов» — сто девяносто пять карат и последний — гигант с Борнео — триста шестьдесят семь карат. Некоторыми он недолго владел, но, естественно, не всеми; тем не менее он мечтал держать на них что-то вроде закладной. Ему всегда не давали покоя вечные ценности или те, что сами собой поднимались в цене.

Нет, если посмотреть на эти вещи в более широком контексте, то они становятся намного сложнее, чем уверяют нас наши социальные реформаторы. Природа — организм, а не система, и она всегда наказывает тех, кто пытается превратить её в систему. Она перевернёт телегу с яблоками, перерезав лошадиные вожжи, и сбросит её с утёса; как раз это и происходит сегодня. С другой стороны, мы, как муравьи, должны максимально воспользоваться здравым смыслом, чтобы определить неясные контуры человеческого пути в окружающей нас природе. Мы в ловушке, разве непонятно?

Природа совершенствует себя из чистого наслаждения, и всегда у неё в руке припасено чудо; почему же человек не может так? — или он сможет, если попытается? Зачем мы, вроде червяков, выбрасываем наружу землю, словно это и есть цивилизация, зачем нам укреплённые города, гетто, деньги? А потом появляется другая жуткая мысль: сама концепция порядка, возможно, никогда не приходила в голову природе. Не человек ли постарался наделить её своим взглядом на мир из страха перед бездонной тьмой, которая прячется за всеми идеями, за всеми надеждами? Не самообман ли это? Нет, Феликс, не самообман — но теперь человек колеблется, видя «знаки» — знаки, оставленные природой, главным каменщиком. Да. Да. Не качайте головой! Их надо видеть. Печать лежит на материи, на том, какую форму она принимает, на том, как общества соотносятся между собой благодаря серии основных постулатов, как формируются вокруг таинственных порождений разума типа Бог или Любовь. Одна неправильная интерпретация — и конец. Поглядите на наш маленький приют любви — все ищут партнёра, с которым можно быть слабым!

Кроме того, бесконечное нытьё о личной свободе — все считают правильным горевать о ней. Они не понимают, вы не понимаете, что ничего нельзя сделать, пока сама фирма не станет свободной; тогда, и только тогда, будет возможна персональная свобода. А пока дурачок размахивает руками и говорит о свободе воли, над ним потихоньку берёт власть его культура, сформированная деньгами, модой, архитектурой, законами, машинами, едой. Когда же он с полным правом заявит, что свободен от всего, его породившего и воспитавшего? Боже! Неужели нам навечно суждено видеть лишь одну сторону реальности? Как бы там ни было, но самой безумной надеждой человека было и есть в один прекрасный день повернуть статую и заглянуть ей в лицо. Вероятно, это тоже будет разочарованием, основанным на неправильном понимании её державной природы.

Он долго молчал, раскуривая короткую сигару из пачки, принесённой Бенедиктой.

— Наверно, вы всё же согласитесь, что реальность достаточно неправдоподобна, чтобы заставить людей как следует нервничать?

— С афоризмом, Джулиан, не поспоришь. В этом, верно, его сила — или, возможно, слабость. Посмотри сначала в одну сторону, потом в другую, прежде чем перейти улицу.

— Феликс, — сказал он, улыбнувшись и ещё раз похлопав меня по колену, — я вижу, вы всё понимаете, и это меня радует. Но мне надо ещё кое-что рассказать о фирме — о крошечном микрокосме, который сформировался, не спросившись нас, и который основан не только на человеческой жадности, но в гораздо большей степени на страхе перед внешней тьмой. Это всё равно как ругать голубя за то, что он клюёт зерно во имя сохранения собственной жизни. Вы только подумайте о разных типах сообществ, сформированных природой, от инфузорий и ископаемых до беспомощных динозавров с горошиной вместо головы. Разве мы не принадлежим, выражаясь культурно, к тому же типу — вытащенному из тьмы силами, которых мы не понимаем и которыми манипулируем в неких крошечных пределах? Подумайте сами, Феликс.

Я думал; о да, я думал.

— Каким образом культуры возникают и исчезают? Может ли фирма в своём сегодняшнем виде дать нам хоть немного информации? Вот в чём вопрос. Скажем, чтобы разорвать цепь, надо, как я полагаю, сломать одно звено — слабое звено, на котором держится вся конструкция. В случае человеческой культуры одно из таких слабых звеньев — это наши взаимосвязи во всём их многообразии: догматы веры, договоры, браки, клятвы и так далее. Порвите цепь, и явится первичная тьма, культура распадётся на составные части, человек станет кули, кем он, собственно, и является, когда выпадает из рамок облагораживающей его культуры, чтобы самому понять себя. Везде кризис. А потом поставщики, тайные, напоминающие кротов, создатели нового восстанавливают оборванное звено или вставляют новое. До чего же легко ломать и сколько трудов требуется, чтобы чинить! В любое время можно найти совсем немного людей, способных выполнить тяжёлую задачу, изнуряющую задачу. Им всё ясно, тогда как остальные не видят ничего, кроме ускользающей от них тайны.

А теперь представьте, до чего ребячлива наша концепция тех людей, которых мы называем словом «гений», — на уровне Санта-Клауса! Такого животного нет. Но когда цепь разорвана, эти редкие люди берутся за дело. Мы называем гением талантливого человека, который видит связь между двумя и более областями мысли, до тех пор считавшимися несовместимыми. Он соединяет противоположности, достигает интеллектуальной гармонии, и цепь опять как новенькая. Так называемый гений — всего-навсего человек, владеющий интуитивной способностью соединять несоединимое. Он не творит ничего нового, да это и не его дело. Однако он знает: если хочешь создать новое, нужно идти напролом, чётко представляя себе, что новые взаимоотношения и новые комбинации творятся из старых материалов. Надо только встряхнуть калейдоскоп, вот и всё.

Меня всегда интересовало, может ли фирма создать нечто вроде предсказателя смерти; в большей части наших проблем виновато ощущение бренности человека, сомнительность нашей власти над жизнью. Например, если бы вам было известно, что третьего марта будущего года вы умрёте, это полностью изменило бы ваше отношение к людям и вещам. У вас появилось бы смирение, сочувствие к людям, внимание к бесценным мгновениям. Страх перед неизвестностью в первую очередь порождает истерию и соответственно панические мысли и суждения.