Педро Сарралуки - Для любовников и воров Страница 19

Я подумал о Пако, облачившемся в свой восточный халат, похожем на кусок мяса, завернутый в цветной целлофан, о его рыжеватой голове с аурой достоинства, о его глазах – умных, или усталых, или просто оскорбленных старостью, которую он видел в зеркале. Он тоже говорил мне о тех сокровищах, которые открываются по мере того, как проходят годы. Я подумал, что есть множество способов искать смысл в том, что уже свершилось. Возможно, он должен был делать это с целью не оборачиваться, как последний в забеге марафонец, знающий, что зрители и судьи уже давно ушли, но все равно находящий в себе силы добежать до конца. Он пересекает финиш с поднятыми вверх руками и одинокой гордой улыбкой. В определенный момент жизни с нами уже нет спутников. Именно тогда мы можем только в себе самих найти повод – голову философа или внутреннюю заводь, – чтобы не сходить с дистанции.

– Кто-то рассказал ей о гостинице, затерявшейся в устье реки у Карибского моря. Это прогалина, вырубленная в тропическом лесу, и туда можно добраться только на лодке. Это место посещают рыбаки из США, соперничающие с Хемингуэем. Она решает отправиться туда. Накануне своего дня рождения она едет в маленькой ветхой лодке по мутным водам реки. Ее сердце сильно бьется. Густые заросли скрывают берег. Большие и сочные цветы гниют, ласкаемые водой. Крокодилы медленно отступают перед лодкой, прячась среди водных растений. Не обращая на них внимания, по пояс в воде неподвижно стоит толстый человек в грязной футболке. Клара спрашивает себя: что он там делает, и почему на него не нападают крокодилы? Человек, не двигаясь, смотрит на плывущую мимо лодку. Похоже на то, что в руках он держит какую-то сеть. Клара здоровается с ним робким кивком головы. Человек не отвечает и провожает лодку глазами. Негр, сидящий у руля, тоже не здоровается и все время молчит. С самого начала пути он повернулся к ней спиной и кажется спящим.

Долорес, откинувшись на софе и скрестив руки на коленях, говорила мягким голосом, как будто выдыхая сырость и туман, скопившиеся в ее легких. Казалось, что все мышцы ее тела находились в полной неподвижности, за исключением сильных голосовых связок. Полин, докурившая наконец сигарету, не сводила с нее глаз. Она глядела на Долорес, как смотрят по телевизору на голодающего ребенка в далекой Африке.

– Клара чувствует себя счастливой. Ее наполняет безудержное, дикое счастье. За излучиной река расширяется и впадает в Карибское море. Но лодка не выходит в море, а останавливается у маленькой пристани. Как ей и говорили, это небольшой участок, вырубленный в тропическом лесу и окруженный проволочной изгородью. Гостиница представляет собой несколько деревянных хижин. Самая большая из них без стен. Это кровля, держащаяся на столбах. Под ней – несколько столов и деревянных скамеек. На плафоне, подвешенном на цепях, лежит высушенная меч-рыба, как будто законсервированная в рассоле. Плафон покрашен в темно-синий цвет, чтобы создавать иллюзию моря. В других хижинах пол выстелен досками и есть небольшая терраса, откуда можно наблюдать за дождем. В комнате имеются только кровать и окошко со ставнями. В гостинице работают двое негров, муж и жена. Мужчина огромный и все время молчит, женщина постоянно улыбается. Она улыбается, говоря «да», и улыбается, говоря «нет». Вдвоем они превратили этот небольшой участок, заключенный между хижинами и рекой, в парк в версальском стиле: посыпанные гравием дорожки, цветники, окруженные камнями. Там нет ни одного дикого растения. Клара, стоя на причале, смотрит на все это с внутренним ликованием. Наконец-то она нашла место, где можно затеряться на время, – уголок на краю света. Ее ждут две недели полного одиночества.

– А где же недоразумение? – прервал ее Умберто. – А, все понятно. На следующий день там объявится группа ботаников-янки в цветастых рубашках.

Он хохотнул, и его смех был поддержан лишь далеким громом. Стало темно из-за огромных туч, отбрасывавших на сад подвижные тени. Дневной свет то ослабевал, то снова пробивался, как будто сумерки никак не могли одержать верх. Порыв ветра сильно всколыхнул деревья. Потом снова наступила тишина, невозмутимая и зловещая, как угроза, которая не спешит, но рано или поздно обязательно исполнится.

– Видите? – продолжал Умберто. – Опять будет дождь. Ну и дерьмовое дело! Ну и дерьмо!

– Может, ты все-таки заткнешься?!

Мы все посмотрели на Полин. Она же, не обращая на нас никакого внимания, как будто находясь один на один со своим любовником, смотрела на него с нескрываемой яростью. По-видимому, она восставала впервые, потому что на лице писателя отразилось только огромное удивление. После нескольких секунд немого гнева Полин с необычной для нее резкостью вырвала у Исабель пачку сигарет. Пако поспешил поднести ей зажигалку. Секретарша закурила, держа сигарету между указательным и большим пальцами, как трубочку для напитка. Пако, глядя на нее, улыбался, опустив уголки губ вниз: эта улыбка освещала его лицо, когда ему что-то действительно нравилось. Полин глубоко затянулась, кашлянула несколько раз и села на софу рядом с Долорес. Не глядя на нее, сосредоточив все внимание на сигарете, которую она держала возле самых губ, не касаясь их, Полин мягко, как будто рассеянно положила свою руку на ногу писательницы. Долорес откинула голову назад и продолжала рассказывать:

– Сейчас не сезон рыбалки. В гостинице, кроме Клары, живет только один человек. Она видит его со ступенек своей террасы, где сидит, разбирая привезенные книги. Все они очень толстые, их невозможно прочитать в суетливой и полной заботами барселонской жизни: «Бесы», «Мастер и Маргарита», «Пармская обитель»… Это пожилой и очень худой человек. Он сидит на табурете среди цветников и ничего не делает – только смотрит на реку. Клара решает прочитать сначала «Бравого солдата» – ей хочется начать с чего-то беззаботного. Вечером она ужинает в компании того человека. Они ужинают вдвоем в большой хижине. Негритянка подает им жареную юку и рыбу. Мужчина пьет темный ликер и угощает им Клару. Он говорит, что его зовут Манфорд и он художник. Несколько лет он прожил в Гаване и хорошо говорит по-испански. Потом они сидят на причале и долго разговаривают. Слушают тихий плеск воды. Пьют ликер. Наконец человек благодарит Клару за компанию и уходит в свой домик. Клара ложится в постель, но ей не спится. Она не может читать. Оказывается, иногда приходится отправиться на край света, к черту на рога, чтобы побывать в приятной компании. От ликера у нее слегка кружится голова. Клара проводит рукой по своему телу, думая об этом человеке.

Когда она начинает засыпать, ей слышится шум на улице. Она тушит свет и напряженно ждет, вытянувшись в кровати, как жертва, с трудом сдерживая прерывистое и шумное дыхание. Проходят минуты. Наконец Клара засыпает. Ей снятся беспокойные сны, она слышит шум реки и свои вздохи. Утром Клара просыпается от того, что ее сердце отчаянно колотится. Она Думает о Манфорде и двух предстоящих неделях отдыха и вспоминает, что сегодня ее день рождения. Нужно заказать у негритянки бутылку ликера и, может быть, свечи. В этот момент раздается громкий голос. Клара высовывается из окна. Негр, владелец этого крошечного рая, стоит рядом с дверью одной из хижин. Увидев Клару, он хватается руками за голову. Она бежит туда, входит в домик и начинает кричать. Она влезает на кровать и дергает веревку, на которой висит Манфорд, в отчаянии бьет его по груди, не зная, как его снять, колотит по остановившемуся сердцу. В этот же день она снова садится в моторку. В глубине лодки лежит труп, завернутый в мешковину. В кулаке Клара сжимает записку: «Я приехал сюда именно с этой целью. Впереди у меня оставалась не жизнь, а только страдание. Еще раз спасибо за компанию». Лодку отвязывают, хозяин заводит мотор. Негр, владелец этого крошечного рая, разравнивает граблями гравий. Он ничего не говорит и поворачивается к реке спиной. Негритянка робко прощается с Кларой. «Он был очень болен», – говорит она и улыбается.

Начался дождь. Тяжелые капли дождя застучали в стекло, как мятущиеся оводы. Умберто Арденио Росалес сердито заерзал в кресле. Все остальные хранили молчание. Полин плакала, не закрывая лица и не стыдясь своих слез.

Долорес ушла в домик для гостей и отказалась от ужина. Антон, отправившийся за ней с зонтиком, вернулся и сообщил, что Долорес работает над рассказом и хочет, чтобы ее не беспокоили. После этого он принялся жадно пить виски в еще большем количестве, чем прежде. Все остальные с аппетитом поужинали супом с тимьяном. Было холодно. Дождь лился монотонно, без неистовства и почти без грома. Это был один из тех утомительных дождей, способных затягиваться на неопределенное время с очевидным намерением длиться целую вечность. Наверное, Великий потоп начинался именно так – без ужасающих содроганий неба, как обычный дождь…

Снова отключилось электричество. Особняк, освещенный свечами, казался сбившимся с курса кораблем. В гостиной был влажный и спертый воздух, как в подвале. Пако разжег камин, но тепло, увлекаемое бесконечной и леденящей пустотой, уходило через дымоход навстречу дождю. Издатель, позабыв, что желудок и печень каждого человека имеет свои особенности, заставил Полин выпить перед ужином рюмку арманьяка. У секретарши, которая практически не пила раньше спиртного, блестели глаза, и она с трудом выговаривала слова, как будто их нужно было придумывать каждый раз, когда необходимо что-нибудь сказать. За ужином она продолжала пить вино и принялась глупо хихикать. Полин смотрела в сторону Исабель, не видя ее, устремив взгляд на неопределенную точку в воздухе, – казалось, будто она находится одна в кинозале и смотрит комедию. Меня все больше и больше беспокоила слабость Полин. Даже Антон Аррьяга, когда напивался, старался сохранять искру сознания, боролся с самим собой. А Полин нет. Она позволяла течению нести себя, как будто не зная или не заботясь о том, что могло с ней произойти или что могли с ней сделать. В любой момент она способна была раздеться и пуститься в пляс на столе.