Сергей Костырко - Медленная проза (сборник) Страница 19

По телевизору показали эту волну, снятую каким-то любителем с балкона – над пальмами, закрывающими горизонт, встает гребень волны. Под пенистым белым клокотанием синий изогнутый испод. Красиво. Только пропорции странные – рядом с волной тропические пальмы кажутся камышом низкорослым. Справа в углу кадра из-под пальм на улицу выходят люди, они идут, как бы старясь удержать себя от бега. Камера смещается влево, к просвету между пальмами, в просвете кусок пустого пляжа, по которому несется кипящий белый вал, налетает на невидимый мне парапет и встает грязной, почти черной стеной над набережной и домиком (магазинчик какой?). И дом этот, стремительно уменьшаясь в размерах, исчезает. Грязно-желтый клокочущий вал проносит сквозь пальмы, которые сначала стоят в нем по колено, потом – по пояс, потом – по шейку. И вторая картинка, через несколько минут (а может, через час): далеко внизу двор отеля затянутый ядовито-желтым илом. Опять тот же вид на пляж в просвет между устоявшими пальмами. Но пляжа нет, пенистая вода, домика того одноэтажного тоже нет, только штрих стоявшего возле него столба.

В последующих сюжетах – одно и то же: улицы и переулки, в которых тесно от сваленных лодок, перевернутых машин, бетонных плит, веток деревьев, тряпок и проч. Скрючившиеся неподвижные люди, ставшие мусором, на вылизанном ушедшей волной песке. Стенды, завешенные фотографиями пропавших. Накрытые простынями мертвые, аккуратно, рядами разложенные на земле.

Стыдясь себя, я переключал с канал на канал – ловил новости оттуда. Мог позволить себе, потому как отсиживался дома из-за простуды; слабость, ватная голова, никак не получалось сосредоточиться на письме, которое писал. Вроде об очевидном писал, но очевидность его какой-то была неочевидной. Я вспоминал свое еще деревенское ощущение Москвы, когда, глядя на многоэтажные блочные бараки в Чертанове или Орехове, я прикидывал, сколько в таком доме вместилось деревень, или: сколько – десять, пятнадцать – сантиметров отделяют край моей кровати от кровати соседа за стеной, где уже другая квартира и другой, неведомый мне мир, а над моей головой ходят люди, я слышу их, для которых мой потолок – их пол, и так далее? А у каждого деревенского жителя свои стены, а за стенами огород, сад, забор, палисадники, да еще и перед забором полянки, на которые он выпускает кур или пасет козу. А на хуторах? Там дом не просто моя крепость, но – отдельное государство. И в городе, как бы мы ни отчуждались, мы вывернуты друг перед другом почти наизнанку – в одинаковых квартирах живем, в одном лифте ездим, одни новости, один и тот же фильм смотрим одновременно, и зачем нам еще друг к другу в душу лезть, если она на две трети одна на всех нас…

Но ведь и «душевное удушье», «одиночество в толпе» не Мати Унт придумал для своего «Города»… И, может, прав мой адресат, утверждающий, что человек человеку чужд экзистенциально, просто мы морочим себе голову дефинициями – национальность, социальный статус, гендерные заморочки и проч. и проч. А может, все еще проще, может, это просто комплекс неполноценности, стыд за отсутствие у тебя глубины и мужества, чтобы жить с людьми по-деревенски, и, соответственно, за свою ориентацию на городской вариант, который, позволяет мне дозировать количество реальности вокруг себя.

Ну и так далее.

Письмо я отправил вчера вечером, а сегодня, 29 декабря 2004 года, после трех дней домашнего сидения выбрался в свою редакцию. Рано, недолечился, но перед новогодними каникулами нужно было получить зарплату.

– Какие новости? – спросил я у коллег.

– Да никаких, – сказали мне. – Всё как обычно.

И только потом, через несколько минут вдруг вспомнили:

– А ты слышал про N?

– Что-то случилось?

– Да. Он в Таиланд уехал. С девушкой. Как раз на Пхукет. Его имя в списке пропавших.

– Ужас какой, – сказал я то, что говорят в таких ситуациях.

Да… действительно…

Я видел его несколько дней назад в литературном кафе, где N вел вечер известного поэта. Мы пожали друг другу руки. Ну, может, парой фраз перекинулись. Нет, не перекинулись. Времени было только на «привет-привет», и через секунду он уже с другим кем-то здоровался, а я протискивался дальше, к своим близким друзьям, сидевшим в переднем ряду. Не та ситуация, когда разговаривают.

То кафе, та тусовка и то, что услышал я в редакции про его отъезд в Пхукет, не вязались друг с другом.

Не из нашей с ним это жизни.

Но… не по себе, действительно.

Еще и потому, что одним из сопутствующих легкому испугу чувством было что-то вроде досады – как-то он… не вовремя… За окном редакции Москва, примороженная первым после оттепели морозцем, изморозь на деревьях, желтое солнце, сизые облака, похожие на дымы из деревенских труб. Плюс – шелест долгожданных купюр (зарплата плюс небольшой гонорар), означающий предстоящие закупки подарков для домашних, ну а вечером я собирался на корпоративную вечеринку в интернетовской конторе, с которой сотрудничаю. А в перспективе – двухнедельные каникулы. И сейчас хорошо было бы вспоминать о нем как о гуляющем с подругой в тропиках, на берегу моря, но никак не… Нет, не дай бог!

Но, может, еще объявится, подумал я, пытаясь избавить себя от ненужной мне сейчас тяжести. И почувствовал уже настоящий холодок от этого «может».

Примерно через час меня познакомили с новым нашим автором, и в разговоре вдруг выяснилось, что автор этот приятельствует с N, и автор этот сказал: вчера заходил на сайт «Вестей», его фамилия по-прежнему в списках пропавших.

Я держался с полчаса, а потом полез в интернет, хотя нужно было срочно дозваниваться до нескольких людей, и верстку вычитывать, да и в магазин за подарками надо успеть. Да ладно, загляну только и – назад.

Сайт нашелся легко, я долго тыкал в заголовки статей про цунами, но ссылок на список пропавших не было, и я просто поставил его имя в поисковик сайта, и тут же получил краткий текст: «Литератор и переводчик, сотрудник сети книжных магазинов, вылетел в Таиланд 25 декабря, если кому что станет известно, просьба позвонить по телефону…» Справа пустая рамочка. Я полез в настройки, подключил опцию «показывать картинки» и нажал на Enter. Страница начала перегружаться, толчками сверху вниз в рамочке слева от текста стало возникать его лицо, как будто с лица сбрасывалась белая простынка, – лоб, очки, нос, подбородок. Он вдруг глянул на меня с экрана, знакомым, но уже и каким-то незнакомым взглядом.

Ко мне вошла корректор:

– Ну когда же? Я через два часа должна верстку сдавать.

Я выключил экран.

Я вычитывал верстку, два раза заходил в интернет за библиографическими справками, обедал, говорил по телефону и т. д. И около четырех, поздравив коллег с наступающим, отбыл из редакции.

Сумерки только начинались. Низкое солнце было розовым, а выпавший ночью снежок синеватым, я шел по бульвару мимо застывших в бесконечной пробке машин и троллейбусов с бесполезными усами над крышей, и уговаривал:

– Ну представь, что он просто уехал, перебрался по-тихому жить в Питер, или – в Калугу, или – в Бостон. Что изменилось бы в твоей жизни? Да ничего. Ты бы сообразил, что его нет, может, через год, а может, через два, переставляя дома книги и наткнувшись на сборник его стихов.

Ваши связи друг с другом действительно городские, капиллярные.

Сколько лет вы знакомы? Десять? Нет, пятнадцать. Значит, когда он первый раз пришел к нам в отдел критики с рецензией, ему еще двадцати не было? Совсем мальчик. Он, конечно, повзрослел, но и сейчас в наших тусовках кажется самым молодым. Хотя… тридцать пять лет. У меня дома стоят три его книги.

Я подходил к книжному магазину – кстати, его магазину. Здесь я собрался сделать новогодний подарок себе – дружно обруганного коллегами, но нечитанного мною до сих пор Пелевина и роман Даррелла «Бунт Афродиты», также считающийся неудачным. В полуподвале этого магазина кафе, где я видел его неделю назад. Представляя героя вечера поэта А. А., он что-то такое плоское сказал про нравы поэтов, которые натуры стихийные, и потому всегда ходят косматыми, немытыми. «Да нет, – подал кто-то голос из публики, – А. А. как раз волосы моет регулярно». И все засмеялись, а он запнулся и махнул рукой – да ладно вам, ну сказалось, ну глупость, конечно… ну чего ж вы так обрадовались-то все…

И кстати, осведомленность моей редакции о его планах на отпуск объясняется просто и замечательно – журнал принял к публикации его роман. Первый его роман.

Расплачиваясь за книги, я вдруг спросил у девушки-продавца: ничего про N нового не слышно?

– А что должно быть слышно?

– Ну как что, он ведь в Таиланде сейчас. Числится в списках пропавших.

– Ужас какой, – сказала девушка.

Я расплатился и вышел наружу. Так тебе, дураку, и надо! Кто за язык тянул?

По сути, ты ведь с ним почти и не знаком. Так? За пятнадцать лет было два-три разговора. Два-три разговора людей, в общем-то знакомых, имеющих общие темы и особо не напрягающих друг друга в общении. Да и не разговоришься с ним – вежливый, внимательный и при этом, похоже, очень замкнутый человек. Ваши взаимоотношения другие – вы знаете друг про друга. Тебе нравятся его стихи и путевая проза. А про поэму ты писал у себя в журнале, и он не мог не читать. Может и еще что-то читал твое.