Владимир Шабанов - Когда жизнь на виду Страница 19

— Мой любимый герой — Гриша Мелехов, — смачно говорит Слободсков, закручивая винт.

— От Мелехова невесты не уходили. Он их сам бросал, — отмечает Павлик. Невеста Валеры недавно на родине вышла замуж, Слободсков послал ей поздравления на красивом бланке, и мы это дело торжественно отметили. Чтобы все, как у людей, было. — Хороших людей невесты не бросают, — добавляет Милеев.

— Если бы ты, молодой человек, слышал, как за хорошими людьми двери стучат, ты бы подумал, что началась атомная война, — отвечает Валера.

— Нет, — говорит Милеев, — не зря твой любимый герой бандит и бабник.

— Гриша — это человек, это сила, — входит Слободсков в спокойный азарт. — Только вот некоторые книги пишутся для умных людей, а не для таких, как ты. Насколько я понимаю, у тебя-то героев нет совсем. Ты ведь, Паша, «Чапаева» смотришь по телевизору с меньшим интересом, чем «Дело об убийстве леди Мортон». Для тебя ведь что глаза закатывать, что думать — это одно и то же.

Опять конфликт поколений. Конечно же, наше со Слободсковым поколение лучше, чем Милеева. Мы хоть люди обязательные и словами не бросаемся, в конце концов.

— Во всяком случае, я общественное сознание не покупаю по сходным ценам, — отзывается Милеев. Они крепят приборы, находясь по разные стороны щита, и, не торопясь, переговариваются.

— Да, при твоей зарплате в этом пороке не погрязнешь.

— О чем это он? — спрашиваю я Слободскова. Валера у нас личность известная, и многое, что с ним связано, довольно любопытно.

— Едем, как-то в автобусе, — смеется Павлик, — а на задней площадке пьяный к женщине привязался и ругается. Все сначала молчали, затем ропот начался. В воздухе, как обычно, мечется вопрос: где настоящие мужчины? И тут Валера отважно подошел к дебоширу, который был уже в плечах раза в два, и дал ему три рубля, при условии, что тот выйдет на первой же остановке. И он торжественно вышел с сальной миной на лице.

— А ты что, хотел бы, чтобы я, как Свиридов, на пятнадцать суток попал? — спрашивает Валера. — Тот в прошлом году блеснул, да выронил алкаша неудачно из автобуса. И так уже всю мою фотографию затрепали, переносимши с Доски почета на Доску тревоги и обратно.

— Я знаю, почему ты так сделал, — хихикает Милеев. — Потому что ты сам такой же.

— Какой?

— К девушкам пристаешь в общественном транспорте?

— Как положено. И не только в транспорте.

— Ну вот.

— Ты, Паша, можешь не волноваться. Гриши Мелехова из тебя, конечно же, не выйдет. Будь ты умнее, ты бы заплакал от этих моих слов, — говорит спокойно Слободсков. — У тебя и девушек-то нет, кстати. А почему? Да потому, что их ведь развлекать надо, трудиться, что-то говорить, стараться быть фигурой, рисковать. Тебе это трудно… Живешь ты вот с родителями в тепле и сытости и ничего-то тебе не надо.

— Наши эмигранты во Франции, — замечаю я, — одно время презирали тех же французов за то, что у них не хватает силы воли застрелиться при соответствующих обстоятельствах.

— Не мешай мне проводить воспитательную беседу, — реагирует Слободсков, — не сбивай мне мысль. Так вот, насчет этого товарища в автобусе. Во-первых, он не алкаш, а просто нормальный дурак. Мы с ним часто в городе друг на друга натыкаемся. Во-вторых, это все мне самому не очень понравилось, и я на следующий день, случайно его встретив, трешку обратно отобрал. В-третьих, ты что же думаешь, я его испугался или его друзей? Да у меня приятелей около трехсот человек. Короче говоря, все ясно. А вот ты мне ответь: сколько раз в этом году ты с насморком бюллетенил?

Милеев начинает чем-то скрести за щитом.

— Бережешь, значит, себя… — продолжает Валера. — А зачем? Кому ты нужен — бесплатная нагрузка на общество? Что ты вообще можешь?

— Все, что требуется, — бурчит Паша.

— А что от тебя требуется, ты можешь сказать? Я допускаю, что бриться ты умеешь, а еще что? Ты что там лепишь? — вдруг кричит Слободсков. — Ну-ка, поаккуратнее. Снова, снова все переделай.

Я улыбаюсь, Валера — это фирма, глаз у него наметанный, и нечистой работы он не любит. Слободсков назначен наставником у Милеева и руководит последним жестко, но не без сердечности, претендуя чуть ли не на отцовские привилегии.

— Таких, как ты, Паша, — снова переходит Валера на ровный тон, — проваленный нос обычно смущает, а вечное дилетантство нет. А ведь эти две болезни должны вызывать одинаковые ощущения.

— Учитель нашелся, — смеется Павел, обращаясь ко мне. — Целыми днями только курит по углам, а не работает. Поэтому и премию-то тебе платят меньше, чем, к примеру, Шевчуку.

— Вот здесь, конечно, ты с меня примера не бери, — назидательно говорит Валера. — Наш уважаемый начальник, товарищ Орлов, платит ведь нам не столько по результатам, сколько по усилиям. А уже усилия показать — это Шевчуку раз плюнуть. Издергает начальство, а потом докладывает: все сделано. Каждый вздох облегчения начальника обычно материализуется лишней десяткой. Организации ритуальных обрядов в производстве тебе надо поучиться.

— Каких обрядов?

— Да любых. Ты пройдись, к примеру, с какой-нибудь бумажкой по инстанциям. Скажем, в бухгалтерию сходи уточнить расчетный лист. Так везде ты должен понравиться, иначе тебя просто вышвырнут. И ты танцуешь танец обольстителя, джентльмена, сироты, делового человека или гангстера, в зависимости от обстоятельств. И это все от тебя требуется, хотя дело, может, и выеденного яйца не стоит.

— А ты сам что же не учишься?

— Несерьезно все это, да и скучно. Меня от сохи оторвали для того, чтобы работать по делу, а не по поводу дела.

— Оно и видно, что ты далеко от города родился, — острит Павлик, как может.

— Произрастал я, конечно, не на Арбате. И даже не на Старокладбищенской улице Каменогорска, как ты. Куда мне до тебя. Ты прямо подавляешь нас всех своей развитостью, деловитостью и умом.

Милеев смеется.

— Ловко ты вчера своего приятеля за пояс заткнул, — продолжает Валера. — Прямо «затоптал» мужика аргументацией, доказывая, что иметь машину приятнее, чем мотоцикл. Только вот у меня в твоем обществе приступы ностальгии начинаются. Ты знаешь, что это такое?

— Понятно, что не насморк, — уверенно говорит Паша, и мы чувствуем, что он все-таки подозревает, что это что-то с носом.

— Ладно, — говорит Слободсков, — а то у тебя голова будет вечером болеть от перегрузки. Возьми спирт, протри контакты.

— А где спирт? — спрашивает Милеев.

— Вон пузырек стоит. А стакан поставь на место. Там спирта — в глаз закапать нечего, а он со стаканом пришел.

Я еще раз оглядываю свою работу, включаю напряжение и иду за пульт, чтобы проверить работу схемы. Собственно, можно и не проверять, и так все ясно. Предложение у меня без экономического эффекта, без высокого полета фантазии, но оно полезно, так как увеличивает надежность работы большой системы. Оформлять мне его не хочется, но для порядка я все-таки это делаю.

За окном тучи рассеиваются. Три капли все же на стекле появились, но ждать более нечего. Зато, как Слободсков говорит, какой ритуал был.

«Черный пудель шаговит, шаговит, шаговит…» Невесть откуда взявшиеся слова назойливо крутятся у меня в голове. «Белый пудель шаговит, шаговит, шаговит…»

Пейзаж вокруг статичен, как фотография. Там, куда я всматриваюсь, снежные горизонты незаметно сливаются с белесыми краями небосклона. Матовая накатанная дорога лениво извивается между редкими холмами, как узенькая трещина в огромной белой чаше. Кроме нее на всем белом просторе нет ни одной темной линии.

Желая перейти с «черного пуделя» на что-нибудь более подходящее, я начинаю рыться в памяти в поисках песни борьбы и с удивлением обнаруживаю, что найти ее не так просто. Песни наших отцов и дедов вроде не к месту, хотя я их и люблю. А песня нужна.

Хорошо, когда ты в полном согласии с самим собой и окружающим тебя миром, когда можно поговорить о глубине и тонкости мысли, изящности вкуса, благородстве желаний. И совсем другое дело, если кругом узлы и не знаешь, какой рубить первым, если внутри и снаружи тишина и неясно, живой ты еще, или только кажется, или когда думается, что терять тебе уже нечего.

Вот, нашел: Высоцкий. Я начинаю напевать в такт шагам об альпинистах и корсарах, песни меня согревают и прибавляют сил.

Балконная дверь открыта, и свежий ветерок тихо волнует шторы. Магнитофон негромко воспроизводит грустную песенку по поводу уходящего лета. Это настроение созвучно с нашим, ничего не поделаешь: через неделю сентябрь.

В Каменогорске мы живем в общежитии квартирного типа и сегодня собрались у Васи Меркулова. Мы со Слободсковым встретили его в столовой, куда пришли поужинать. Целый день мы с Валерой просидели с удочками на реке, но так толком ничего и не поймали. Пацаны рядом наловили больше, и мы отдали им наш скромный улов. Вася нам посочувствовал и пригласил к себе. Позднее подошел Корольков.