Ольга Новикова - Гуру и зомби Страница 19

Когда журналисты спрашивали, кто изображен на картинах, Вера отвечала: вымышленный человек, собирательный образ. А если знакомые в лоб называли имя Нестора, то она, чтобы не врать, всегда меняла тему.

Так и осталось невыясненным, был он хотя бы потом на ее выставке, не был…

Видел себя?

Когда перед самым отъездом она наконец застала его по московскому телефону, сказал, что сейчас у него такой период, что ни с кем не хочется разговаривать.

– Что же мне делать? – в отчаянии спросила Вера.

– Переждать…

Даже прощания внятного не получилось.

– Черт, куда это меня принесло? – вырвалось у Веры вслух и по-русски.

Огляделась – никого вокруг. Городская улица незаметно для нее превратилась в неширокую мощеную дорогу, по обеим сторонам которой нетесно стоят двух– и трехэтажные кирпичные особняки, окруженные ухоженной растительностью. Она не помнила, когда свернула со столбовой Офенерштрассе…

Первая мысль – позвонить Густаву. Пошарила по карманам – пусто. Не взяла ни мобильник, ни деньги… Беспомощна и одинока. От чего бежала, то и получила.

Вера топает правой ногой, чтобы привести себя в чувство.

Столько лет прожила в Нольдебурге, а представление о его топографии так и осталось смутным. Госпожа Простакова, не видящая смысла в изучении географии, раз есть извозчики.

А есть-то у нее всего один-единственный шофер – Густав. По-хозяйски плюхается всегда на сиденье справа от мужа и не думает о дороге.

Шесть, восемь часов в пути – обычное дело, ведь почти всегда в багажнике и на заднем сиденье напиханы Верины работы, которые неудобно грузить в поезд или в самолет. Так мотались на персональную выставку в Париж, в Цюрих, в Краков… на биеннале в Венецию… Если ехать долго, то всегда в бардачке заготовлен нечитаный английский, немецкий детектив. Или русский – чтобы язык не забывался. Об этом всегда заботится. Густав не умеет болтать по-русски – речь, конечно, не только о языке. Тут дальше слова «мороженое» он так и не продвинулся. Познакомились они на английском, первый год на нем только общались, а потом Вера стала брать в библиотеке немецкие аудиокниги и слушать их во время работы. Сперва были «Будденброки», потом «Иосиф и его братья», «Феноменология духа»… Так и сама заговорила.

Густав немеет, когда она начинает бесцельный русский треп. Когда заводит свое «бла-бла», на которое и Герка уже сердится: «Мама, опять! Я повешу трубку! И когда ты перестанешь коверкать русский язык!»

С сыном то и дело забывается, а с мужем Вера выучилась говорить только о деле. Посоветоваться насчет концепции очередной выставки, новую работу показать, с компьютером помочь – пожалуйста, в любое время, хоть ночью разбуди. И никогда они не занимают время тем, что составляет протоплазму любой болтовни: не сплетничают о коллегах, что купить, что поесть – не обсуждают… Насчет «поесть», правда, и обсуждать нечего. Для Веры утром кофе и яблоко. Днем, если дома, она делает салат из всего, что под рукой, и снова яблоко, а вечером – самые разные сухофрукты и мармелад с чаем. Это ей, вегетарианке. Густав о себе заботится сам.

О себе и о Вере. Делает все, о чем она заикнется. Не раздумывая. Иногда кажется: лучше бы подумал. От скольких глупых, бессмысленных и даже вредных шагов мог бы ее предостеречь!

Вера топнула теперь левой ногой и двинулась. Куда? Вроде бы обратно, в город пошла, но быстро уперлась в распаханное поле. И спросить некого – темнота кругом, дождь накрапывает…

Вдруг откуда-то на нее налетает огромная серая собака, тычется в ногу и прорывает вязкую тишину. Лает или воет?

Животные голоса Вера не различает. Секунды наедине с псиной хватает, чтобы ее обуял какой-то первобытный страх: как будто волк зовет всю стаю, которая сейчас же накинется на нее и растерзает.

Сказалось то, что, прислушиваясь к мирозданию, она исключает из него соседствующую природу: в лес ее не тянет, луга, поля пугают своей бескрайностью. Горы… Насчет гор неясно. Они ей пока не попадались.

Вся ее природа – вода в бассейне. Каждый божий день, если не в поездке, а дома, плавает минут по сорок: лечебное движение необходимо, чтобы не болела спина и не немела правая, рабочая рука.

Пейзажей никогда не пишет, гораздо больше ее манят городские джунгли…

В оцепенелом ужасе простояла Вера совсем недолго: почти сразу появляется запыхавшийся хозяин животины, мигом сажает своего не такого уж страшного пса на привязь, а перед дамой так виноватится, что она от жалости к себе расплакалась.

В общем, ведет он ее сперва к своему особняку – благо не так уж и далеко, собаке приказывает: «Домой!», а сам выводит из гаража синий мерс и везет пошмыгивающую носом незнакомку куда ей надо – адрес свой она помнит.

Оказавшись на привычном месте справа от водителя, Вера не сразу, но возвращается в рабочее состояние. Любая встреча – дар, который она всегда старается, как умеет, поставить на службу своему главному делу.

Избавитель оказывается славистом из местного университета.

– Мы можем говорить по-русски! – Вера вскрикивает так громко, что господин профессор тормозит у обочины, поворачивает к пассажирке свое бородатое лицо и испуганно переспрашивает:

– Was? Что случается?

Отлично, промелькнуло у Веры, он явно нуждается в практике. Есть почва для взаимовыгодного сотрудничества. Если, конечно, он хоть что-то понимает в живописи.

Оказалось, доктор Колер не только интересуется изобразительным искусством, он еще и более-менее регулярно читает колонку Густава в нольдебургской «Вечерке».

И он знает Верино имя!

От горделивой радости ее лицо подрумянилось, глаза заблестели – именно в таком чуть вздернутом состоянии у женщин обычно получается все, что им хочется. А требовалось-то всего лишь поднять гостя на второй этаж, чтобы он, потягивая прохладное шабли, непредвзято рассмотрел картины, которые художница выносила из забитой ими темной комнаты.

Может быть, что-то из этой встречи и выйдет…

18

Обуючивая свою жизнь, человек частенько хотя бы мысленно отбрасывает все, что причиняет боль или угрожает неприятностями. Ему, например, комфортно делить людей на знакомых и незнакомых. С последними можно совсем не миндальничать, хоть плюй на них из уходящего трамвая, как сделал зощенковский артист драмы. Но, между прочим, выяснилось: бесцеремонное арифметическое деление на знакомых и незнакомых для жизни не годится – вечером персонажи новеллки снова пересеклись. Трамвайный сосед оказался любовником жены артиста. Какой уж тут уют…

Гораздо адекватнее (человечнее и благороднее) предположить, что все со всеми как-то связаны. Буквально к каждому жителю планеты приводит виртуально выстроенная цепочка из родственников и знакомых. Пусть и очень длинная. И если твой организм способен улавливать энергию, которую излучает каждая такая витальная связь, то ты приобретешь остойчивость, защищенность от жизненных передряг. Это ценность, почти как счет в банке.

Головоломные – с уступками и провокативными ультиматумами – переговоры, долговременный контракт, выгодный и для Василия, и для немецких партнеров, – все позади.

Уф!

До возвращения в Москву о делах можно забыть.

Василий спускается в гостиничный бар, садится за одиночный столик возле окна, выходящего на Офенерштрассе, и как раз в тот час, когда Вера отправила Нестору свой бесцельный имейл, заказывает большой бокал местного rauchbier и порцию лаберкэзе.

С первым глотком поминает Лелю. В пиве чувствуется яркий аромат карамели и колы, а когда во рту оказался кусочек горячего паштета, то абсолютно новый вкус умастил, кажется, не только желудок, но и голову. Хорошо бы когда-нибудь повторить это ощущение…

Перед вторым глотком Василий глядит на улицу. Народу мало. Провинция… Мимо гостиницы отрешенно бредет женщина в длинном черном плаще, обмотанная темно-зеленым шарфом. Что-то цепляет в ее фигуре, в угловатой пластике движений…

Василий привстает, пытаясь заглянуть в лицо незнакомке.

Не сумел, но стоп-кадр остается в памяти, которая подсказывает: это же Васильчикова, почти что его тезка. Точно, она тут и живет – написано было в каталоге.

Вспомнился давний московский вернисаж, Лелина гибель, Юна…

Юна все еще ищет доказательства вины Нестора. Василий с ней не спорит. Он сам в первый момент ужаса спихнул на соперника вину, потом на какое-то время поддался Юниной фанатичной уверенности… Хотя если этот чертов гуру и виновен в том, что Лели нет, то только косвенно – не мог он сам подрезать ее «букашку», поскольку есть по крайней мере три свидетеля того, что он был тогда в аэропорту.

На том суде, где учитывают подобные обвинения, и Василия можно привлечь к ответственности: зачем дарил машину, почему позволил своей родной жене превратиться в зомби… Может быть, там и примут его оправдания: не хотел, мол, ограничивать ее свободу, с ревностью в себе боролся, в работе искал опору для своей маленькой семьи. Да мало ли как мы отгораживаемся от неприятных проблем, снимаем с себя ответственность за другого.