Йонас Люшер - Весна варваров Страница 19

Мой разговор с Саидой прервал Рашид, он появился в кабинете с транзисторным приемником возле уха и в сопровождении борзой со щенками, чтобы сообщить Саиде: вот уже два часа, как по радио передают только музыку. Тут мне и подумалось, что пора хотя бы собрать чемодан. Выйдя из главного корпуса, я увидел, как норвежка — помнишь, та, которая торгует зерном, у которой руки так приятно пахли, — решительно проволокла чемодан на колесиках, куда легко поместилась бы и сама, по всей пальмовой аллее и через каменную арку ворот ушла в пустыню. Эта картина меня попросту ошеломила, мне помстилось на миг, будто она ринулась на своих двоих и с чемоданом до самого Туниса. Из любопытства, но еще и в надежде, что она вдруг смогла организовать отъезд и мне удастся присоединиться, я пошел следом, миновал арку ворот в окружавшей отель стене и взглянул на бесконечно длинную ленту асфальта, рассекавшую пустыню. Норвежки не было. Растворилась в дрожащем горячем воздухе. Испарилась на раскаленном асфальте. Поздно я пришел, нельзя было выпускать ее из отеля. Такая крошечная. К тому же норвежка. С другой стороны, тут же одумался я, даже мелкие норвежки, торгующие зерном, обладают некоторой сопротивляемостью и не склонны к тому, чтобы растворяться в воздухе пустыни. Не померещилось ли мне? Фата-моргана. Не повредился ли я рассудком? Я обернулся, и вот она! Сидит в тени под белой стеной на чемодане и болтает ножками. Я подошел и, как делаю всегда, попытался завязать разговор, полагая, что ей не повредят несколько ободряющих слов, но она пребывала в прекрасном настроении. Говорит, поступило указание до пятнадцати часов освободить номера, покинуть территорию и на выходе ждать автобусов в аэропорт. Вот она и выполняет это требование. Почему же не вести себя цивилизованно? Теперь ведь самое главное — добраться до дому как можно скорее. Я чуть было не сказал, что воздушное сообщение с Англией прекращено, но она сама меня прервала, поведав, что не собирается возвращаться в Лондон, а летит прямо в Осло, она рассматривает кризис как шанс начать все заново, ведь давным-давно мечтает в районе Грюнерлокка открыть кафе и выпекать капкейки, это такие маленькие американские кексы с цветной глазурью.

— Как видишь, — сказал Прейзинг, — люди по-разному вели себя в этой ситуации, и мне стало любопытно, как дела у моей приятельницы Пиппы, хотя я и не сомневался, что она ведет себя спокойно, мудро и осторожно. Тогда я еще не знал о позорном предательстве Санфорда.

Да, Прейзинг и понятия не имел, сколь роковым оказалось слияние реагентов смехотворности и упругости: теперь они хладнокровно, что и присуще первой поре влюбленности, намеревались столкнуть в пропасть невезучую жену социолога через тридцать пять лет совместной жизни.

Санфорд после очередного слияния с Дженни, когда она вновь продемонстрировала преимущества своей упругости, внутренне восстановился настолько, что все-таки убедил ее отказаться от идеи вместе уведомить жену о новом положении вещей, о нет, этим трудным путем ему придется идти в одиночку. Дженни неоднократно подчеркивала, сколь тяжелы для нее укоры совести, она мучается из-за распавшегося этого брака. Ни при каких обстоятельствах не хотелось бы ей выглядеть скотиной — правду говоря, она, поскольку в свое время семестр-полтора изучала биологию и вот уже три четверти часа придавала особое значение академическому стилю речи, употребила, может быть и не к месту, греческое слово Schizomycetes — «скотобактерии», тем самым несколько снизив экспрессивную силу своего высказывания. Санфорд рад был ее успокоить. После смерти дочери, вот уже три года, брак его висит на волоске, так что появление Дженни подобно, так сказать, гильотине, которая рассекла последний лоскут кожи между головой и туловищем — метафорически выражаясь, конечно. Разрыв в данном случае есть лишь подтверждение статистического прогноза, ведь девять из десяти пар, потеряв ребенка, разводятся в течение последующих сорока восьми месяцев. А это доказывает, вступила Дженни, что даже и любовь подчиняется власти цифр, подобно тому, как овца подчиняется пастушьей собаке, а та, в свою очередь, пастуху — понятно ли она выражается? «Конечно, это ведь causal chains», — заверил Санфорд и поцеловал ее в темечко. «Да, — обрадовалась Дженни, — причинная цепочка, такая же крепкая, как та, что связывает нас». Тут уж у него голова совсем пошла кругом, и он, с облегчением вылезая из этой семантической засады, натянул песочного цвета шорты на голую задницу, напялил сандалии и отправился ставить точку в супружеской жизни.

Широко расставляя ноги, наслаждаясь приятной опустошенностью внизу живота, он поднялся по ступеням на «террасу бея», где нашел свою жену в том же положении, в каком оставил ее несколько часов назад: глаза закрыты, лицо обращено к солнцу Африки.

Но ничто не изменилось лишь для такого невнимательного наблюдателя, каким был в ту минуту Санфорд. На самом же деле Пиппа уже прошла часть рискованного пути к настоящему солнечному удару, пути, которым она наслаждалась шаг за шагом, уж до того ощущения, связанные с ним, как-то: прогрессирующая дегидратация, пляшущие перед закрытыми глазами пятна, легкое головокружение, — отвечали состоянию ее психики, ее шатаниям и колебаниям.

Разговор состоялся кратчайший. Санфорда обидел ее звонкий смех.

— Пиппа, как я увидел, — рассказывал Прейзинг, — сидела с прямой спиной на самом краешке восточного ложа. Взгляд устремлен вдаль. Попросила меня присесть рядом. Не ведая о только что произошедшем, я поинтересовался ее самочувствием. Она попробовала выдавить из себя улыбку, но внезапно разразилась потоком слез. С самыми лучшими намерениями я взял было ее за руку, все еще связывая этот плач с экономическим положением Британии. Резким движением скинула она мою руку, поднялась, покачнулась, сделала неуверенный шаг в сторону обрыва, и не стоял бы там вычурный резной столик, на котором она замерла — полусидя, полулежа, — так лишь мое решительное вмешательство могло бы спасти ее от полета к пальмовым верхушкам. По моему настоянию пришлось ей признаться, что она сидит здесь с раннего утра, изгнанная из постели бессонницей, и ни капли не пила, ни крошки не ела. Я выразил намерение незамедлительно проводить ее до семейного шатра, и тут она сказала, что именно туда отныне не ступит ни ногой, зато просит моего разрешения отдохнуть в шатре у меня. Пожелание это я немедленно исполнил, привел ее, поддерживая на ходу, в роскошное свое жилище, там она глотнула воды и рассказала мне о постыдном и — тут мы были едины — смехотворном, невыносимом для Пиппы поведении Санфорда. По ее просьбе, я прикрыл ей разгоряченный лоб охлаждающей влажной салфеткой, а когда потихоньку выскользнул из шатра, она уже уснула.

Обойдя подальше бассейн, откуда несся мятежнический шум, Прейзинг отправился искать Саиду, чтобы попросить у нее какой-нибудь еды и разделить трапезу с Пиппой. Вместо Саиды ему попался смотритель бассейна: прилипнув к телевизору, он глазел на какого-то человека с прокламацией в руке. Прейзинг терпеливо выждал, пока человек замолчит, и узнал от Рашида, что неожиданный альянс — отколовшаяся группа братьев-мусульман и марксисты-ленинцы из «Фронта 14 января» — воспользовался удобной минутой, то есть кризисом капитала, чтобы привести арабскую весну ко второму расцвету. На сей раз решено дойти до конца, железной метлой вымести всех этих толстосумов, всех прислужников и баловней режима, которые безболезненно пережили его свержение и жили в Тунисе при демократии чуть ли не лучше прежнего, потому что поделили между собой теплые местечки тех, кого свергли, но теперь-то их имущество перейдет в руки законного владельца, а именно тунисского народа. Сочтены дни могущественных и богатых семейных кланов. Прейзинг догадался, причем верно догадался, что к последним относятся также и Малуки, не на шутку перепугался, забеспокоился как о Саиде, так и о себе самом, все-таки он в гостях у Малуков, и тут его не смог утешить даже смотритель бассейна, хотя и уверял, что Малуков лишат имущества, а не головы, все-таки мы в Тунисе живем не при Бен Али.

Прейзинг нашел Саиду — она курила, размахивала руками, кричала в телефон — в песчаном дворе позади хозяйственных построек, где в тени под пальмой изнывал вчерашний верблюд. Саида не скрывала своей озабоченности, но и не распространялась об истинной серьезности положения. О том, что ее отец вовсе не ночует у любовницы, как она предполагала, а уже арестован. О том, что Интерпол с ордером на арест разыскивает ее брата во Франции, но тот, к счастью, проходит практику у одного крестьянина в горах, в Вогезах, чего не знает даже отец. О том, что сыщики наверняка уже на пути к резорт-отелю Thousand and One Night. Обо всем этом она умолчала, но заверила Прейзинга, что ее машина с шофером прибудет с минуты на минуту. Прейзинг все-таки спросил, не лучше ли на первой же попутке уехать в Тунис, да как можно скорее. Но, оказалось, на последней попутке только что сбежал повар из Каринтии, причем он забыл оставить ключи от кладовых и холодильников, поэтому Прейзинг отправился назад к Пиппе с полными руками орешков в меду и картофельных чипсов в пакетиках.