Фред Бодсворт - Чужак с острова Барра Страница 19

Он устремился против ветра, всей мощью обрушивающегося на него, располагая в борьбе лишь силой собственных крыльев, а она была уже на исходе. Скорость ветра превышала ту скорость, на которую был способен Белощек, но он обнаружил, что все-таки может понемногу продвигаться вперед, используя глубокие ложбины между волнами, куда не достигал ветер. Он летел низко, в нескольких футах над водой, устремляясь вперед, как только оказывался в затишье у подошвы волны, взмывая как можно быстрее вверх над каждым терзаемым ветром гребнем и потом снова бросаясь вниз, в следующую укрытую от ветра ложбину.

Завихрение, которое он уловил, то появлялось, то исчезало. Он терял его всякий раз, как проваливался между волнами, и обычно вновь ощущал, поднимаясь,  чтобы перемахнуть через гребень волны. И каждый раз чувствовал его отчетливее, чем прежде. Потом услышал его; то был пронзительный вой, совсем не похожий ни на рев ветра, ни на грохот волн. Но, кроме белой стены летучих брызг, ничего не было видно.

Когда показались странные огни и Белощек увидел, что это не похоже ни на одну скалу, ни на один остров из тех, что встречались ему, сомнение охватило его. Но борьба с ветром истощила последние остатки сил, и крылья почти оцепенели от изнеможения. Последним отчаянным усилием он еще несколько минут боролся со шквалом, потом беспомощно рухнул вниз. Он упал на что-то холодное и твердое; но странно — вроде бы льдина, только не такая студеная, и вроде бы камень, только такой ровный и гладкий, каким камень не может быть никогда.

Необычность эта пугала его, хотя он почувствовал блаженное облегчение уже оттого, что мог безжизненно вытянуть по бокам расслабленные крылья. Но отдых был недолог. То, что он отыскал, жутко кренилось и качалось из стороны в сторону, и волны беспрестанно смыкались над ним. Белощек пробыл тут всего лишь несколько секунд, когда навстречу ему стремительно ринулась белая стена ревущей воды, и, чтобы она его не захлестнула, ему снова пришлось подняться в воздух. Едва он поднялся, как ветер подхватил его и понес с такой быстротой, что Белощек чуть не потерял в белом тумане этот странный плавучий остров; не сразу он сумел повернуть назад и устремиться к нему. И опять боль вонзилась в усталые грудные мышцы, и опять, когда уже последние силы покидали его, он опустился на тот остров.

Так повторялось множество раз в эту темную, непогожую ночь. И, опускаясь на корабль, Белощек всякий раз успевал урвать для отдыха всего лишь несколько мгновений, пока новая волна не сгоняла его.

Начало  светать,  и  тьма  сменилась  бледным  серым  светом, просачивавшимся сквозь нависшую над океаном клубящуюся завесу брызг. Тогда-то Белощек и обнаружил укрытие с подветренной стороны трубы, где ни вода, ни ветер не могли настигнуть его и где он смог наконец дать покой своим истерзанным крыльям. Там его часа через два и увидал старший метеоролог Чак Лейн.

Ветер, почти не ослабевая, свирепствовал весь день и всю ночь. Белощек немного отдохнул, но боль усталости сменилась острыми муками голода, попросту переместилась из одной части изможденного тела в другую.

На следующий день ветер постепенно утих, белая пена исчезла и под темным, низким, затянутым тяжелыми тучами небом открылся горизонт. Корабль все еще отчаянно качало, но волны уже были не так круты и к полудню лишь изредка перехлестывали через борт. Корабль пробудился к жизни. Показались люди и деловито засновали по палубе: никогда еще Белощек не видел людей так близко. Он питал к ним инстинктивное недоверие и страх и, взлетев на площадку у верхушки мачты, неуклюже примостился там, хотя и непрочно, и сидел, испуганный доносившимися снизу голосами и теми вензелями, которые отчаянно описывала в небе мачта.

День тянулся нескончаемо долго. Муки голода улеглись, и Белощека сковала томительная усталость. Когда окончательно прояснилось, вокруг корабля появились новые птицы. Это были крупные птицы с огромными крыльями: буревестники и глупыши, которым ураган не мог причинить никакого вреда: птицы эти созданы для жизни в открытом море, вдали от спасительных убежищ земли. Они добывают корм в скоплениях крошечных морских животных, которые составляют планктон, это сокровище пастбищ, раскинувшихся на поверхности океана. Без малейших Усилий парят они на распростертых крыльях, держась в воздухе не силой собственных мышц, а силой восходящих воздушных течений, образованных кривизною волн, и если море бушует и на воду нельзя опуститься, то способны даже вздремнуть во время полета и могут летать так без сна и передышки много дней.

Наблюдая за ними, Белощек понимал, что как морская птица он вряд ли может с ними тягаться. Он летел мощно и быстро, но на это уходило много энергии — Белощек не умел парить, подобно им. А чтобы кормиться, ему нужны были отмели и мелководья, где росла морская трава, или прибрежные луга. В общем-то морская птица, он был неумолимо привязан к суше, но где лежала она — не имел представления. Между тем испытания и лишения последних трех дней, проведенных без пищи, начали подтачивать его силы.

В этот третий день Белощек наконец поел. Он видел, как два матроса направлялись с баком к поручням и выбрасывали его содержимое в море, но почти не обращал на них внимания, пока не заметил, как накинулись на плывущие за кормой отбросы буревестники и глупыши. Тогда Белощек догадался, что это корм. Покинув свой качающийся насест у верхушки мачты,  он  бесстрашно ринулся в  клубок дерущихся морских птиц, расшвыривая их и забивая огромными крыльями, пока не прогнал прочь. С жадностью набросился он на еду. Он понятия не имел, что ест, знал только, что это какая-то растительная пища и что она заполняет гложущую пустоту внутри. Но то была странная, не приносившая насыщения пища, и она не понравилась ему.

Подобно многим другим морским птицам, Белощек узнал теперь, что удивительный плавучий остров, влекущий с собой людей, время от времени извергает из себя пищу. Этот урок странным образом отразился на дальнейшей судьбе Белощека. А поскольку по воле природы, которая не знает иных пределов, кроме пределов самой жизни, все сущее связано между собой  незримыми  узами,  эта  обособленная  от  всего  и  такая непримечательная история посреди Атлантического океана непременно должна была повлиять на судьбы других существ. Одна из них — судьба молодого парня, мчавшегося в ту ночь в поезде на север Канады, в двух тысячах миль отсюда. Другая судьба, на которой этот случай тоже оставил свое клеймо, — жизнь девушки, с которой еще не встретился этот парень. Ибо, как сказал великий поэт Джон Донн, "нет человека, который был бы как Остров, сам по себе". И, изменяясь, одна жизнь неизбежно задевает и меняет другую.

Море успокоилось, и Белощек не вернулся больше на корабль. Однако он не решался совсем потерять его из виду — единственный знакомый ему ориентир в чужом, неведомом мире — и всю ночь держался невдалеке от кормы, то и дело взлетая, чтобы нагнать удаляющиеся огни идущего на запад корабля Наступил рассвет, и Белощека вновь потянуло к летним лугам, где он отыщет сородичей. Но его обычно непогрешимое чувство ориентации во времени и пространстве было безнадежно расстроено штормом. Его неодолимо тянуло в полет, но, куда лететь, он не знал.

Пытаясь по приметам определить местонахождение суши, он стал следить за другими морскими птицами. Он знал, что все еще находится далеко в открытом море, за пределами полосы прибрежного мелководья глубиной до шестисот футов — там исчезают такие океанические птицы, как буревестники и глупыши, которых сменяют привязанные к земле олуши и чайки. Но их пока что не было видно, и он заключил, что до суши еще пять-шесть часов лету, а то и больше.

Он знал также, что буревестники и глупыши, которые находятся в эту пору в открытом море, безусловно, холостяки, и, так как у них нет никакой связи с сушей, их передвижения ничего не могут ему подсказать. Но едва забрезжил рассвет, появились другие морские птицы, поменьше, черные с белым хвостом. Это были тайфунники. Белощек знал, что у многих из них где-то на суше остались гнезда, в которых лежали яйца. Ему были хорошо известны их повадки в пору гнездования, потому что тайфунники начали гнездиться еще до его отлета с Гебрид. Они устраивают гнезда в норах на поросшем травой берегу, и пока одна из птиц кормится за сотни миль в открытом море, другая остается в гнезде на несколько дней. Через четыре-пять дней, сытая и раскормленная, она возвращается с моря к гнезду, принимая на себя все обязанности по высиживанию птенцов, чтобы ее оголодавшая подруга могла полететь в море и подкормиться.

Впрочем, многие тайфунники тоже были холостяками, но отличить их было легко — они бесцельно шныряли, описывая нескончаемые круги, им явно некуда было спешить. Среди них сразу же выделялись семейные птицы, заброшенные сюда бурей и теперь возвращавшиеся на сушу, — они летели быстро и прямо, придерживаясь строгого курса. И курс, которым они летели, пролегал на запад, прочь от розово-красной мозаики восходящего солнца.