Девушка без прошлого. История украденного детства - Даймонд Шерил Страница 19

— Круто, правда? — спрашиваю я, надеясь, что это прозвучало одобрительно, но не заискивающе.

— Да. — Папа поглаживает бороду. — И для его карьеры хорошо.

Глядя на отца сбоку, я думаю, что он очень часто маскирует свои чувства разговорами о карьере Фрэнка, о его продвижении на нужное место. Как будто язык эмоций отца отличается от моего, — у него все продумано и просчитано, он не знает порывов и инстинктов. Но я думаю, что это нормально, пока у него остаются и настоящие чувства.

Когда уличная часть съемки заканчивается, мы вместе с Фрэнком идем в студию, где должно быть продолжение. Там белые стены и белый фон, а по бетонному полу змеятся черные провода. Я не видела таких интересных типажей со времен колледжа травников в Ванкувере. Стилист и ассистенты истыканы пирсингом и как будто существуют в своей собственной реальности, очень далеко отсюда.

Фрэнк в одних джинсах стоит на длинном листе белой бумаги, который закреплен где-то на потолке, но он такой длинный, что спускается со стены и захватывает часть пола. Камера взрывается вспышками.

— Поснимайте ее, — говорит Фрэнк по-немецки.

— Wer? Кого? — удивляется фотограф.

— Мою сестру. — Фрэнк кивает в мою сторону. — Если уж вы фотографируете спортсменов, она гимнастка и танцовщица.

Аликс изучает меня с выражением глубокого сомнения на лице, пока я неловко переступаю потертыми кроссовками. Я знаю, что он видит девочку с длиннющими ногами, огромными ступнями и с гнездом на голове.

— Правда, — настаивает Фрэнк. — Бха… Кристал, покажи ему, как ты прыгаешь.

Я стаскиваю кроссовки, пока они не передумали, и замечаю Кьяру. Волосы у нее, как всегда, стянуты в кривой пучок, а коренастая фигура задрапирована огромной кофтой. Она смотрит на Фрэнка, на меня и снова Фрэнка. Впервые в жизни я понимаю, что ее ненависть теперь обращена и на меня. Я отступаю на шаг, поближе к Фрэнку.

Мы возвращаемся домой. Фрэнк и я страшно довольны собой. Но когда я делаю себе бутерброд, слышу, как брат с сестрой ссорятся в другой комнате. Вдруг раздается крик Фрэнка, и он появляется, держась за колено:

— Она меня ткнула!

В этом вся проблема с Кьярой: она непредсказуема. В ходе спора о том, глупо ли фотографироваться, она вполне может взять со столика остро заточенный карандаш и воткнуть его тебе в колено. Со мной она обычно очень ласкова и вежлива. Но чем старше и сознательнее я становлюсь, тем сильнее она отдаляется, тем чаще смотрит на меня со стороны, исподтишка. Или это я на нее так смотрю?

— Тебе это даром не пройдет! — кричит Фрэнк, но вряд ли он осуществит свою угрозу.

Брат никогда не ябедничает.

Мама узнает, что случилось, когда приносит нам спирулину и видит, что я выковыриваю грифель из колена брата, пока тот доедает мой бутерброд.

Мы с мамой в маленьком парке. Я болтаю с девочкой с соседней улицы, пока она покупает рожок с мороженым, а затем наблюдаю, как она снимает роскошную упаковку, обнажая белое блестящее лакомство. Она знает, что мне запрещено есть сахар, но мы решаем, что я могу попробовать кусочек, совсем маленький, пока наши матери заняты разговором. Мы поспешно удаляемся в кусты.

Я даже не успеваю понять, нравится ли мне. Мама, у которой невероятное чутье на нездоровую еду, заглядывает за куст и видит, как я тяну мороженое в рот. Домой я еду в мрачной тишине, опустив голову от стыда.

— Очень плохая идея, — говорит Кьяра, отрываясь от книги.

Я лежу на кровати, отвернувшись к стене. Попробовав рафинированный сахар, от него почти невозможно отказаться. Теперь, скорее всего, у меня уже развилась зависимость.

— Спасибо за объяснения, — бормочу я и слышу тяжелые шаги в коридоре.

Открывается дверь, и я вижу электрический провод. Папа обмотал его вокруг руки, а в другой держит свободный конец. Он явно выдернул его откуда-то, потому что с одной стороны провод заканчивается вилкой, а с другой — пучком разноцветных металлических жилок. Кьяра откладывает книжку, но не двигается. Папа медленно идет вперед, останавливается у моей кровати. Он кажется огромным. Провод угрожающе покачивается. Папа крутит в воздухе свободный конец, в полной тишине слышится резкий свист. Я пугаюсь и хочу сесть, но провод болтается прямо передо мной, так что мне это не удается, и я остаюсь лежать.

Он говорит что-то о том, что я не уважаю их труд, что они дали мне все необходимое для успеха, но я вижу только провод. Растрепанным концом папа бьет меня по голой ноге, ниже обрезанных шорт.

Боль не так страшна. Ужасен удар по доверию. Я почти всегда хорошо себя веду. И вот одна маленькая ошибка… Я отвожу взгляд от провода и поднимаю глаза на папу. Он что-то говорит, но я смотрю на него, сжав зубы. Если он собирается снова меня ударить, пусть хотя бы посмотрит мне в глаза.

Он обматывает провод вокруг ладони и наклоняет голову набок.

— Мне это не нравится, — произносит он тоном помягче. — Чтобы выжить, нужна сила воли. Нельзя делать что-то только потому, что это делают все. Ясно?

Я киваю. Он уходит и закрывает за собой дверь.

Кьяра так и сидит с книгой за столом, спиной ко мне. Ее руки дрожат. Через некоторое время я встаю, чтобы покормить рыбок.

Клаус, хозяин нашей квартиры, начинает что-то подозревать. Когда мы въехали, он попросил документы, но, поскольку Наша Подруга тогда еще не сделала паспорта, мы назвали ему совсем другую фамилию. Но теперь он не унимается и постоянно требует документы, чтобы сделать копию для его записей. Мы недооценили серьезность бюрократических требований, и теперь Клаус говорит, что у нас проблемы. Мы пытались отвлекать его извинениями и шутками. Но немцы не настолько наивны, чтобы поддаться чужим чарам, и не настолько лживы, чтобы делать вид, что вы им нравитесь. Так что выбора у нас нет.

Я уже догадываюсь, что мы решим это тем же способом, что и всегда, то есть сбежим. Но кто позаботится о моих рыбках? Сюда мы привезли их на поезде, в пакете с водой, но взять их в самолет невозможно. Лежа в кровати, я мысленно составляю список своих вещей, распределяю их по чемоданам, которые поедут с нами, или по коробкам, которые где-нибудь останутся.

Дверь в комнату тихо открывается. Кьяра еще не легла, и я думаю, что это она. Но это Фрэнк, лохматый, в одних трусах.

Матрас прогибается, когда он ложится рядом со мной и натягивает на себя одеяло.

— Привет. — Я протираю глаза. — Кошмар приснился? — Обычно это я бегу в комнату брата, хватаю его за плечо и требую объяснить, к чему снятся такие ужасы.

— Нет, просто соскучился.

Он вытягивает руку, чтобы я положила на нее голову. От него приятно пахнет хлоркой и свежим голубым мылом, которым он пользуется. Я закрываю глаза и забываю о списках.

Иногда ты не понимаешь, что происходит, но при этом какой-то инстинкт предупреждает тебя об опасности. Когда я чувствую, как его рука ползет по моей голой ноге, забирается под футболку и стягивает с меня трусы, я сразу же распахиваю глаза. На мгновение наши взгляды встречаются. Фрэнк какой-то не такой: очень напряженный, но при этом явно не может сосредоточиться. Он поворачивается и оказывается на мне, задирает мою футболку, и я чувствую его теплую кожу. Он такой огромный и сильный, что все остальное отходит на задний план.

Мир съеживается. Остаются только мышцы на его спине, подчеркнутые лунным светом, щетина, царапающая мою щеку, когда он прячет лицо у меня в волосах. Даже мое замешательство куда-то делось. До этого мгновения я не понимала, какой Фрэнк большой и сильный. Удивительно, можно прожить рядом с кем-то всю жизнь и не заметить чего-то очевидного. Например, ширину и твердость его ладоней. Эти ладони сжимали мои локти, помогали мне переходить тысячи улиц по всей планете, направляли меня. Его длинные пальцы с квадратными ногтями водили по строкам «Доктора Сьюза», когда он учил меня читать. А однажды его руки выдернули меня из разрывного течения на пляже Бонди, когда я ушла под воду… Я одновременно знаю Фрэнка и не знаю.