Город падающих ангелов - Берендт Джон Страница 19

Таким образом, Чиконья не получил двойной куш, он вообще ничего не получил, а отец пришел к моей матери и спросил: «Ты не хочешь родить мальчика?» Вот так я и появился на свет.

– За что вы должны быть благодарны Чиконья, – заметил я.

– М-мм, ну да, конечно, – согласился Вольпи. – Как бы то ни было, мое появление на свет перечеркнуло наследственные ожидания моих сестер, как вы понимаете. Но в тысяча девятьсот сорок шестом году, когда отец был очень болен, к нему пришли адвокаты в сопровождении негодяев зятьев, и потребовали, чтобы он выплатил им около двадцати миллионов долларов – по сегодняшнему курсу.

Отец им ответил: «Почему я должен платить? Я все время даю деньги моим дочерям. Но я никогда не трогал основной капитал». На это адвокаты сказали – и это просто фантастика, что они сказали: «В этот раз вам придется тронуть основной капитал. В противном случае мы прибегнем к расовым законам, и ваш брак будет аннулирован, потому что ваша жена – урожденная еврейка, а браки с евреями запрещены, как вам хорошо известно. Значит, легитимность права наследования для Джованни тоже будет аннулирована».

– Я думал, что все расовые законы были отменены с окончанием войны, – сказал я.

– Да, но в Италии их отменили не сразу. Расовые законы на практике не применялись, но и не были формально отменены. Однако мой отец, которому трудно отказать в уме, послал своего друга поговорить с государственным секретарем Ватикана, который сказал: «Как бы абсурдно это ни звучало, на месте графа Вольпи я бы заплатил, потому что дело может попасть на рассмотрение судьи-антисемита, который на законном основании аннулирует брак».

Отец понимал, что даже если он и проиграет дело, то постановление будет отменено, как только упразднят расовые законы, и это лишь вопрос времени. Но к тому моменту лошадка уже, так сказать, вырвется из стойла, и он никогда не вернет всех своих денег и даже большую их часть. Итак, он тратил свое драгоценное невосполнимое время и начал платить частями. Когда он выплатил три четверти оговоренной суммы, расовые законы были отменены, и он перестал платить. Мои сводные сестры клялись, что они не шантажировали отца, но их уличили записи его платежей. Тогда они стали говорить, что во всем виноваты их мужья.

– Где теперь ваши сводные сестры?

– Они старше меня на тридцать лет. Одна умерла, а вторая живет недалеко от церкви Салюте.

– Ее, как и вас, возмущает пренебрежение к памяти вашего отца?

– Возмущает?! Как раз наоборот, – сказал Вольпи, – она сама от него отреклась! В шестидесятые и семидесятые годы она давала интервью американскому телевидению и говорила, что ее отец, «к несчастью», построил Маргеру. Когда слышишь такое от одной из его дочерей, то можешь поверить в то, что Джузеппе Вольпи и в самом деле был преступником.

– Вы когда-нибудь говорили с ней об этом?

– Я не разговаривал с ней с сорок седьмого года.

– Это тяжело.

– Да, но какая несправедливость! Венеция была его страстью. В его душе не было ничего, кроме высших интересов Венеции. Один человек – я не скажу вам кто – дал чудесное описание отца. Я зачитаю его вам.

Вольпи взял с полки какую-то книгу и прочитал отрывок из нее:

– «Граф Джузеппе Вольпи, возможно, единственный венецианец, который по-настоящему любит свой родной город. Для него Венеция – это город-вселенная. Если мир станет одной большой Венецией, средоточием лучших человеческих чувств, то он будет считать себя счастливым человеком. Печаль его вызвана пониманием несбыточности этой его мечты».

Вольпи закрыл книгу.

– Превосходно, – сказал я. – И кто же это написал?

– Муссолини.

– А вы смогли бы полюбить Венецию? – спросил я.

– Я на самом деле люблю Венецию. Я терпеть не могу венецианцев, они выводят меня из себя. Их пожирает ревность и зависть – ко всем и ко всему. Они клоуны.

– Что, наконец, могло бы избавить вас от вашего гнева? – спросил я.

Вольпи на мгновение задумался, потом вновь глубоко вздохнул.

– Этот город так и не отдал долг моему отцу. Если Венеция назовет в его честь улицу или площадь – и не маленькую, – то тогда и только тогда я, возможно, почувствую, что его удостоили признания, которого он заслуживает.

Глава 5

Медленный огонь

В тот день, когда Марио Моро вспоминал о своих героических действиях в ночь пожара в театре «Ла Фениче», показывая, как он с земли подавал сигналы вертолету, комитет специалистов, расследовавших обстоятельства случившегося, вручили председателю магистрата свой предварительный доклад: причиной пожара не мог быть поджог.

Специалисты утверждали, что пришли к такому выводу, потому что, как было установлено, последние рабочие покинули театр в семь тридцать вечера, а пожар начался – самое раннее – спустя час. По мнению комиссии, пожары, возникающие вследствие поджогов, как правило, начинаются с возгорания легковоспламеняющихся веществ, а через несколько минут после поджога пламя уже полыхает. Если пожар возникает случайно, то, как правило, в течение некоторого времени огонь незаметно тлеет, и, по всем данным, огонь в «Ла Фениче» тлел по меньшей мере часа два.

Тяжелые деревянные балки, поддерживавшие пол фойе третьего яруса, ridotto del loggione [22], где, предположительно, начался пожар, выгорели полностью, что говорит о медленном, постепенном начале пожара. Согласно предварительному докладу, пожар начался со случайного возгорания лака, которым покрывали обшивку пола, в результате воздействия искры короткого замыкания, брошенного окурка или горячего электрического кабеля. В ridotto [23] хранилось больше двухсот килограммов лака, причем часть в открытых емкостях. Специалисты также отметили: люди, находившиеся в тот вечер вблизи театра, вспоминали, что уже в шесть часов чувствовали, как что-то горит. Это тоже поддерживало гипотезу тления.

Приняв во внимание все это, специалисты пришли к выводу, что огонь тлел в течение двух или трех часов, то есть пожар начался около шести часов вечера.

В предварительном докладе специалисты обратили особое внимание на недопустимые условия проведения ремонта, которые сделали случайное возгорание практически неизбежным. Прокурор Феличе Кассон составил список людей, которых он считал ответственными за создание таких условий, и сообщил им, что они будут находиться под следствием по обвинению в преступной халатности. Это следовало понимать в том смысле, что если расследование закончится предъявлением официального обвинения, то прокурор потребует тюремных сроков.

Список возможных обвиняемых возглавил мэр Массимо Каччари. Должность мэра автоматически делала его президентом «Ла Фениче», так что поддержание безопасности театра входило в сферу его обязанностей. В качестве других подозреваемых фигурировали директор театра, секретарь, финансовый директор, заместитель директора по хозяйственной части, руководитель реставрационных работ и главный инженер городского хозяйства Венеции.

По большей части подозреваемые были влиятельными людьми, и они немедленно наняли самых политически влиятельных адвокатов – лучших, каких только можно было найти. Несмотря на множество смягчающих обстоятельств, имелся один фактор, работавший против них: Феличе Кассон был невероятно мужественным и непреклонным прокурором.

Сорокадвухлетний Кассон отнюдь не выглядел брутальным героем. Он носил очки, отличался хрупким телосложением, гладко причесанными каштановыми волосами, бледным моложаво-кукольным лицом и – что самое поразительное – сильно скошенным подбородком. Кассон родился в Кьодже, в маленькой рыбацкой деревушке на южной оконечности Лидо, и был напрочь лишен социальных претензий и амбиций. Единственной его причудой в одежде была любовь к спортивным рубашкам без воротника, которые он носил практически всегда, надевая и под черную судебную мантию. Он играл в футбольной команде магистрата, но его главной и истинной страстью был американский баскетбол. Во время поездок в Соединенные Штаты, даже деловых, он каждый раз умудрялся посетить хотя бы одну игру НБА и очень долго вспоминал о памятной рубке между «Чикаго буллс» и «Нью-Йорк никс», когда Майкл Джордан сумел уйти из-под опеки двух защитников, специально приставленных, чтобы его сдерживать. Интересно, что Феличе Кассон был из тех людей, кто может незамеченным пройти через набитую людьми комнату. Его присутствие было обычно таким органичным и ненавязчивым, что можно было запросто вообразить, будто он умеет проходить сквозь стены. Однако у него имелось одно физическое свойство, говорившее о внутреннем волнении, о сдерживаемом душевном огне, готовом в любую минуту вспыхнуть ярким пламенем. Когда он злился, лицо его сначала розовело, потом краснело, а затем принимало багровый оттенок – это касалось всего лица – от кромки волос до выреза рубашки. При этом у него не изменялась ни интонация голоса, ни выражение лица, но только цвет был как лакмусовая бумажка. Этим он был известен всем. Обвиняемых, которым предстоял перекрестный допрос с участием Кассона, предупреждали об этом и советовали следить за цветом его лица и вести себя соответственно.