Джон О'Хара - Весенняя лихорадка Страница 2

— Еще слово, и наплюй им в рожи, — крикнула водителю Глория.

В этом же районе другая девушка сидела в конце длинного обеденного стола. Курила, читала газету, время от времени клала сигарету в пепельницу и свободной рукой потирала короткие влажные волосы на затылке. Остальные волосы были сухими, но сзади было видно, где кончалась купальная шапочка. Девушка тормошила волосы, пытаясь высушить их, потом вытирала пальцы о плечо халата, затем они скользили вниз и останавливались на груди, немного заходя под мышку. Потом ей приходилось переворачивать страницу газеты, она снова брала сигарету и держала ее, пока огонек не начинал обжигать пальцы. Она клала сигарету в пепельницу и опять принималась тормошить волосы на затылке.

Вскоре девушка поднялась и вышла из комнаты. Когда возвратилась, на ней были только лифчик и трусики. Не подходя к столу, она оперлась коленом на стул и стала смотреть в большое, во всю ширину комнаты, окно. Раздался звонок, и девушка пошла на кухню.

— Алло… Пожалуйста, попросите его подняться.

Девушка торопливо направилась в спальню и вышла, надевая кашемировый свитер, на ней были твидовая юбка, светлые шерстяные чулки и спортивные ботинки с длинными, слегка шлепающими языками. Раздался еще звонок, и она пошла к двери.

— Привет. Привет, привет, привет. Как себя чувствует мисс Стэннард?

— Здравствуй, Джимми, — сказала девушка, закрывая за ним дверь.

Джимми тут же обнял ее и поцеловал.

— М-м-м. Никакой реакции, — заметил он. Бросил шляпу в кресло и сел раньше девушки. Жестом предложил ей сигарету, она покачала головой в знак отказа.

— Кофе? — спросила девушка.

— Да, выпью, если он хороший.

— Я приготовила его и выпила две чашки. Пить, во всяком случае, можно.

— А, но варила его ты. Сомневаюсь, что ты выплеснула бы кофе, приготовленный собственноручно.

— Будешь пить или нет?

— Самую малость. Чашечку горячего яванского для джентльмена в синем костюме.

— Кстати, почему в синем? Ты взял машину у Как-его-там? Я думала, мы поедем за город.

Девушка осмотрела свою одежду, потом его. На Джимми были синий саржевый костюм, накрахмаленный белый воротничок и черные туфли.

— Ты что, получил работу на Уолл-стрит после того, как мы виделись в последний раз?

— Нет. Это ответ на оба вопроса. Я не взял машину ни у Как-его-там, ни у Нормана Гудмена. Ты познакомилась с ним в тот вечер, когда мы были у Майкла, и называла его Норман. А что до работы на Уолл-стрит, даже отвечать не буду. Норман позвонил мне вчера вечером, сказал, что ему нужно везти отца на обрезание или что-то такое.

— Его отец раввин?

— Да не будь ты такой… нет, дорогая. Его отец не раввин, а насчет обрезания я выдумал.

— И что мы будем делать? Насколько понимаю, ты не взял машину у кого-то другого. Такой прекрасный день для поездки за город.

— Я при деньгах. Думал, мы пойдем на Плазу, позавтракаем, но, вижу, ты уже завтракала. Мне поручили написать материал о проповеди, а в такой прекрасный день следует писать о протестантской. Не знаю, зачем вообще мне дают такие задания. Проповеди читают в редакции, и я просто хожу в эту треклятую церковь, а потом возвращаюсь в редакцию и копирую эту проповедь или вклеиваю ее. Остается только написать первый абзац, примерно такой: «Эта депрессия пробудила веру американского народа, как говорит преподобный миротворец Джон Мерриуэзер, приходской священник методистской епископальной церкви Святого Патрика». И так далее. Можно сливок?

— Кажется, я выпила все сливки. Молоко подойдет?

— Черт возьми, Изабелла, у тебя шикарная фигура. Походи еще. Подойди к окну.

— Нет. — Она села. — Что же ты думаешь предпринять?

— Мы не пойдем на Плазу? Хотя я и при деньгах?

— С чего ты разбогател?

— Продал кое-что «Нью-Йоркеру».

— О, правда? Что же?

— Знаешь, примерно месяц назад я был по заданию редакции возле мавзолея генерала Гранта[1] и обнаружил на той стороне реки колонию приспособленных для жилья лодок. Люди живут на этих лодках всю зиму. У них есть газ, электричество, радио, зимой лодки стоят на сваях, деревянных сваях. Весной они нанимают буксир, чтобы оттащил их к Рокуэю или в другое похожее место, и живут там все лето. Я подумал, что из этого выйдет хороший материал для рубрики «О чем говорит весь город», поэтому разузнал все о той колонии и отослал материал, а вчера получил чек на тридцать шесть долларов, пришедшийся очень кстати. Там хотят, чтобы я еще писал для них.

— И ты будешь писать, так ведь?

— Пожалуй. Само собой, много не смогу, потому что, хочешь — верь, хочешь — нет, у меня роман и постоянная работа.

— Как движется роман?

— Как Санта Клаус. А ты знаешь о Санта Клаусе.

— Пожалуй, я тебя оставлю.

— Навсегда?

— Еще несколько таких штучек, и да, навсегда. Такой превосходный день для поездки за город. — Изабелла поднялась и встала у окна. — Посмотри на этих людей. Я готова постоянно наблюдать за ними.

— На каких людей? Не хочется подниматься и смотреть. Расскажи о них.

— Это голубятники. Они по воскресеньям весь день торчат на крыше, гоняют голубей. Наша служанка сказала, что у человека есть стая, ну скажем, из восемнадцати голубей, и он гоняет их в надежде, что когда они вернутся, их будет девятнадцать или двадцать. Один-два голубя из другой стаи сбиваются с толку, присоединяются к чужой, и у этого человека птиц становится больше. Строго говоря, это не воровство.

— Так ты не хочешь позавтракать на Плазе?

— Я уже завтракала, и, готова биться об заклад, ты тоже.

— Скромно, как всегда. Апельсиновый сок, гренок с мармеладом, кофе. А я думал, мы возьмем почки и прочее, омлет, жареную картошку. Как англичане. Но если не хочешь, не пойдем. Я думал, это будет развлечением, по крайней мере разнообразием.

— Как-нибудь в другой раз. Но если настаиваешь, я оденусь и мы потратим твои деньги каким-нибудь другим образом.

— Я помню, что задолжал тебе десять долларов.

— Их потратим в первую очередь. Ну, я иду одеваться.

Джимми взял несколько листов газеты.

— «Таймс»! — воскликнул он. — Там ты никогда не увидишь моих материалов. Что это значит?

Но Изабелла закрыла дверь спальни. Через десять минут появилась снова.

— М-м. Изящно. Элегантно…

— Нравится?

— Лучшего платья в жизни не видел. И шляпки тоже. Красивая. На мой взгляд, дамские шляпки в этом году лучше, чем когда бы то ни было. Они совершенно очаровательные. По-моему, это каким-то образом связано с тем, как женщины причесывают волосы.

— А по-моему, это целиком и полностью связано с тем, как они их причесывают. Мои волосы все еще влажные, выглядят ужасно, и это твоя вина. Я бы не стала принимать душ, если бы знала, что за город не поедем. Приняла бы ванну, и волосы остались бы сухими. Напомни, чтобы я остановилась у аптеки…

— Дорогая, я очень рад!

— …и купила приличную купальную шапочку. Джимми, перед уходом хочу сказать тебе снова, в последний раз, чтобы ты перестал так со мной разговаривать. Я не твоя любовница, не уличная девка и не привыкла, чтобы со мной так разговаривали. Это не смешно, и никто больше не разговаривает со мной таким образом. Ты разговариваешь так с женщинами в редакции? Даже если да, уверена, им это не всегда нравится. Ты не можешь восхищаться моим платьем, не касаясь особенностей моей фигуры, и…

— А что тут такого? Ведь платье для того и предназначено, чтобы подчеркивать достоинства фигуры. Почему оно хорошо на тебе смотрится? Потому что у тебя отличные груди и все прочее. Почему, черт возьми, мне нельзя говорить об этом?

— Думаю, тебе лучше уйти.

Изабелла сняла шляпку и села.

— Ладно, уйду.

Джимми взял шляпу и, грузно ступая, пошел по короткому коридору к двери. Но не открыл ее. Взялся за дверную ручку, потом повернулся и пошел обратно.

— Я ничего не говорила, — сказала Изабелла.

— Знаю. И не делала никаких жестов. Знаю. Ты знаешь, что я не мог выйти ни из этой двери, ни из этих окон. Простишь меня?

— То же самое произойдет снова, таким же образом, по той же причине. А потом ты вернешься, попросишь простить тебя, и я прощу. И всякий раз при этом, Джимми, я ненавижу себя. Не потому, что прощаю тебя, а потому, что терпеть не могу эти слова. Терпеть не могу, когда со мной разговаривают таким образом. Я знаю, знаю — ты так со мной разговариваешь только потому, что я отношусь к тем девушкам, с которыми ты разговариваешь именно так, и сознание этого мне ненавистно.

— Дорогая, это неправда. Ни к кому ты не относишься. И неужели не поверишь мне, если я скажу тебе, что говорил так часто? Что бы мы ни делали, всякий раз, когда вижу тебя такой утром, днем, среди других людей, я не могу поверить, что ты моя девушка. Или была моей. А ты так красива в этом платье и шляпке. Извини, что я такой.