Улья Нова - Инка Страница 2

Она пугалась шума, резких уличных гудков, крикливых дворников, недовольных кассирш. Неожиданное замечание полоумной служащей банка могло испить ее силы на целый день, а несколько незлобных, но болезненных пинков в метро делали недовольной и больной. Ощущая себя весьма уязвимой, она пыталась защититься от натиска мегаполиса в разных его проявлениях. Это было предметом долгих ее размышлений: как спасти себя от шума и дыма городского? Как узнать, не подстерегает ли опасность с копьем вон за тем поворотом, не таится ли где среди переулков зверь-злодей? Как определить, где брод, по какой стороне улицы лучше идти, чтоб дойти? И еще на многие-многие вопросы стоило найти ответ для того, чтобы оставаться в живых и щекотать личико города подошвой своих бордовых кед.

У нее были приметки, лениво, нехотя намекавшие, что завтра состоится, и даже были приметки, чуть-чуть разъясняющие морок этого завтра. Например, кончается крем в тюбике. Инка начинает предчувствовать: что-то произойдет – и не ошибается, хозяин, никого не спросив, в счет зарплаты закажет на весь офис посещение сауны. Или клиент аккуратно подсунет под клавиатуру чаевые. Пустой тюбик крема – это всегда конец маленькой тропинки. Сколько таких тюбиков-тропинок наберется за жизнь, кто бы знал, кто бы предсказал. Иногда она с тревогой пыталась угадать: удастся ли хоть разок купить и размазать по щекам крем, который продают за три Инкиных зарплаты в сияющих отделах, где так солнечно и всегда май. И вообще, использованный тюбик крема пугал Инку: мрачное предсказание. Она спешила избавиться от него заранее, пусть там оставалось немного, только бы не выжимать-выживать все до конца.

Когда Инка по две недели не могла стереть с ногтей старый лак, все сыпалось у нее из рук, все крошилось и кромсалось в усталых, тонких пальцах. А уж если она по рассеянности надевала любой, даже свитер из мягчайшего козьего пуха второй раз, день можно было заранее забыть, гиблый день. Поэтому-то Инка старательно выводила несомненные приметы своей жизни, чтоб хоть как-то обезопасить, уберечь себя. Она сумела выстроить здание своих традиций и ритуалов, не задумываясь, как эта убогая хижина выглядит со стороны.

Уака – святыня [2] Инкиной жизни – таинственный островок, дымкой покрытая земля, омываемая морями, обдуваемая ветрами. Через шум и сутолоку городскую нелегко было нести и оберегать озерцо, рощицу, лоскутик чистого неба, прохладу и свежесть нескольких травинок. Приходилось, как шерсть, сортировать звуки, буквы и ритмы, что норовят проникнуть в голову и носиться там, беспорядочно и безответственно расплескивая содержимое. Это и объясняет, почему Инка подпускала к себе лишь избранные знания о современной и предыдущих цивилизациях, те, которые были, по ее мнению, наиболее экологически чистыми, без парафина, хлорэтана, формалина и всяческих Е-добавок.

Поддерживать экологию уака – дело не шуточное. Ради этого стоит отбросить всякий стыд и стать смелым защитником, надо точить копья, стрелы, всегда иметь запасной лук, а при необходимости – пускать в ход клыки и маникюр. Тут, по мнению Инки, годится все, лишь бы уберечь поток своего сознания от вторжения всеподчиняющего городского шума.

Но трудно сдерживать осаду города, трудно сносить давление неба над ним, неба цвета белоснежной простыни, которую постирали с серым платком. А город – он обязательно найдет щелку, просачивается тоненькими струйками внутрь, под видом приятных мелочей, блесток, стекляшек, маленьких зеркал вторгается в Инку и наносит ее экологии ущерб. Город сбивает с толку, нарушает бдительность ароматом кофе, запахом карамели, что ползет над Москвой-рекой и мостами, завораживает сочным цветом новеньких домов-парусников, фейерверком иллюминации, негой и покоем темных таинственных ресторанчиков, обольстительными кивками витрин. В такой обстановке сохранять экологию собственной персоны дается Инке с большим трудом. Как мусорный контейнер, Инкину голову стараются напичкать случайными, ненужными фактами, мусором цивилизаций, шлаками историй, рекламными и телевизионными ядами, культурными отходами – все это дымится, сбраживает, вызывает недомогание и меланхолию.

Сохранять уака экологически чистым Инке непросто, ведь существует в ее жизни еще и работа – отличная соковыжималка сил. Ну как развернешь полномасштабную экологическую программу, когда, будь добр, каждое утро – подъем в семь пятнадцать и пешочком сквозь сырость утра – в офис? Как тут приведешь в равновесие все бассейны рек, равнины, низменности, горы и озера. И хватает Инкиного рвения на незамысловатые действия, которые оказывались наскоро, панически возведенным частоколом. Такая изгородь с трудом охраняет от вторжения истощающиеся родники ее души. Поэтому Инка дичится новых знакомств и тех представителей рода людского, которые, не поймешь, не то друзья, не то попутчики. Она сторонится всего, что исходит из недр мегаполиса, из его подъездов и закоулков. В метро едет, поеживаясь, прячет за челкой глаза и придумывает повод не пойти на корпоративную вечеринку. Она дичится сонных, утомленных людей и не ходит за продуктами, а лишь иногда, стараясь незаметно проскользнуть, заслоняясь от окружающих беретом, молниеносно покупает хлеб, сыр и йогурты в полночь, в круглосуточном мини-маркете. И скорей уносит ноги.

Худенькая, она спит, прижав колени к груди, издали напоминая мумию Хуаниту[3]. И все чаще снится Инке кошмар: на ее остров подплывают случайные люди и врываются в ее жизнь. Сначала осторожные, а потом бесстрашные, дерзкие пришельцы, стараются обустроить жалкий клочок земли, выжать из него максимум пользы. Клеят плакаты прямо на пальмы и прибивают гвоздями рекламные щиты к стволам. Заваливают лужайки пепельницами и журнальными столиками, а узенький песчаный пляж – телевизорами, кухонными комбайнами, прожекторами, усилителями, вяленой рыбой, окурками. Туалеты и свалки устраивают в оврагах, сдирают шкуры с редких зверей и поджаривают на вертелах птиц. Но скромные ресурсы острова-уака быстро истощаются, отпуск проходит, уплывают своим курсом навязчивые гости: кто на норд, кто на зюйд-зюйд-вест. Уплывают, а остров остается в пыли, в дымящихся пепелищах, в свалках, в слезах битого стекла, в обрывках прокладок и тряпья. И тогда знай лети в каньон Отчаяния с огромной высоты, украшай царапинами поверхность тела, цепляйся за камни и вьюнки. А когда придешь в себя после удара о дно, будь добра, Инка, вставай-поднимайся, надо островок-уака в порядок приводить, и уборка за твой счет, твоими хлипкими силенками.

Именно поэтому близкого общения с кем бы то ни было Инка избегает. Контакт с большинством окружающих людей кажется ей случайным до слез, вытягивает кучу сил, швыряет время в урну и не оставляет ничего, кроме горечи. Коллеги, соседи, с ними только поздоровайся, наметив на лице подобие улыбки, – тут же приблизятся, окатят своим запахом, заразят настроением, отравят взгляд унылым видом костюма, обеднят воображение напряженностью черт лица и засорят память серым, клейким пятном. Потом целое воскресенье придется лечиться от внутренней слякоти на скамейке где-нибудь в парке – видом зеленой лужайки.

К тому же Инка втайне боится разочаровать людей при близком знакомстве обыденностью своих взглядов, правильностью суждений, верностью ориентаций, точностью выводов и скудностью знаний. Возможно, еще и по этой причине у нее нет ни подруг, ни друзей, ни близких знакомых, держится она диковато, развязно и рассеянно, реплики отпускает невпопад, смотрит вдаль, и создается впечатление, что она напряженно дожидается окончания разговора. Ее зарплаты хватает, чтобы поддерживать внешний вид незабываемым, шокирующим, но, увы, слишком ничтожна ежемесячная горсточка денег для обогащения внутреннего мира и расширения его границ.

Туристическая компания «Атлантис», где Инка трудится с восьми утра и до позволения уйти домой, находится в безраздельном владении грузинского путешественника и авантюриста Писсаридзе Этот нетерпеливый человек всегда мечтал о славе и богатстве своего приятеля Котэ, московского торговца шаурмой. Вот почему лет десять назад, а может быть, и больше Писсаридзе, толком не успев опустить подошву штиблета на московскую землю, уже в поезде начал напряженно изыскивать способ вести на новом месте стоянки безбедное и сытое существование. Однако, не нащупав никакого подходящего варианта, провел в раздумьях года полтора. Размышлял, не лежа на диване, а продавая овощи и фрукты с лотка у метро «Отрадное» в жару, гололедицу, снежные метели, насморк, магнитные бури, запоры, дождь, холод и град. Жадно впитывал организм Писсаридзе соки, воды, слухи и мифы новой земли. Но прослушало чуткое его ухо, когда какой-то парень, покупая килограмм помидоров, рассказывал приятелю, что туристический бизнес позволяет запустить ладонь в золотые запасы московских куркулей. Парень ушел со своими помидорами и маринованным чесноком, у замерзшего и голодного Писсаридзе зубы отбивали в такт с февральским морозом, а взгляд глубоко тонул в раздумье. Тогда-то возник и начал маячить на горизонте спасительный бриг – туристическая компания.