Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка Страница 2

«Я буду непонятливым писателем, – отвечал я. – Таких, как я, много. Они будут меня читать и радоваться, что не одни. Другие тоже будут читать и радоваться, что не дураки. Не вижу проблемы».

«Вот и я о том же, – усмехалась Инна, – не видишь ты ничего».

Выходим из кафешки под облегченный вздох официантки.

Мужики в кожанках торопливо допивают коньяк.

Все в жизни нам приходится делать суетливо, кроша, проливая, судорожно глотая, на ходу закусывая, занюхивая, поспешно затягиваясь…

Это я философствую и понимаю, что все-таки пьян.

А утром на работу – липовый мой больничный закончился в пятницу.

На улице морось.

Холодно.

Надеялся, что освежит, но нет, не тот холод.

Сырой и угрюмый.

Осень, сука.

– Сентябрь какой-то мерзкий… Помнишь, когда женились, какой был? – спрашиваю преувеличенно бодро.

Не отвечает.

– Пойдем на ту сторону, через подземный переход. Сейчас без пробок за десять минут доедем.

– Посади меня в машину. Я хочу домой, – хрипло говорит она.

– В Зеленоград? Сколько сейчас?.. Полвторого, не меньше… Совсем уже, да? – стучу пальцем по лбу.

Пожимает плечами.

– Ты можешь поехать со мной. Я одна сейчас живу. Бабушка у мамы, еще неделю пробудет там.

– Спасибо. Мне к девяти на работу. Точнее, сегодня уже. Инн, хватит… Поехали, переночуешь, а завтра решишь, как и что.

«Что она может решить завтра?» – спрашиваю себя.

– Завтра уже наступило.

Инна роется в сумке.

– Я сигареты забыла.

– Да в сумке они у тебя. Потом покуришь.

Хлопаю по карманам. Нащупываю пачку «орбита», вытаскиваю и выдавливаю Инне на ладонь пару подушечек. Своей рукой подношу ладонь к ее губам. Губы – те самые насквозь знакомые губы… Четкие, резные, слегка изогнутые капризно, послушно открываются…

Главное – добраться до дома.

Тащу ее за руку в переход. На скользких ступеньках придерживаю за локоть и талию. Неожиданно Инна прижимается ко мне бедром и выдыхает прямо в лицо:

– Поехали быстрей.

Запаха коктейльного спирта я не чувствую, внутри самого поллитра водки и не помню сколько пива.

Инна пахнет «орбитом». И каким-то парфюмом – я не разбираюсь.

Крепкое и теплое, даже сквозь плащ, бедро.

Наглые пьяные глаза. И губы.

Она знает, что со мной делать.

Проводит рукой по моим джинсам и деланно удивляется:

– Ой, а там у нас что?..

Там у нас все то же, детка. То, что относится к ней без перемен. Как при первой встрече нашей. Ожидающее и напряженное.

В переходе холодно и сыро. Двери на вход в метро закрыты. У закутка между киосками сутулый мент носком ботинка лениво пинает уснувшего или умершего бомжа.

Выходим на другую сторону.

– Это хорошо, что ты недалеко живешь, – влажно шепчет в ухо бывшая жена.

Ловить тачку приходится долго.

Машин на Профсоюзке резко убавилось.

Ночь.

Пару раз останавливались, «волжана» и старый «опель», но оказалось не по пути.

– Давай я договорюсь, у меня всегда получается, – говорит вдруг Инна и глупо улыбается. Пьяно и самодовольно, как знающая себе цену шлюха.

На секунду я даже опускаю руку от накатившей злости. Спуститься снова в переход, оставить ее тут одну и пойти домой хоть пешком, лишь бы не с нею. Но губы вот эти, бедро… Голос, походка…

Что-то поменялось за полгода, неуловимо сдвинулось, и все же многое столь узнаваемо, желанно опять…

Хотя бы в виде иллюзии обладания.

Иллюзия подчас важнее реальности, мне ли этого не знать.

Поднимаю руку снова.

Редкие машины проезжают мимо.

Наконец, из второго ряда подруливает «шестерка», с хачиком за рулем, конечно.

Армянин, с ходу определяю я и зачем-то спрашиваю:

– Ара, вон цэс? Лав эс?

Хачик – крупный, носатый – смотрит оторопело.

– Лав эм, – отвечает. – Куда?

– На развилку, Каширского и Варшавки.

– Что дашь?

– Жена тебе твоя даст.

«Интересно, а мне моя? Хоть и бывшая…»

– Полтинник – поедем?

Можно и за тридцатку доехать, но я боюсь, что водила заупрямится.

Хачик открывает заднюю дверь.

Инна, скорчив брезгливую мину, подбирает полы плаща и забирается внутрь. Жду, когда она подвинется, и тоже сажусь.

Едем. В салоне у хачика стоит смесь запахов: бензин, турецкая кожанка и мудацкий освежитель воздуха у лобового стекла.

Само стекло все в длинных трещинах.

Сворачиваем на Нахимовский.

– Откуда язык наш знаешь? – разглядывает меня в зеркало водила.

– В армии скучно было, – отвечаю, ловя на себе Инкин насмешливый взгляд. – Ты извини, устал. Вот жену встретил, после долгой разлуки.

Инна прижимается ко мне плечом и ногой.

– Шноравор лини! – улыбается хачик и сосредотачивается на дороге.

Мое ухо ловит шепот:

– А ты там, в Китае… найдешь себе подружку… В шелковом платье, смуглую, с миндальными глазами и черными косичками… и меня забудешь…

– Нет, – качаю головой. – Не забуду. Наоборот, в гости позову…

– А тихая девушка в платье из красных шелков… где золотом вышиты осы… – дразнит, чуть слышно напевая и заглядывая мне в глаза.

– Перестань.

Инна смеется и, сложив ладони, дурашливо кивает:

– Да, моя господина!

– Я серьезно.

Молчание.

Едем без музыки, и то хорошо.

Натужно повизгивают, елозя по треснувшему стеклу, резиновые «дворники».

Сыро, сыро в городе всем. В домах, машинах, магазинах, пивных… Отсырела душа блядского города, плесенью изошла… Да, я здорово пьян, похоже…

Инна отстраняется и утыкается в замызганное окно. За стеклом плывут пятна фонарей и нечастых встречных машин.

Кладу руку ей на колено.

На Варшавском напротив «Шалома» разворачиваемся через две сплошные и катим в сторону развилки.

– Там после моста «кирпич» висит, нам как раз туда, под него, – объясняю.

– А, «платный поворот», – кивает водила. – Знаю, тормознули гаишники меня там однажды…

– Сейчас нет никого, не бойся.

Я бы охотнее поговорил с Инкой, чем с водилой. Но она молчит и никак не реагирует на мою руку. Лишь когда я пытаюсь поднырнуть ладонью под полу плаща, не оборачиваясь, возвращает руку на место.

Сворачиваем на Хлебозаводский. Показываю, где тормознуть. Расплачиваюсь.

– Бари гишер! – говорит мне армянин.

– Луйс бари! – отвечаю. – Спокойной ночи.

Пока я вожусь с домофоном, Инна, глядя вслед отъезжающей «шестерке», хмыкает:

– Ты бы лучше китайский учил…

– Понимаешь, не было у нас в части китайцев. Ары были, азера были, даги были. А китайцы – нет. Еще скучно было, времени много. Зато когда я на тебе женился – скучать больше не пришлось.

Ее лицо каменеет.

– Ты что этим сказать хочешь?

Открываю дверь:

– «Белкам» хочу сказать. Добро пожаловать. Кстати, по-китайски – «хуаньин-гуаньин!» будет.

– Ты-то откуда знаешь?

– У меня группа китайская сейчас. Научили.

В лифте едем молча.

Дверь моей квартиры самая обычная, деревяшка. Бабушка умерла весной, летом квартира пустовала, сейчас вот я переехал.

Инна разглядывает интерьер.

– Ну, если сделаешь ремонт… Хотя, зная тебя…

– Проходи, можешь не разуваться. Тапок все равно нет. Вон туда, в большую комнату.

…Ремонт? Какой, в жопу, ремонт…

Стягивая туфли, хмыкает:

– Да уж… Большая…

– Какая есть.

– Тапочки у тебя хоть имеются?

– Я ж говорил – можешь так… Или возьми мои, я в носках.

Не о том, не о том говорим. Какие, на хер, тапочки…

– Ты проходи, я чайник поставлю.

Кухня засрана до предела.

Голая лампочка. Мертвый блеск пустых бутылок – предательской шеренгой, вдоль стены.

Мусорное ведро у плиты – опрокинутое, с вывалившимися упаковками из-под «доширака», консервными банками и пакетами – словно проблевалось.

Холодильник «ЗиЛ» с автомобильной ручкой, потянуть и нажать, чтобы открыть дверцу. Отец говорил как-то, что этот агрегат покупали еще до полета Гагарина, лет сорок назад. И ведь работает до сих пор.

Внутри – кастрюля с серым комом овсянки недельной давности. В секции для яиц – половина луковицы.

Вот и вся моя еда.

Врезалась женушка бывшая тоже в «зиловского» монстра, только на колесах. Уверен, ничего ему, бедолаге, не сделалось. Помял он ее слегка, даже не почувствовал ничего, наверное.

Это ей за меня, суке. Меня-то всего она изломала, ни один сервис не возьмется: «Восстановлению не подлежит».

Умилительнее жалости к себе может быть только жалость к себе же, помноженная на последствия запоя и расшатанность организма.

– Где у тебя свет в туалете зажигается? – раздается за спиной голос.

Вздрагиваю: не привык, что она – у меня.

– Там лампочка перегорела. Вчера, – зачем-то добавляю я.

Это «вчера» случилось где-то на прошлой неделе.

– Ты знаешь, не надо ничего. Я устала, тебе вставать рано. Давай спать.

Инна заходит в туалет. Не закрывая двери, стягивает колготки и трусы. Вопросительно смотрит на меня.