Дэвид Лодж - Академический обмен Страница 2

В конце концов он оставляет поиски спасательного жилета, сообразив к тому же, что внизу под ним не вода, а твердокаменные льды океана — мысль, впрочем, далеко не обнадеживающая. Что и говорить, этот перелет — не самый счастливый день в жизни Морриса И. Цаппа («Иегова», — небрежно роняет он на вопросы девушек о его втором имени, и успех обеспечен: все женщины только и мечтают согрешить с царем небесным; «Достаточно посмотреть на мифы — Леда и Лебедь, Изида и Осирис, Мария и Святой Дух», — вещает Цапп на семинаре, и под его цепким взглядом замирает стайка беспокойно ерзавших на стульях студенток католического колледжа). Нет, что-то все-таки не гак с этим самолетом, думает он про себя; и дело не только в дутом латинском имени авиакомпании, не только в отсутствии спасательного жилета, не только в миллиардах тонн льда внизу и крошечной льдинке у него в стакане — нет, есть что-то еще, чего он пока не осознал. Пока Моррис Цапп решает эту проблему, мы отвлечемся, чтобы прояснить обстоятельства, которые занесли его и Филиппа Лоу в полярные небеса в один и тот же не поддающийся определению (часы у обоих сбились) момент времени.

Между университетами штата Эйфория и английского города Раммидж уже давно существует соглашение об обмене преподавателями во втором семестре учебного года. Причина, связавшая столь разные и столь далекие учебные заведения, довольно проста. Случилось так, что архитекторов обоих кампусов совершенно независимо посетила идея сделать доминантой своих проектов копию падающей Пизанской башни. В Эйфории башня в два раза превысила по высоте оригинал и была сложена из белого камня, а в Раммидже построена в натуральную величину из красного кирпича, но в обоих случаях перпендикулярность сооружения была восстановлена. Благодаря этому совпадению и было заключено соглашение об обмене.

Согласно условиям обмена, приезжающий гость получал зарплату соответственно званию по ставкам приглашающей стороны, но поскольку ни один американец не мог протянуть на те деньги, что платили в Раммидже, и нескольких дней, университет Эйфории за свой счет восполнял своим людям разницу, а британским визитерам платил суммы, выходящие, по их понятиям, за рамки здравого смысла, а также награждал их всех без разбора почетным званием «профессор». И не только по этой причине соглашение было явно в пользу британского партнера. Эйфория, небольшой, но плотно заселенный штат на западном побережье Америки, расположенный между Северной и Южной Калифорнией, с его горами, озерами и реками, с его рощами красных деревьев, светлыми песчаными пляжами и восхитительной бухтой, с противоположных берегов которой смотрят друг на друга эйфорийский университет в Плотине и сверкающий огнями, манящий город Эссеф, — так вот, по мнению знатоков-космополитов, Эйфория — это самый подходящий для обитания земной уголок. А что до Раммиджа, то даже отцам города нечего сказать о нем. Потому что это большой, начисто лишенный обаяния промышленный центр в срединной части Англии, пересеченный тремя автострадами, двадцатью шестью железнодорожными ветками и полудюжиной затхлых каналов.

Щедро растрачивая свои богатства, штат Эйфория создал один из крупнейших в Америке университетов: американцы скупали на корню именитых профессоров и предлагали им в обмен на их лояльность лаборатории, библиотеки, исследовательские гранты, а также прелестных длинноногих секретарш. К нынешнему, шестьдесят девятому году, слава университета как образовательного центра уже достигла зенита и стала клониться к закату — возможно, по причине нарастания студенческих волнений и противодействия им губернатора штата Рональда Дака, бывшего киноактера и человека правых взглядов. Однако академические ресурсы университета были столь велики, что и в этих условиях он мог продержаться еще долгие годы. Одним словом, в эйфорийский университет по-прежнему тянуло как магнитом профессоров со всех концов земли.

В противоположность ему университет Раммиджа никогда не выходил за рамки учебного заведения средних масштабов и репутации, и за последние годы его постигла печальная участь, не пощадившая и другие английские университеты подобного типа: в тот момент, когда близка была его победа в полувековой борьбе за место в лагере «старых», его нахально обошла на финише команда, чья популярность и престиж возросли благодаря их месту в лагере «новых». Понятно, что после этого в Раммидже впали в досаду и уныние — в таком же настроении пребывает средний класс в обществе, которое, минуя буржуазную революцию, переходит от власти аристократии к власти пролетариата.

По этим и другим причинам профессура Раммиджа усердно боролась за честь представлять свой университет в штате Эйфория. Напротив, тамошний университет порой испытывал трудности в том, чтобы убедить своих ученых ехать в Раммидж. И вообще, академическая эйфорийская элита, на которую фанты и стипендии сыпались дождем, менее всего стремилась на преподавательскую работу в Европу, не говоря уж о Раммидже, о котором многие эйфорийцы и слыхом не слыхивали. Поэтому если кто из американцев и залегал в Раммидж, то это были молодые и/или ничем не примечательные англофилы, которые иначе не могли попасть в Англию, или, что случалось гораздо реже, специалисты в одной из тех экзотических научных областей, где Раммидж благодаря поддержке местной промышленности совершил впечатляющий прорыв; таковыми были технология бытовых электроприборов, теория автомобильных покрышек и биохимия какао-бобов.

Однако обмен между Филиппом Лоу и Моррисом Цаппом являл обратную ситуацию. У Цаппа было научное имя, у Лоу — нет. Цапп был из тех, кто публиковал научные статьи в престижных академических журналах еще в студенческие годы. Получив свое первое предложение занять вакансию в эйфорийском университете, он согласился на него, лишь когда обещанный ему оклад был удвоен. К тридцати годам он опубликовал пять чертовски умных книг (четыре из них о Джейн Остен) и в том же далеком от зрелости возрасте добился полного профессорского звания. Лоу же едва ли был известен за пределами своей кафедры, а из публикаций у него была лишь горстка эссе и рецензий. Он медленно карабкался по штатной лестнице преподавательских ставок в основном за счет обычных ежегодных надбавок и теперь застрял на подходе к максимуму, имея мало шансов на дальнейшее продвижение. Нельзя сказать, что Филиппу недоставало ума или способностей к работе, — он, увы, страдал отсутствием воли и амбиций, того инстинкта профессионального киллера, которым был с лихвой наделен Моррис Цапп.

В этом отношении оба они отразили черты воспитавшей их образовательной системы. В Америке можно получить степень без особых хлопот. Предоставленный по большей части самому себе, студент играючи сдает зачеты, обычно выезжая на шпаргалках, и окончательный итог бывает никак не связан с беспокойством и тревожным ожиданием. Поэтому он может полностью переключить свое внимание на все нормальные соблазны молодого возраста — спорт, выпивку, развлечения и противоположный пол. И только в аспирантуре начинается суровая жизнь, и достойными высокого звания будут признаны лишь те, кто пройдет через жаркое горнило спецкурсов и устоит под пытками экзаменаторов. На тот момент так много времени и средств вкладывается в процесс преодоления препятствий, что ни о какой другой карьере уже и помыслить невозможно, и все в ней нацелено только на победу. В полной боевой готовности молодой ученый вступает на стезю своей профессии, которая по духу соперничества не уступает крутой Уолл-стрит, и, заключая контракт с работодателем, труженик ума предлагает свои услуги по самой высокой ставке.

В британской образовательной системе конкуренция начинается и заканчивается гораздо раньше. Соответственно правилам, человеческая колода четырежды перетасовывается и прореживается: в одиннадцать, шестнадцать, восемнадцать и двадцать лет — и счастливы те, кому всякий раз удается удержаться, особенно под конец. Последнее испытание называется «финалом», и само это слово предполагает, что дальше ничего существенного произойти не может. Британский аспирант — одинокая, забытая душа. Он и сам толком не понимает, чем он занимается и кому он должен угодить. Его легко можно опознать в буфетах Бодлеанской библиотеки в Оксфорде или Британского музея по застывшему взгляду — с подобным безучастьем глядит на мир контуженный на поле боя ветеран, навсегда потерявший связь с реальностью.

Когда выпускнику удается заполучить свою первую работу, особых затруднений в ближайшей перспективе можно не опасаться — контракты в британских университетах продлеваются автоматически и все получают одинаковые зарплаты. Но вот наступает срок, когда вдруг начинает беспокоить мысль о перевыборах и о кресле заведующего кафедрой, и с ностальгией вспоминаются деньки, когда голова работала быстрее, а цель впереди была ясной и определенной.