Илья Стогов - mASIAfucker Страница 2

— Генетика. Кстати, давайте выпьем за генетику!

Я посмотрел на часы. До поезда домой оставалось еще два с половиной часа. Я не был уверен, что вынесу общество парней еще хотя бы десять минут.

Парни пили водку, а я не пил. Уже почти год я не пил водку, не пил пиво, не слушал Шнура из группы «Ленинград», который, по слухам, пьет и то и другое… я прятался от мира, а мир этого не замечал.

Все эти разговоры… слова, означающие только то, что собеседникам нечего сказать… кроме того, я устал. Вчера я лег поздно, ночь провел на верхней полке, встал в полседьмого утра и весь день болтался с этими остолопами. Спать хотелось так, что, прикуривая, я зажмурился от попавшего в глаза дыма и едва не заснул.

Я посмотрел на часы и сказал, что еще минут двадцать, и я пошел. Парни пробовали уговорить остаться в Москве еще на день.

— Зачем тебе в Петербург?

— У меня билет.

— Поменяй билеты. Поезжай лучше в Ленинград.

— Слушать Шнура?

— Да! Да!

— Терпеть не могу Шнура.

— И вообще, переезжай лучше в Москву, а?

— Что я буду делать в этом странном городе?

— А что ты у себя в городе делаешь? Романы пишешь?

— Романы я решил больше не писать. Платят плохо, и вообще… сволочной бизнес. Лучше уж вам, козлам, продаваться.

— Тогда чем занимаешься?

— Я много чем занимаюсь. У меня, между прочим, недавно сын родился.

— И все?

— Еще я работаю.

— Над собой?

— Я очень много чем занимаюсь.

— Парень! Ты занимаешься херней!

— Сын — это тоже херня?

— Не обижайся. Выпей.

Я сказал парням, что сейчас приду. По мраморному полу Ленинградского вокзала цокали пассажиры не очень дальнего следования: от касс до расписания поездов и обратно. А вдоль стен сидели люди, которые никогда и никуда отсюда не уедут. Которые уже доехали до самой последней станции в своей жизни.

Снаружи было темно. Чертовы московские небелые ночи — никогда не поймешь, что за время года.

Курсанты в военной форме, черные дагестанцы, даже летом в ондатровых шапках, беззубые, как певец Шнур, проститутки, милиционеры, туристы с рюкзаками… дед в пиджаке с орденскими планками спит прямо на асфальте.

Об деда стучали капли дождя. Именно так выглядел мир, от которого я прятался.

Я не желал слушать о том, что 31 год — это конец и самое интересное уже прошло. Может быть, из-за этого я прятался от мира… но стоило мне отъехать от дома всего на одну ночь пути, как я услышал именно то, чего боялся.

Я завел себе аквариумную черепашку… и бросил пить алкоголь, ведь трезвые мы редко думаем о таких вещах… а этот гад взял и все испортил.

В низинке стоял Казанский вокзал с голубым циферблатом часов, левее — концертный зал с подсвеченными афишами, еще левее — стеклянная коробка универмага «Московский», на другой стороне площади — Ярославский вокзал и теремок станции метро «Комсомольская».

На фоне этого языческого великолепия Ленинградский вокзал выглядел очкариком в шляпе-пирожке, который говорит: «Нет, спасибо», когда соседи по купе спрашивают его: «Эй, чмырь, хочешь стакан самогона и закусить чесноком?»

Странно, я приезжаю в этот город уже пятнадцать лет подряд, но ни разу не был на Казанском вокзале… и в Казани тоже не был… что говорить про те края, где растут дыни и героин, у девушек ацтекские профили и никто не знает, что Джими Хендрикс — мертв?

До поезда домой была куча времени. Подземный переход пах рвотой. Чем еще он мог пахнуть?

Внутри Казанский вокзал был громаден, темен и полон таинственных голосов. Как рекламный проспект: посмотрите на вокзал и представьте, как выглядят места, до которых можно отсюда доехать.

Перед окошками касс не было ни единого человека.

— Знаете… это… У вас есть билеты в…

— Куда вам нужно?

— Куда-нибудь поюжнее.

— На море?

— Нет, на море я не хочу. Есть билеты до Китая?

— Вы хотите уехать из Москвы в Китай? У нас нет прямого сообщения с Китаем.

— А с чем есть?

— Куда вам надо?

— В Китай. Или в Иран.

— В Иран без пересадки проехать невозможно.

— А с пересадкой?

— Я не знаю. Вы хотите уехать в Иран?

— Да. В Иран. Или в Китай. Что там есть неподалеку?

— Где «там»?

— Ну… рядом с Китаем?

— Там много чего есть.

— А когда ближайший поезд до «многочего»?

— Острим?

— Смешно получилось, да?

— Хотите, я позову милиционера?

— Не надо. Продайте мне билет до…

— Докуда?

— До ближайшего к Китаю… или к Ирану места. На ближайший поезд до ближайшего места.

Кассирша долго щелкала компьютерной клавиатурой. Если я захочу передумать, то делать это нужно прямо сейчас. Я стоял и слушал, как кассирша перечисляет названия городов. Каждое из них пахло дыней и изюмом.

— Есть билет до Ташкента.

— Отлично! Я беру.

— Поезд фирменный. Дорогой.

— Не проблема. Когда он отходит?

— Через двадцать минут.

Я достал из кармана московский гонорар. Часть денег была в долларах, но некоторая часть — в рублях. Я по одной запихивал желтые купюры в крошечное окошко кассы.

Табло «№ 613, Москва — Ташкент, 23:35» отыскалось быстро. Перед табло стояла огромная толпа милиции и пассажиров. На перрон никого не пускали.

Азиатские мужчины выкрикивали свои брызгающиеся слова. Я протиснулся в центр толпы. Дорогу дальше перекрывали плечом к плечу стоящие люди в черной униформе. Наверное, железнодорожники.

Молодой узбек передо мной что-то выкрикнул и тут же получил милицейской дубинкой в лоб. Парень упал. Толпа отшатнулась назад. Запищали придавленные дети.

Черный железнодорожник крикнул мне:

— У тебя что? Удостоверение?

— Билет. Вот он.

— Русский? Проходи!

За первой цепью стояли еще типы, в штатском. Они досматривали сумки и карманы пассажиров. Мои досматривать не стали. Проходя мимо подземного перехода, ведущего на перрон, заметил, что внизу он тоже блокирован милицией. Фирменный и дорогой поезд был как близнец похож на тот, что мог увезти меня домой. Завтра с утра жена проснется заранее… станет лежать, длинноногая… не вставая из постели, она будет прислушиваться… а когда я на цыпочках войду в комнату, жена, не открывая глаз, улыбнется…

Вернее, нет. Не улыбнется.

Проводник был одет в парадную желтую форменную рубаху.

— Проходи! Билеты есть? Проходи!

Я зашел в купе. Сказал попутчикам: «Здрасти», взял с собой сигареты и вернулся на перрон.

— Ташкент, это что за страна?

— Узбекистан.

— Слушай, а чего, здесь всегда так?

— Как?

— Ну, милиция… лупят всех.

— Всегда.

— Понимаю. Мы поедем через русско-узбекскую границу?

— Мы поедем через русско-казахскую границу. А потом — через казахско-узбекскую.

— Навороты, mazafaka.

— Что?

— В России мы где-нибудь будем останавливаться?

— Много раз!

— Ну, например, где?

— Например, в Волгограде.

Поезд потихоньку тронулся. Я докурил сигарету, зашел в вагон, залез на верхнюю полку и уснул еще до того, как опустил голову на подушку.

Волгоград не был мне интересен. Я уже бывал в этом городе. Правда, давно.

Волгоград, 1986 год.

В день шестнадцатилетия мне аплодировал громадный Дворец спорта. Я сидел — единственный во всем громадном здании, — а несколько тысяч мужчин и женщин хлопали в ладоши и поздравляли меня с моим праздником.

Здоровенный, битком набитый стадион рукоплескал… лично мне… стоя… очень долго… вам когда-нибудь аплодировали Дворцы спорта?

Тогда, пятнадцать лет назад, все очень неплохо начиналось…

Чернобыль рванул весной 1986-го. Крыша у меня рванула приблизительно тогда же. Возможно, между двумя этими событиями есть какая-то связь.

Перед тем как допустить меня к выпускным экзаменам за восьмой класс, директор школы вызвала родителей на беседу и поставила вопрос ребром: либо после экзаменов они забирают меня из вверенного директору заведения, либо директорша приложит все силы, чтобы меня посадили в тюрьму.

Родители выбрали вариант под номером один. Дальше я должен был продолжать образование в ПТУ.

А по утрам дворники поливали пыльные дворы из брызгающихся резиновых шлангов… и мужчины в белых тужурках продавали квас из желтых бочек… город пах квасом, пылью и тополями… а количество цветков сирени с пятью лепестками «загадай-желание» в ту чернобыльскую весну било все рекорды… и ни одно желание из тех, что я загадывал, не было связано с продолжением образования.

Единственными моими джинсами в ту весну были индийские «Miltons» чудовищного темно-синего цвета. Брюки были с большим трудом куплены для меня родителями. Надевать мне их разрешали лишь в торжественных случаях.

Первое, что я сделал, закончив школу, это навязал на «Miltons» несколько узлов и сварил брюки в целом ведре хлорки. Теперь цвет меня более или менее устраивал. Вторым шагом было то, что я проколол себе ухо.