Василий Аксенов - Третья мировая Баси Соломоновны Страница 2

«Нет, — подумал гроссмейстер, — ведь есть еще кое-что, кроме этого». Он поставил большую бобину с фортепьянными пьесами Баха, успокоил сердце чистыми и однообразными, как плеск волн, звуками, потом вышел из дачи и пошел к морю. Над ним шумели сосны, а под босыми ногами был скользкий и пружинящий хвойный наст.

Вспоминая море и подражая ему, он начал разбираться в позиции, гармонизировать ее. На душе вдруг стало чисто и светло. Логично, как баховская coda, наступил мат черным. Матовая ситуация тускло и красиво засветилась, завершенная, как яйцо. Гроссмейстер посмотрел на Г.О. Тот молчал, набычившись, глядя в самые глубокие тылы гроссмейстера. Мата своему королю он не заметил. Гроссмейстер молчал, боясь нарушить очарование этой минуты.

— Шах, — тихо и осторожно сказал Г.О., двигая своего коня. Он еле сдерживал внутренний рев.

…Гроссмейстер вскрикнул и бросился бежать. За ним, топоча и свистя, побежали хозяин дачи, кучер Еврипид и Нина Кузьминична. Обгоняя их, настигала гроссмейстера спущенная с цепи собака Ночка.

— Шах, — еще раз сказал Г.О., переставляя своего коня, и с мучительным вожделением глотнул воздух.

…Гроссмейстера вели по проходу среди затихшей толпы. Идущий сзади чуть касался его спины каким-то твердым предметом. Человек в черной шинели с эсэсовскими молниями на петлицах ждал его впереди. Шаг — полсекунды, еще шаг — секунда, еще шаг — полторы, еще шаг — две… Ступеньки вверх. Почему вверх? Такие вещи следует делать в яме. Нужно быть мужественным. Это обязательно? Сколько времени занимает надевание на голову вонючего мешка из рогожи? Итак, стало совсем темно и трудно дышать, и только где-то очень далеко оркестр бравурно играл «Хас-Булат удалой».

— Мат! — как медная труба, вскрикнул Г.О.

— Ну вот видите, — пробормотал гроссмейстер, — поздравляю!

— Уф, — сказал Г.О., — оф, ух, прямо запарился, прямо невероятно, надо же, черт возьми! Невероятно, залепил мат гроссмейстеру! Невероятно, но факт! — захохотал он. — Ай да я! — Он шутливо погладил себя по голове. — Эх, гроссмейстер вы мой, гроссмейстер, — зажужжал он, положил ладони на плечи гроссмейстера и дружески нажал, — милый вы мой молодой человек… Нервишки не выдержали, да? Сознайтесь?

— Да-да, я сорвался, — торопливо подтвердил гроссмейстер.

Г. О. широким свободным жестом смел фигуры с доски. Доска была старая, щербленая, кое-где поверхностный полированный слой отодрался, обнажена была желтая, измученная древесина, кое-где имелись фрагменты круглых пятен от поставленных в былые времена стаканов железнодорожного чая.

Гроссмейстер смотрел на пустую доску, на шестьдесят четыре абсолютно бесстрастных поля, способных вместить не только его собственную жизнь, но бесконечное число жизней, и это бесконечное чередование светлых и темных полей наполнило его благоговением и тихой радостью. «Кажется, — подумал он, — никаких крупных подлостей в своей жизни я не совершал».

— А ведь так вот расскажешь, и никто не поверит, — огорченно вздохнул Г.О.

— Почему же не поверят? Что же в этом невероятного? Вы сильный, волевой игрок, — сказал гроссмейстер.

— Никто не поверит, — повторил Г.О., — скажут, что брешу. Какие у меня доказательства?

— Позвольте, — чуть обиделся гроссмейстер, глядя на розовый крутой лоб Г.О., — я дам вам убедительное доказательство. Я знал, что я вас встречу.

Он открыл свой портфель и вынул оттуда крупный, с ладонь величиной золотой жетон, на котором было красиво выгравировано: «Податель сего выиграл у меня партию в шахматы. Гроссмейстер такой-то».

— Остается только проставить число, — сказал он, извлек из портфеля гравировальные принадлежности и красиво выгравировал число в углу жетона. — Это чистое золото, — сказал он, вручая жетон.

— Без обмана? — спросил Г. О.

— Абсолютно чистое золото, — сказал гроссмейстер. — Я заказал уже много таких жетонов и постоянно буду пополнять запасы.

Февраль 1965 г.

Георгий Балл

САРРА

Чикин считал, что его собака еврейка. Он нашел ее в одном из дворов ночью, когда на машине-кране приехал за контейнерами с мусором. Чикин сразу признал в невысокой черной суке еврейку. И та тоже не отрицала. Он тихонько позвал:

— Сарра!

Сука кинулась к нему, завиляла хвостом, приластилась к ноге.

Город спал. В большом доме напротив горело только одно окно. Чикин ударил собаку носком ботинка, она взвыла. Когда же Чикин пошел к кабине, собака кинулась к нему.

Чикин хотел еще раз ударить, но не стал:

— Ты что? Со мной, что ли, хочешь? Думаешь, буду тебя куриными косточками кормить?

Собака подняла голову, тоненько поскуливала.

— Эх ты, еврейская твоя душа. Ее бьют, а она, видишь ли, целоваться лезет. На груди у ей — рыжая, иудейская звезда, понятно, — и решительно открыл дверцу машины, — прыгай, жидовочка.

Собака послушно и как-то умело вспрыгнула в кабину. Чикин выжал педаль.

«Значит, так, — подумал он неопределенно. — Значит, получается, прилепилась. Ладно, в конце концов, чего?» — обращался он неизвестно к кому.

Дома Сарра быстро обежала чикинскую квартиру, больше всего ей понравилось в кухне.

— Квартирка небольшая, — вводил ее в курс Чикин, — сервант, диван и прочее — это мы имеем — раз, ковер во всю стену — два. А ты, наверно, думала — у меня три комнаты? Нет. И жены тоже нету. Была, да отвалила, ушла по семейным обстоятельствам. Кстати, мы с ней нерасписанные жили. Клава, Клавка, ну, в общем, это тебе понятно? Не так чтобы раскрасавица была какая, но сказать ей «здравствуй» вполне можно. У нее девочка еще от раньшего… А я не возражал. И по первости созвучно жили. — Чикин вздохнул. — Клавка и готовить могла: пироги разные с капустой или с грибами. Это у ней наследственное. Летом в Клавкину деревню вместе ездили, там и девочка с бабкой да с дедкой проживала. А теперь я тут абсолютно сам, и в свете прожитых с ней годов Клавка мне в рожу плюнула. Вот так. Ты думаешь, я это вконец забыл? Ну чего уставилась, чего?!

Собака открыла рот, часто задышала красным языком.

— А! Пить, что ли?

Чикин достал блюдце, налил воду. Собака жадно стала лакать. Он налил ей еще.

— Завтра тебя к той помойке свезу и выкину.

Но не свез. Со смущенной улыбкой он утром вывел ее гулять. Двор не сразу привык к редкому собачьему имени.

— Чикин, — говорили ему во дворе, — ты как-то не так собачку назвал.

— Это почему?

— Не подходит. Назвал бы как-нибудь Чернушкой, или Чернявой, или Цыганочкой.

Чикин убрал улыбку, ушел в строгость:

— Кто запретит? Какой такой закон? А потом, она и есть Сарра… Поглядите — глаза желтые, с песочком, — и к собаке: — Сарра!

Собака тотчас подбежала. Ни на кого не оглядываясь, они пошли в подъезд, к лифту.

Сарра теперь всегда ездила с ним в машине на работу. И это были счастливые собачьи часы. Но в выходные дни Чикина Сарра могла бы запалить черным огнем, засыпать пеплом свою приблудную голову.

Чикин поздно поднимался. Долго завтракал, обильно накладывал в тарелку и для Сарры.

Но сука не ела. Молча лежала под столом.

— Трудная судьба вашей нации, — рассуждал Чикин, — очень даже паскудная. Взять даже, к примеру, Гитлера. Хотя, говорят, при нем строили прекраснейшие дороги. Автострады. Рассказывали мне: до сих пор те дороги живут. А у нас что? Каждый год ремонт. Только положат асфальт, опять ломают. Нет, нам до ихней аккуратности — еще пилить и пилить… Чего делаешь, Саррочка? — Он заглядывал под стол. — Не унывай, чума ты окоченелая. Сейчас станем с тобой кровь разгонять.

Чикин шел к динамику, включал его на полную мощность. Потом открывал шифоньер, снимал с крюка толстый ремень с медной пряжкой.

— Сарра, — звал он, — выходи. Чего уж там? Надо творить искупление вашей нации, будем вам делать аминь. Сарра, кому сказал?! Не разжигай меня. — И тяжелел голосом. — Какие тебе еще приглашения?

Лез под стол и за шерсть на загривке вытаскивал дрожащую собаку.

— Какой у вас язык — юдиш, да? Давай, разговаривай, — и не сильно опускал ремень. Потом размахивался, бил крепче. Собака от каждого удара вздрагивала, закрывала лапами морду.

«До чего ваша нация мудрая, — удивлялся Чикин. — Голову беречь надо до последнего. Тут весь наш разум».

— Говори! Говори! Говори!.. Говори!

Бил долго, но все-таки не в полную силу. Сарра не причитала, но и не огрызалась. И Чикин внутренне ею гордился: «Это верно — нельзя нам терять оптимизму».

Вечером он сажал суку рядом с собой на стул смотреть телевизор. Они смотрели все подряд: экономические передачи, про компьютеры, футбольные матчи, «Спокойной ночи, малыши» и обязательно программу «Время».

Чикин обращал внимание Сарры на события в Израиле и Палестине.

— Вон чего ваши творят… Ты их одобряешь? — и вздыхал. — Не можем мы, люди, мирно жить, чтоб сажать деревья, цветы, осуществлять природу… Да, шероховато еще живем, как в грозу… Сарра, ты, кстати, на меня зла не держи, — и повернул он голову к неподвижно сидящей суке.