Александр Володин - Осенний марафон Страница 2

— Но разговор у нас будет печальный, — сказал Веригин.

Бузыкин встревожился:

— А что такое?

— Срывается у нас это дело.

— Как срывается?!

— Да этот Саймон, оказывается, выступил там с какой-то расистской статьей. Прогрессивная общественность возмущается. А мы, получается, переводим его, рекламируем?

— Вот это да. Год работы. И что же, все коту под хвост?

— Ну кто же мог предвидеть!

— Это верно, это верно, — бормотал Бузыкин. — А может быть, как-нибудь обойдется?

— Милый мой! Ну как обойдется? Пока, во всяком случае, пускай полежит. А там видно будет.

— Понятно, понятно…

— Андрей Палыч, ты так уж не расстраивайся. У тебя «Разбитая луна» в каком состоянии?

— В каком? В разбитом.

— Как это — в разбитом? Вот у меня записано: «Бузыкин. Десятое». А сегодня какое? Четвертое. Через неделю чтобы перевод был на столе. Мы ее пустим вместо этого Саймона.

— Это мне не успеть.

— Ну хорошо. Тринадцатого сдашь? Тринадцатое — крайний срок.

— Не знаю. Придется ночью сидеть…

— Посиди, посиди. Для здоровья полезней, чем по бабам бегать. В нашем возрасте.

— По каким бабам? — заволновался Бузыкин.

— Ленинград — маленький город, Андрей Палыч…

Нина говорила негромко, прикрывая трубку, чтобы не слышал Билл.

— Слушай, это уже хамство. Он час уже тебя ждет, ты же обещал повести его по местам Достоевского!

— А, черт, совсем из головы вон. Бегу! — отвечал Бузыкин из автоматной будки. — Скажи, через десять минут буду.

— А ты где?

— Я же сказал, у меня кафедра.

— Ты говорил, что кафедра у тебя в пятницу.

— Нина, некогда, здесь уже стучат.

— Где стучат, на кафедре?

— Ладно, приду домой, все объясню…

Пошел — побежал, пошел — побежал. Через арку ворот, по лестнице.

Алла по-прежнему лежала в постели, но была уже причесана. Бузыкин выложил перед ней яблоки.

— Вот яблоки, вот валокордин. Как ты себя чувствуешь?

— Уже ничего.

— Тогда я побежал.

— А поесть!

Тут он заметил, что стол накрыт.

— Я же старалась… Правда, что было в холодильнике, я же не могла выйти.

— Да. Да. Сейчас.

Бузыкин сел за стоп, стал проворно есть.

— А твоя дочка на кого похожа? — спросила Алла. — На тебя или на Эн Е?

— Ни на кого. Бросила институт, моет стекла в магазинах…

— А ты разве не помогаешь им?

— Да муж у нее такой же обормот, не велит брать, хотят жить самостоятельно. Пытаюсь наладить контакт — ничего не получается.

— А вот если бы у нас был ребеночек, он бы тебя уважал, я бы уж его воспитала…

— Алла, меня ждет Билл.

— Ничего с ним не случится.

В разговорах с ним все почему-то легко находили точные и убедительные формулировки. Бузыкин понимал их несостоятельность, но быстро найти убедительные возражения не умел.

Постучали в дверь.

— Входите, дядя Коля! — крикнула Алла.

Вошел сосед. Достойной повадкой он внушал уважение. Бузыкин встал.

— Сидите, сидите, Андрей Павлович. Ну, как ты, болящая? — спросил дядя Коля.

— Уже поправилась, дядя Коля.

— Вот до чего себя довела. Все нервы.

Бузыкин виновато покачал головой.

— Дядя Коля, Андрей Павлович торопится, его английский профессор ждет. Андрей Павлович в порядке культурного обмена помогает ему переводить Достоевского на свой язык.

— Сейчас пойдет… Я чего пришел-то. Андрей Павлович, я хочу, чтобы вы знали. Мы с ее отцом были кореши. И вот его нет, а я остался. Так?

— Конечно, дядя Коля! — подтвердила Алла.

— Так вот, может быть, я забегаю вперед, тогда простите, что касаюсь этой темы. Но ведь рано или поздно, я думаю, вы как-то оформите ваши отношения?..

— Дядя Коля, зачем это?!

Дядя Коля смутился.

— Андрей Павлович, может быть, я лишнее говорю?

Засмущался и Бузыкин.

— Почему же лишнее…

— Разве я стал бы вмешиваться? Тут каждый себе хозяин.

— Дядя Коля, я же прошу!

— Погоди, Алла, я к делу веду. Так вот, я думал, думал… Когда решитесь, оформите ваши отношения- я уеду в деревню, и моя комната в вашем распоряжении. И вот, у вас будет отдельная квартира.

— Ну, зачем это, — проговорил Бузыкин.

— Что за бредовая идея! — воскликнула Алла.

— Я сказал.

Волевые люди подавляли Бузыкина. Они не слышат объяснений. Они выстроили в своем представлении такой определенный образ мира, нарушить который может только катастрофа.

Дядя Коля поднялся и пошел. У двери остановился.

— Вы уж берегите ее. А то ведь все сказывается. Вот результат…

И ушел.

— Андрюша, поверь, я тут ни при чем! — взмолилась Алла. — Он же думает, что… Он же не знает, что ты у нас семейный!

— Я понимаю… — Посидели молча.

— Ну, беги, — сказала Алла.

— Да. Побежал…

— Подожди, сядь. Пять секунд.

Бузыкин присел. Она взяла егоза руку, подержала.

— Теперь можешь бежать.

Когда он был уже у двери, снова остановила:

— Андрюша, сними пиджак, пожалуйста.

— Зачем?

— Я прошу.

Он снял.

— Закрой глаза.

Он закрыл.

Она тихонько встала, вынула из шкафа синюю куртку, накинула на него.

— Покажись-ка… Как раз. Нравится?

— Нравится.

— Ко дню рождения тебе купила — вот, не вытерпела.

— Зачем?! Просил же тебя не тратиться на это!

— А я хочу, чтобы ты у меня модный был. Вот, в ней и беги.

Бузыкин замялся.

— Пусть она пока здесь побудет, ладно? А то приду, что скажу?

Он снял куртку, снова надел пиджак.

Алла снова легла, отвернулась к стене.

— Ты обиделась?

— Я же понимаю: там все можно, здесь ничего нельзя. Иди, иди!

Бузыкин сел на стул, скрестил руки на груди, вытянул ноги.

— А ну его! Не пойду.

— Но ведь неудобно! Раз тебя ждут. Тебе перед всеми неудобно. Кроме меня.

— Что я, не имею права с больным человеком посидеть?

— Не знаю я твоих прав! Уходи!

— Только позвоню, чтобы не волновались.

— Тогда уж потише, чтобы дядя Коля не слышал.

Бузыкин вышел в коридор к телефону. На кухне у плиты стоял дядя Коля.

— Ты что, в туалет? Иди, не стесняйся.

Бузыкин зашел в туалет, постоял, вышел.

— Хочешь вымыть руки? Там полотенце чистое висит.

Вымыл руки, вернулся в комнату.

— Позвонил? — спросила Алла.

— Да.

Ночной Ленинград был тих. Поплескивала Нева. Вот камни набережной начали светлеть.

Бузыкин проснулся. Он лежал в постели с Аллой. Посмотрел на часы, ахнул. Стал вытаскивать руку из-под ее головы. Алла недовольно помычала.

— Спи, спи, — шептал он.

Бузыкин бежал по сумрачным еще предрассветным улицам с подаренной курткой в руке. Бежал по утреннему городу с подаренной курткой на плече. Мимо, распустив веера воды, ехала поливальная машина. Он замахал шоферу. Машина вобрала в себя струи воды, остановилась. Бузыкин подбежал, поговорил с водителем, залез в кабину. Машина развернулась, поехала в обратную сторону. Бузыкин бежал с подаренной курткой по двору. В дом вошел тихо, прикрыв за собой дверь. Огляделся, поднял крышку пианино, стал запихивать куртку.

— Андрей!

Жена стояла у двери балкона, смотрела на него. Она, видимо, не спала ночь. Ждала его. Бузыкин был беззащитен и виден ей насквозь. Он вытащил куртку обратно, крышка захлопнулась, инструмент музыкально загудел.

— Это Евдокимова куртка… Ему мала, я подумал, может, Виктору подойдет?

— Где ты был?

— Я? У Евдокимова. У него был день рождения, я хотел тебе сообщить, почему-то не соединяли, а потом развели мосты… Прости меня.

Нина стояла у окна, спиной к нему.

— Иди спать, я тебе на диване постелила.

— Акуртку я в пианино положу, — предложил Бузыкин. — Лена с Виктором придут, начнут играть — звука нет. Что такое? Будет им сюрприз.

— Никому я не нужна, — проговорила Нина не оборачиваясь.

— Что?

— Никому!

— Нина! Ну пошел мужик на день рождения к институтскому приятелю. Что такого?

— Как это страшно, когда ты никому не нужна!

— Ты мне нужна. Ты на работе нужна. Ты Леночке нужна. Ты всем нужна!

— И Леночке я не нужна. Купила им занавески, а они меня прогнали, говорят, у них свой вкус. Я всем мешаю. Я всем только мешаю!

Тогда Бузыкин сказал:

— Нина, я не был у Евдокимова.

Жена обернулась к нему. Она ждала. Сейчас он скажет правду.

— А где?..

— Это стыдно, мне трудно выговорить…

— Говори, мужик… Теперь трудно — зато потом будет легче всем.

Бузыкин молчал. Жена смотрела на него в слезах.

— Я был в вытрезвителе.

Нина показала на куртку.

— А это… Что, там выдавали?

— Я же сказал, это Евдокимов привез…

Нина протянула руку за курткой.

— Можно?

— Конечно!