А. Федоров - Оракул петербургский. Книга 2 Страница 2

Сдается, что Господь Бог вменил великому этносу некую заурядную миссию, а не печать "величества". Но какой еврей удержится от банальной пошлости: закончив, скажем, церковно-приходскую школу, он обязательно заявит, что имеет диплом Московского университета, а кандидат наук будет рекламировать себя и представляться всем не меньше, чем академиком. Что-то очень сомнительное проглядывает из-за заверений о миллионном состоянии банкира, когда удостоверяешься в том, что дочь его мыкалась под конец жизни в отчаянной нищете, а внук долго отыгрывал роль голодранца.

Тем не менее, не стоит отвергать версию о присутствии в мешанине кровей знатного рода писателя и капелек свойств ашкеназских евреев. Именно тех, о которых имеются документальные подтверждения из Кельна (еще от III века, при римском господстве). Те представители "блуждающего суперэтноса" застряли и обособились на землях, по которым протекают реки Рейн и Сена. То есть речь идет о, так называемой, Эрец Ашкеназ (Земле Ашкеназской), что охватывает Юго-Запад Германии и Север Франции. Родство земель потом породит и родство душ: в браке отца и матери писателя спаяются близкие территории, начнется местное родословие. Сомневаемся, что было возможно полное сближение двух родов, окажись предки по матери писателя не ашкеназским еврейством, а сефардами – еврейским микроэтносом, обособившимся в Испании еще в UII веке до эры Христа. Эти осколки Богом избранного народа пользовались даже иным, чем ашкеназы, языком – "ладино". Эти две компании откровенно враждовали и запрещалось их дочерям и сыновьям породниться в браке.

Теперь, без промедления, заглянем в произведение будущего великого писателя, исследованием творчества которого пробуем заняться, дабы насытить читателя аллегориями. Что же выплывает на поверхность: "Он встал, снял халат, ермолку, туфли. Снял полотняные штаны и рубашку. Снял, как парик, голову, снял ключицы, как ремни, снял грудную клетку, как кольчугу. Снял бедра, снял ноги, снял и бросил руки, как рукавицы, в угол. То, что осталось от него, постепенно рассеялось, едва окрасив воздух. Цинциннат сперва просто наслаждался прохладой; затем, окунувшись совсем в свою тайную среду,.. Грянул железный гром засова, и Цинциннат мгновенно оброс всем тем, что сбросил, вплоть до ермолки…" Тут же появляется поэтический помощник, сильно смахивающий на одного из гувернеров: "Цинциннат, тебя освежило преступное твое упражнение". Сдается, что кроме психологии, как таковой, здесь мастерски нарисован и генетический пейзаж, особенности которого не вызывают сомнения.

Замечательный пример полета творческой мысли и эпистолярной эстетики. Наш поднадзорный впоследствии оказался неповторимым мастером творческой казуистики. Он просто сорил, вытряхивал, как мелкий сор из карманов старых штанов, разномастную технику, писательские приемы, словесные абракадабры, разукрашивая и путая тем самым свои литературные полотна. На тех же крыльях он смело залетал и в науку (энтомологию), в шахматное искусство, ну а в художественно-литературном жанре по этим затеям ему не было равных. И если в науке, как известно, требуется четкость и доказательность мысли, но прощается размытость слова, то в литературе отмечается обратное – четкость слова и туманность или полное отсутствие мысли и логики. "Пробежали шаги. Пробежали шаги. Пробежали, вернулись". Хотя и в литературе возможен синтез методов науки и практики. Хотя бы такой: "Поцелуи ваши, которые больше всего походили на какое-то питание, сосредоточенное, неопрятное и шумное". Или вот еще благозвучное – ярчайший пример особенностей материнской логики и красноречия: "Диомедон, оставь моментально кошку, – сказала Марфинька, – позавчера ты уже одну задушил, нельзя же каждый день".

Среди предков по материнской линии у писателя числился композитор (ну, скажем, по имени Карл Генрих Граун (за точность имени не отвечаем). Сам писатель в зрелые годы характеризовал своего предка весьма примечательно: "талантливый карьерист". Было за что, видимо. Он написал ораторию "Смерть Иисуса", утопавшую в восторгах в свое время; он же был помощником Фридриха Великого в написании опер. Чем не ашкеназский еврей – расторопный, талантливый, предприимчивый и ироничный? Но разговор о другом: что-то похожее на нотную грамоту, прыжки значков по нотной бумаге, ее линиям видится в технике будущего писателя. Эхо родства и здесь достает посвященного: моментально оставь кошку, ты уже задушил одну!

На взлете психологических ассоциаций, умиляясь искренне мастерству будущего великого писателя, нелишне заметить, что самое главное, скорее всего, не в поведении (оно всегда вторично), а в Божьем промысле, который, как известно, реализуется трагедиями последующих поколений – нищетой, мукой одиночества, а то и загадочной смертью. Однако в то время, когда будущий великий писатель еще только осмыслял свое бытие, извещая об этом окружающих криками новорожденного и мелкими, но уже с душком, деяниями всегда преступного детства, юности и отрочества, род его процветал, преуспевал – "цвел и пахнул" (или лучше – пах!).

Родной брат Елены, видимо, тоже не забыл отцовских выволочек и, оставшись владельцем богатейшего наследства, ударился в гомосексуализм. Надо же было как-то компенсироваться от потрясений детства – от садизма любимого отца. Конечно, первичным в том было своеобразное сочетание женских и мужских гормонов, то есть некая анатомическая и физиологическая предрасположенность, а потом уж крутые психологические травмы. Время безгранично-бездельное он проводил за границей, где держал особняки, под стать императорским дворцам, но любезничал с порочными лицами из народа. Дома же, в Петербурге или в богатом загородном поместье, он тешился безобидными, но приторными ласками, адресованными своему племяннику, каждый раз вызывавшими опасения родителей БВП – безотчетно игривого и скорого на шальные забавы. Именно его (племянника) любезный дядя формально сделал наследником своего обширного имущества. Но царский подарок не скрасил годы нищего существования племянника. Даже Кембридж – престижное учебное заведение – ему пришлось заканчивать на деньги, вырученные от продажи массивной нити материнского жемчуга.

Божья кара и в этот темный закуток дотянулась цепкой рукой, лишив в одночасье некоронованного принца не праведного наследства. К тому времени, естественно, "святой" дядя закончил игры с любовью трагической гибелью – очевидно, что гром грянул довольно рано. Как бы предвидя будущее, дядя на семейных фотографиях выглядел персоной, утопившей в своем взгляде тьму переживаний беспокойно-грустного смысла. Опять взгляд таксы! Вещее в вещем!

Но стоит ли говорить только о женщинах и им подобным? Папа благополучного отрока на фотографиях тоже напоминает таксу – решительным взглядом, лицом скуластым, да и всей фигурой – фигурой человека, занимающегося посильным и приятно-эффектным спортом, скажем, фехтованием, легким боксом, прогулками, азартными речами и прочим житейским и супружеским усердием, но никогда не знавшего по-настоящему тяжелого физического труда. Примечательна последняя фотография отца от 17 февраля 1913 года, всего за месяц до трагической кончины: печаль, отрешенность, усталость, разочарование – скорее, тоска – выплывают изнутри, из сознания человека успевшего – нет слов! – многое из содеянного переосмыслить.

По папиной линии тоже открываются генетико-поведенческие каверзы (ясно, что первично, а что вторично!): один из его родных братьев был гомосексуалистом. Стены лондонской квартиры знатного дипломаты были украшены фотографиями стройных британских офицеров. Кто знает, не пользовалась ли опытная разведка великой державы услугами дипломата, награждая его похоть изысканными яствами. Большевистский посол Литвинов отвесит царскому экс-дипломату пинок под зад (не в прямом, конечно, а в переносном смысле) и пусть то будет первым завоеванием пролетарской диктатуры.

Обидно, что собственно папа папы был важным царским сановником, сумевшим при Императоре Александре III дослужиться даже до участи министра иностранных дел Российской громады. Он тащил эту тяжелую ношу с успехом и блеском, оставив известный след в жизни многострадальной отчизны, которую все же на одном из крутых поворотов истории кучка проходимцев, спрятавшихся под красными полотнищами, развернутыми бушующей толпой, сумела поиметь и в хвост и в гриву самым вульгарным образом.

Папа же БВП в финале гражданской агонии тоже утвердился в должности министра, но маленькой, загибающейся, но Свободной Крымской республики. Министерские оргии длились недолго: в скорости, семья министра-однодневки под напором дьяволищ в буденовках, с некоторыми приключениями, практически, "гол, как сокол" бежала за кордон. Вот вам еще один маркер Божьей, а не человечьей воли; глумливой кары, а не здравого смысла. И не стоит сетовать по поводу случившегося: "Ибо всякий возвышающий сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится".